Увеличить |
Глава XXVI
– Да, –
сказал Бутлер после молчания, установившего смерть, – можно было стучать
громко или тихо – все равно. Пуля в лоб, точно так, как вы хотели.
– Я
подошел к трупу, обойдя его издали, чтобы не ступить в кровь, подтекавшую к
порогу из простреленной головы Геза.
Он лежал
на спине, у стола, посредине комнаты, наискось к входу. На нем был белый костюм.
Согнутая правая нога отвалилась коленом к двери; расставленные и тоже согнутые
руки имели вид усилия приподняться. Один глаз был наполовину открыт, другой,
казалось, высматривает из-под неподвижных ресниц. Растекавшаяся по лицу и полу
кровь не двигалась, отражая, как лужа, соседний стул; рана над переносицей
слегка припухла. Гез умер не позже получаса, может быть – часа назад. Большая
комната имела неубранный вид. На полу блестели револьверные гильзы. Диван с
валяющимися на нем газетами, пустые бутылки по углам, стаканы и недопитая
бутыль на столе, среди сигар, галстуков и перчаток; у двери – темный старинный
шкап, в бок которому упиралась железная койка с наспех наброшенным
одеялом, – вот все, что я успел рассмотреть, оглянувшись несколько раз. За
головой Геза лежал револьвер. В задней стене, за столом, было раскрытое окно.
Дверь,
стукнувшись о шкап, отскочила, начав медленно закрываться сама. Бутлер, заметив
это, распахнул ее настежь и укрепил.
– Мы
не должны закрываться, – резонно заметил он. – Ну что же, следует
идти звать, объявить, что капитан Гез убит, – убит или застрелился. Он
мертв.
Ни он,
ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал,
слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с
двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло,
и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел
первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как
стоял, у стола. Бутлер, походив, сел; он был сурово бледен и нервно потирал
руки. Потом он встал снова.
Первым,
как я упомянул, вбежал дородный человек. Он растерялся. Затем, среди разом
нахлынувшей толпы, – человек пятнадцати, – появилась молодая женщина
или девушка в светлом полосатом костюме и шляпе с цветами. Она тесно была
окружена и внимательно, осторожно спокойна. Я заставил себя узнать ее.
Это была Биче Сениэль, сказавшая, едва вошла и заметила, что я тут: «Эти люди
мне неизвестны».
Я понял.
Должно быть, это понял и Бутлер, видевший у Геза совершенно схожий портрет, так
как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее не знать.
Она этого хотела, стало быть, имела к тому причины. Пока, среди шума и
восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и
содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», – сказали ее ясные,
строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
В то
время как набившаяся толпа женщин и мужчин, часть которых стояла у двери, хором
восклицала вокруг трупа, – Биче, отбросив с дивана газеты, села и слегка,
стесненно вздохнула. Она держалась прямо и замкнуто. Она постукивала пальцами о
ручку дивана, потом, с выражением осторожно переходящей грязную улицу,
взглянула на Геза и, поморщась, отвела взгляд.
– Мы
задержали ее, когда она сходила по лестнице, – объявил высокий человек в
жилете, без шляпы, с худым, жадным лицом. Он толкнул красную от страха
жену. – Вот то же скажет жена. Эй, хозяин! Гарден! Мы оба задержали ее на
лестнице!
– А
вы кто такой? – осведомился Гарден, оглядывая меня. Это был дородный
человек, вбежавший первым.
Женщина,
встретившая нас в коридоре, все еще была со щеткой. Она выступила и показала на
Бутлера, потом на меня.
– Бутлер
и тот джентльмен пришли только что, они еще спрашивали – дома ли Гез. Ну, вот –
только зайти сюда.
– Я
помощник убитого, – сказал Бутлер. – Мы пришли вместе; постучали,
вошли и увидели.
Теперь
внимание всех было сосредоточено на Биче. Вошедшие объявили Гардену, что пробегавший
по двору мальчик заметил соскочившую из окна на лестницу нарядную молодую даму.
Эта лестница, которую я увидел, выглянув в окно, вела под крышу дома, проходя
наискось вверх стены, и на небольшом расстоянии под окном имела площадку. Биче
сделала движение сойти вниз, затем поднялась наверх и остановилась за выступом
фасада. Мальчик сказал об этом вышедшей во двор женщине, та позвала мужа,
работавшего в сарае, и когда они оба направились к лестнице, послышался
выстрел. Он раздался в доме, но где, – свидетели не могли знать. Биче уже
шла внизу, мимо стены, направляясь к воротам. Ее остановили. Еще несколько
людей выбежали на шум. Биче пыталась уйти. Задержанная, она не хотела ничего
говорить. Когда какой-то мужчина вознамерился схватить ее за руку, она
перестала сопротивляться и объявила, что вышла от капитана Геза потому, что она
была заперта в комнате. Затем все поднялись в коридор и теперь не сомневались,
что поймали убийцу.
Пока
происходили все эти объяснения, я был так оглушен, сбит и противоречив в
мыслях, что, хотя избегал подолгу смотреть на Биче, все же еще раз спросил ее
взглядом, незаметно для других, и тотчас ее взгляд мне точно сказал: «нет».
Впрочем, довольно было видеть ее безыскусственную чуждость происходящему. Я
подивился этому возвышенному самообладанию в таком месте и при подавляющих
обстоятельствах. Все, что говорилось вокруг, она выслушивала со вниманием,
видимо, больше всего стараясь понять, как произошла неожиданная трагедия. Я
подметил некоторые взгляды, которые как бы совестились останавливаться на ее
лице, так было оно не похоже на то, чтобы ей быть здесь.
Среди
общего волнения за стеной раздались шага; люди, стоявшие в дверях, отступили,
пропустив представителей власти. Вошел комиссар, высокий человек в очках, с
длинным деловым лицом; за ним врач и два полисмена.
– Кем
был обнаружен труп? – спросил комиссар, оглядывая толпу.
Я, а
затем Бутлер сообщили ему о своем мрачном визите.
– Вы
останетесь. Кто хозяин?
– Я. –
Гарден принес к столу стул, и комиссар сел; расставив колена и опустив меж них
сжатые руки, он некоторое время смотрел на Геза, в то время как врач, подняв
тяжелую руку и помяв пальцами кожу лба убитого, констатировал смерть,
последовавшую, по его мнению, не позднее получаса назад.
Худой человек
в жилете снова выступил вперед и, указывая на Биче Сениэль, объяснил, как и
почему она была задержана во дворе.
При
появлении полиции Биче не изменила положения, лишь взглядом напомнила мне, что
я не знаю ее. Теперь она встала, ожидая вопросов; комиссар тоже встал, причем
по выражению его лица было видно, что он признает редкость такого случая в
своей практике.
– Прошу
вас сесть, – сказал комиссар. – Я обязан составить предварительный
протокол. Объявите ваше имя.
– Оно
останется неизвестным, – ответила Биче, садясь на прежнее место. Она
подняла голову и, начав было краснеть, прикусила губу.
Комиссар
сказал:
– Хозяин,
удалите всех, останутся – вы, дама и вот эти два джентльмена. Неизвестная, объясните
ваше поведение и присутствие в этом доме.
– Я
ничего не объясню вам, – сказала Биче так решительно, хотя мягким тоном,
что комиссар с особым вниманием посмотрел на нее.
В это
время все, кроме Биче, Гардена, меня и Бутлера, покинули комнату. Дверь
закрылась. За ней слышны были шепот и осторожные шаги любопытных.
– Вы
отказываетесь отвечать на вопрос? – спросил комиссар с той дозой
официального сожаления к молодости и красоте главного лица сцены, какая была
отпущена ему характером его службы.
– Да. –
Биче кивнула. – Я отказываюсь отвечать. Но я желаю сделать заявление. Я
считаю это необходимым. После того вы или прекратите допрос, или он будет
продолжаться у следователя.
– Я
слушаю вас.
– Конечно,
я непричастна к этому несчастью или преступлению. Ни здесь, ни в городе нет ни
одного человека, кто знал бы меня.
– Это
– все? – сказал комиссар, записывая ее слова. – Или, может быть,
подумав, вы пожелаете что-нибудь прибавить? Как вы видите, произошло убийство
или самоубийство; мы, пока что, не знаем. Вас видели спрыгнувшей из окна
комнаты на площадку наружной лестницы. Поставьте себя на мое место в смысле
отношения к вашим действиям.
– Они
подозрительны, – сказала девушка с видом человека, тщательно обдумывающего
каждое слово. – С этим ничего не поделаешь. Но у меня есть свои
соображения, есть причины, достаточные для того, чтобы скрыть имя и промолчать
о происшедшем со мной. Если не будет открыт убийца, я, конечно, буду вынуждена
дать свое – о! – очень несложное показание, но объявить – кто я, теперь,
со всем тем, что вынудило меня явиться сюда, – мне нельзя. У меня есть
отец, восьмидесятилетний старик. У него уже был удар. Если он прочтет в газетах
мою фамилию, это может его убить.
– Вы
боитесь огласки?
– Единственно.
Кроме того, показание по существу связано с моим именем, и, объявив, в чем было
дело, я, таким образом, все равно что назову себя.
– Так, –
сказал комиссар, поддаваясь ее рассудительному, ставшему центром настроения
всей сцены тону. – Но не кажется ли вам, что, отказываясь дать объяснение,
вы уничтожаете существенную часть дознания, которая, конечно, отвечает вашему
интересу?
– Не
знаю. Может быть, даже – нет. В этом-то и горе. Я должна ждать. С меня довольно
сознания непричастности, если уж я не могу иначе помочь себе.
– Однако, –
возразил комиссар, – не ждете же вы, что виновный явится и сам назовет себя?
– Это
как раз единственное, на что я надеюсь пока. Откроет себя, или откроют его.
– У
вас нет оружия?
– Я
не ношу оружия.
– Начнем
по порядку, – сказал комиссар, записывая, что услышал.
|