|
Глава I
Человек – сам
творец своей славы
Мистер
Хангертон, отец моей Глэдис, отличался невероятной бестактностью и был
похож на распушившего перья старого какаду, правда, весьма добродушного, но
занятого исключительно собственной особой. Если что-нибудь могло оттолкнуть
меня от Глэдис, так только крайнее нежелание обзавестись подобным тестем.
Я убеждён, что мои визиты в «Каштаны» три раза на неделе мистер
Хангертон приписывал исключительно ценности своего общества и в
особенности своих рассуждений о биметаллизме[1] – вопросе,
в котором он мнил себя крупным знатоком.
В тот
вечер я больше часу выслушивал его монотонную болтовню о снижении
стоимости серебра, обесценивании денег, падении рупии[2] и о необходимости
установления правильной денежной системы.
– Представьте
себе, что вдруг потребуется немедленная и одновременная уплата всех долгов
в мире! – воскликнул он слабеньким, но преисполненным ужаса
голосом. – Что тогда будет при существующей системе?
Я, как
и следовало ожидать, сказал, что в таком случае мне грозит разорение,
но мистер Хангертон остался недоволен этим ответом; он вскочил с кресла,
отчитал меня за моё всегдашнее легкомыслие, лишающее его возможности обсуждать
со мной серьёзные вопросы, и выбежал из комнаты переодеваться
к масонскому[3]
собранию.
Наконец-то
я остался наедине с Глэдис! Минута, от которой зависела моя
дальнейшая судьба, наступила. Весь этот вечер я чувствовал себя
так, как чувствует себя солдат, ожидая сигнала к отчаянной атаке,
когда надежда на победу сменяется в его душе страхом перед поражением.
Глэдис
сидела у окна, и её горделивый тонкий профиль чётко рисовался на фоне
малиновой шторы. Как она была прекрасна! И в то же время как далека от
меня! Мы с ней были друзьями, большими друзьями, но мне никак не удавалось
увести её за пределы тех чисто товарищестких отношений, какие
я мог поддерживать, скажем, с любым из моих коллег-репортёров
«Дейли-газетт», – чисто товарищеских, добрых и не знающих разницы
между полами. Мне претит, когда женщина держится со мной слишком свободно, слишком
смело. Это не делает чести мужчине. Если возникает чувство, ему должна
сопутствовать скромность, насторожённость – наследие тех суровых времён,
когда любовь и жестокость часто шли рука об руку. Не дерзкий взгляд,
а уклончивый, не бойкие ответы, а срывающийся голос, опущенная долу
головка – вот истинные приметы страсти. Несмотря на свою молодость,
я знал это, а может быть, такое знание досталось мне от моих далёких
предков и стало тем, что мы называем инстинктом.
Глэдис
была одарена всеми качествами, которые так влекут нас к женщине.
Некоторые считали её холодной и чёрствой, но мне такие мысли казались
предательством. Нежная кожа, смуглая, почти как у восточных женщин, волосы
цвета воронова крыла, глаза с поволокой, полные, но прекрасно очерченные
губы – всё это говорило о страстной натуре. Однако я с грустью
признавался себе, что до сих пор мне не удалось завоевать её любовь. Но будь
что будет – довольно неизвестности! Сегодня вечером я добьюсь от неё
ответа. Может быть, она откажет мне, но лучше быть отвергнутым поклонником, чем
довольствоваться навязанной тебе ролью добродетельного братца!
Придя
к такому выводу, я уже хотел было прервать затянувшееся неловкое
молчание, как вдруг почувствовал на себе критический взгляд тёмных глаз
и увидел, что Глэдис улыбается, укоризненно качая своей гордой головкой.
– Чувствую,
Нэд, что вы собираетесь сделать мне предложение. Не надо. Пусть всё будет
по-старому, так гораздо лучше.
Я
придвинулся к ней поближе.
– Почему
вы догадались? – Удивление моё было неподдельно.
– Как
будто мы, женщины, не чувствуем этого заранее! Неужели вы думаете, что нас
можно застигнуть врасплох? Ах, Нэд! Мне было так хорошо и приятно
с вами! Зачем же портить нашу дружбу? Вы совсем не цените, что вот
мы – молодой мужчина и молодая женщина – можем так непринуждённо
говорить друг с другом.
– Право,
не знаю, Глэдис. Видите ли, в чём дело… столь же непринуждённо я мог
бы беседовать… ну, скажем, с начальником железнодорожной станции. –
Сам не понимаю, откуда он взялся, этот начальник, но факт остаётся фактом: это
должностное лицо вдруг выросло перед нами и рассмешило нас обоих. –
Нет, Глэдис, я жду гораздо большего. Я хочу обнять вас, хочу, чтобы ваша
головка прижалась к моей груди. Глэдис, я хочу…
Увидев,
что я собираюсь осуществить свои слова на деле, Глэдис быстро поднялась
с кресла.
– Нэд,
вы всё испортили! – сказала она. – Как бывает хорошо и просто до
тех пор, пока не приходит это! Неужели вы не можете взять себя
в руки? – Но ведь не я первый это придумал! – взмолился
я. – Такова человеческая природа. Такова любовь.
– Да,
если любовь взаимна, тогда, вероятно, всё бывает по-другому. Но я никогда
не испытывала этого чувства.
– Вы
с вашей красотой, с вашим сердцем! Глэдис, вы же созданы для любви!
Вы должны полюбить.
– Тогда
надо ждать, когда любовь придёт сама.
– Но
почему вы не любите меня, Глэдис? Что вам мешает – моя наружность или
что-нибудь другое?
И тут
Глэдис немного смягчилась. Она протянула руку – сколько грации
и снисхождения было в этом жесте! – и отвела назад мою
голову. Потом с грустной улыбкой посмотрела мне в лицо.
– Нет,
дело не в этом, – сказала она. – Вы мальчик не тщеславный,
и я смело могу признаться, что дело не в этом. Всё гораздо серьёзнее,
чем вы думаете.
– Мой
характер?
Она
сурово наклонила голову.
– Я исправлюсь,
скажите только, что вам нужно. Садитесь, и давайте всё обсудим. Ну, не буду,
не буду, только сядьте!
Глэдис
взглянула на меня, словно сомневаясь в искренности моих слов, но мне её
сомнение было дороже полного доверия. Как примитивно и глупо выглядит всё
это на бумаге! Впрочем, может, мне только так кажется? Как бы там ни было, но
Глэдис села в кресло.
– Теперь
скажите, чем вы недовольны?
– Я люблю
другого.
Настал
мой черёд вскочить с места.
– Не
пугайтесь, я говорю о своём идеале, – пояснила Глэдис, со смехом
глядя на моё изменившееся лицо. – В жизни мне такой человек ещё не
попадался.
– Расскажите
же, какой он! Как он выглядит?
– Он,
может быть, очень похож на вас.
– Какая
вы добрая! Тогда чего же мне не хватает? Достаточно одного вашего слова! Что
он – трезвенник, вегетарианец, аэронавт, теософ, сверхчеловек?
Я согласен на всё, Глэдис, только скажите мне, что вам нужно!
Такая
податливость рассмешила её.
– Прежде
всего вряд ли мой идеал стал бы так говорить. Он натура гораздо более твёрдая,
суровая и не захочет с такой готовностью приспосабливаться
к глупым женским капризам. Но что самое важное – он человек действия,
человек, который безбоязненно взглянет смерти в глаза, человек великих
дел, богатый опытом, и необычным опытом. Я полюблю не его самого, но
его славу, потому что отсвет её падёт и на меня. Вспомните Ричарда Бёртона[4]. Когда
я прочла биографию этого человека, написанную его женой, мне стало
понятно, за что она любила его. А леди Стенли[5]? Вы помните замечательную
последнюю главу из её книги о муже? Вот перед какими мужчинами должна
преклоняться женщина! Вот любовь, которая не умаляет, а возвеличивает,
потому что весь мир будет чтить такую женщину как вдохновительницу великих деяний!
Глэдис
была так прекрасна в эту минуту, что я чуть было не нарушил
возвышенного тона нашей беседы, однако вовремя сдержал себя и продолжал
спор.
– Не
всем же быть Бертонами и Стенли, – сказал я. – Да
и возможности такой не представляется. Мне, во всяком случае, не
представилось, а я бы ею воспользовался!
– Нет,
такие случаи представляются на каждом шагу. В том-то и сущность моего
идеала, что он сам идёт навстречу подвигу. Его не остановят никакие
препятствия. Я ещё не нашла такого героя, но вижу его как живого. Да,
человек – сам творец своей славы. Мужчины должны совершать подвиги,
а женщины – награждать героев любовью. Вспомните того молодого
француза, который несколько дней назад поднялся на воздушном шаре. В то
утро бушевал ураган, но подъём был объявлен заранее, и он ни за что не
захотел его откладывать. За сутки воздушный шар отнесло на полторы тысячи миль,
куда-то в самый центр России, где этот смельчак и опустился. Вот
о таком человеке я и говорю. Подумайте о женщине, которая его
любит. Какую, наверно, она возбуждает зависть у других! Пусть же мне тоже
завидуют, что у меня муж – герой!
– Ради
вас я пойду на всё!
– Только
ради меня? Нет, это не годится! Вы должны пойти на подвиг потому, что иначе не
можете, потому, что такова ваша природа, потому, что мужское начало в вас
требует своего выражения. Вот, например, вы писали о взрыве на угольной
шахте в Вигане. А почему вам было не спуститься туда самому и не
помочь людям, которые задыхались от удушливого газа?
– Я спускался.
– Вы
ничего об этом не рассказывали.
– А что
тут особенного?
– Я этого
не знала. – Она с интересом посмотрела на меня. – Смелый
поступок!
– Мне
ничего другого не оставалось. Если хочешь написать хороший очерк, надо самому
побывать на месте происшествия.
– Какой
прозаический мотив! Это сводит на нет всю романтику. Но всё равно, я очень
рада, что вы спускались в шахту.
Я не мог
не поцеловать протянутой мне руки – столько грации и достоинства было
в этом движении.
– Вы,
наверное, считаете меня сумасбродкой, не расставшейся с девическими
мечтами. Но они так реальны для меня! Я не могу не следовать им – это
вошло в мою плоть и кровь. Если я когда-нибудь выйду замуж, то
только за знаменитого человека.
– Как
же может быть иначе! – воскликнул я. – Кому же и вдохновлять
мужчин, как не таким женщинам! Пусть мне только представится подходящий случай,
и тогда посмотрим, сумею ли я воспользоваться им. Вы говорите, что
человек должен сам творить свою славу, а не ждать, когда она придёт ему
в руки. Да вот хотя бы Клайв[6] –
скромный клерк, а покорил Индию! Нет, клянусь вам, мир ещё узнает, на что
я способен!
Глэдис
рассмеялась над вспышкой моего ирландского темперамента.
– Что
ж, действуйте. У вас есть для этого всё – молодость, здоровье, силы,
образование, энергия. Мне стало очень грустно, когда вы начали этот разговор.
А теперь я рада, что он пробудил в вас такие мысли.
– А если
я…
Её рука,
словно мягкий бархат, коснулась моих губ.
– Ни
слова больше, сэр! Вы и так уже на полчаса опоздали в редакцию.
У меня просто не хватало духу напомнить вам об этом. Но со временем, если
вы завоюете себе место в мире, мы, может быть, возобновим наш сегодняшний
разговор.
И вот
почему я, такой счастливый, догонял в тот туманный ноябрьский вечер
кемберуэллский трамвай, твёрдо решив не упускать ни одного дня в поисках
великого деяния, которое будет достойно моей прекрасной дамы. Но кто мог
предвидеть, какие невероятные формы примет это деяние и какими странными
путями я приду к нему!
Читатель,
пожалуй, скажет, что эта вводная глава не имеет никакой связи с моим
повествованием, но без неё не было бы и самого повествования, ибо кто, как
не человек, воодушевлённый мыслью, что он сам творец своей славы,
и готовый на любой подвиг, способен так решительно порвать
с привычным образом жизни и пуститься наугад в окутанную
таинственным сумраком страну, где его ждут великие приключения и великая
награда за них!
Представьте
же себе, как я, пятая спица в колеснице «Дейли-газетт» провёл этот вечер
в редакции, когда в голове моей созрело непоколебимое решение: если
удастся, сегодня же найти возможность совершить подвиг, который будет достоин
моей Глэдис. Что руководило этой девушкой, заставившей меня рисковать жизнью
ради её прославления, – бессердечие, эгоизм? Такие мысли могут смущать
в зрелом возрасте, но никак не в двадцать три года, когда человек
познает пыл первой любви.
|
