Глава I
Это
Дезирада…
О
Дезирада, как мало мы обрадовались тебе, когда из моря выросли твои склоны,
поросшие манцениловыми лесами.
Л.Шадурн
Мне
рассказали, что я очутился в Лиссе благодаря одному из тех резких заболеваний,
какие наступают внезапно. Это произошло в пути. Я был снят с поезда при
беспамятстве, высокой температуре и помещен в госпиталь.
Когда
опасность прошла, доктор Филатр, дружески развлекавший меня все последнее время
перед тем, как я покинул палату, – позаботился приискать мне квартиру и
даже нашел женщину для услуг. Я был очень признателен ему, тем более, что окна
этой квартиры выходили на море.
Однажды
Филатр сказал:
– Дорогой
Гарвей, мне кажется, что я невольно удерживаю вас в нашем городе. Вы могли бы
уехать, когда поправитесь, без всякого стеснения из-за того, что я нанял для
вас квартиру. Все же, перед тем как путешествовать дальше, вам необходим
некоторый уют, – остановка внутри себя.
Он явно
намекал, и я вспомнил мои разговоры с ним о власти Несбывшегося. Эта
власть несколько ослабела благодаря острой болезни, но я все еще слышал иногда,
в душе, ее стальное движение, не обещающее исчезнуть.
Переезжая
из города в город, из страны в страну, я повиновался силе более повелительной,
чем страсть или мания.
Рано или
поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся,
стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира,
тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем
существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли
его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать
его слабо мелькающие черты?
Между
тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя
о делах дня.
На эту
тему я много раз говорил с Филатром. Но этот симпатичный человек не был еще
тронут прощальной рукой Несбывшегося, а потому мои объяснения не волновали его.
Он спрашивал меня обо всем этом и слушал довольно спокойно, но с глубоким вниманием,
признавая мою тревогу и пытаясь ее усвоить.
Я почти
оправился, но испытывал реакцию, вызванную перерывом в движении, и нашел совет
Филатра полезным; поэтому, по выходе из госпиталя, я поселился в квартире
правого углового дома улицы Амилего, одной из красивейших улиц Лисса. Дом стоял
в нижнем конце улицы, близ гавани, за доком, – место корабельного хлама и
тишины, нарушаемой, не слишком назойливо, смягченным, по расстоянию, зыком
портового дня.
Я занял
две большие комнаты: одна – с огромным окном на море; вторая была раза в два
более первой. В третьей, куда вела вниз лестница, – помещалась прислуга.
Старинная, чопорная и чистая мебель, старый дом и прихотливое устройство
квартиры соответствовали относительной тишине этой части города. Из комнат, расположенных
под углом к востоку и югу, весь день не уходили солнечные лучи, отчего этот
ветхозаветный покой был полон светлого примирения давно прошедших лет с
неиссякаемым, вечно новым солнечным пульсом.
Я видел
хозяина всего один раз, когда платил деньги. То был грузный человек с лицом кавалериста
и тихими, вытолкнутыми на собеседника голубыми глазами. Зайдя получить плату,
он не проявил ни любопытства, ни оживления, как если бы видел меня каждый день.
Прислуга,
женщина лет тридцати пяти, медлительная и настороженная, носила мне из ресторана
обеды и ужины, прибирала комнаты и уходила к себе, зная уже, что я не потребую
ничего особенного и не пущусь в разговоры, затеваемые большей частью лишь для
того, чтобы, болтая и ковыряя в зубах, отдаваться рассеянному течению мыслей.
Итак, я
начал там жить; и прожил я всего – двадцать шесть дней; несколько раз приходил
доктор Филатр.
|
