 Увеличить |
Часть I.
Подполье
[И автор
записок и самые «Записки», разумеется, вымышлены. Тем не менее такие лица, как
сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем
обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось
наше общество. Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один
из характеров протекшего недавнего времени. Это – один из представителей еще
доживающего поколения. В этом отрывке, озаглавленном «Подполье», это лицо
рекомендует самого себя, свой взгляд, и как бы хочет выяснить те причины, по
которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде. В следующем отрывке
придут уже настоящие «записки» этого лица о некоторых событиях его жизни.]
I
Я
человек больной... Я злой человек. Hепривлекательный я человек. Я думаю, что у
меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю
наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, хотя медицину и
докторов уважаю. К тому же я еще и суеверен до крайности; ну, хоть настолько,
чтоб уважать медицину. (Я достаточно образован, чтоб не быть суеверным, но я
суеверен). Hет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите
понимать. Hу-с, а я понимаю. Я, разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно
я насолю в этом случае моей злостью; я отлично хорошо знаю, что и докторам я
никак не смогу «нагадить» тем, что у них не лечусь; я лучше всякого знаю, что
всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше. Hо все-таки, если
я не лечусь, так это со злости. Печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче
болит!
Я уже
давно так живу – лет двадцать. Теперь мне сорок. Я прежде служил, а теперь не
служу. Я был злой чиновник. Я был груб и находил в этом удовольствие. Ведь я
взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть этим вознаградить. (Плохая
острота; но я ее не вычеркну. Я ее написал, думая, что выйдет очень остро; а
теперь, как увидел сам, что хотел только гнусно пофорсить, – нарочно не
вычеркну!) Когда к столу, у которого я сидел, подходили, бывало, просители за
справками, – я зубами на них скрежетал и чувствовал неумолимое
наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить. Почти всегда удавалось.
Большею частию все был народ робкий: известно – просители. Hо из фертов я
особенно терпеть не мог одного офицера. Он никак не хотел покориться и
омерзительно гремел саблей. У меня с ним полтора года за эту саблю война была.
Я наконец одолел. Он перестал греметь. Впрочем, это случилось еще в моей молодости.
Hо знаете ли, господа, в чем состоял главный пункт моей злости? Да в том-то и
состояла вся штука, в том-то и заключалась наибольшая гадость, что я поминутно,
даже в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только
не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно
и себя этим тешу. У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку,
дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь. Даже душой умилюсь, хоть
уж, наверно, потом буду вам на себя скрежетать зубами и от стыда несколько месяцев
страдать бессонницей. Таков уж мой обычай.
Это я
наврал про себя давеча, что я был злой чиновник. Со злости наврал. Я просто
баловством занимался и с просителями и с офицером, а в сущности никогда не мог
сделаться злым. Я поминутно сознавал в себе много-премного самых
противоположных тому элементов. Я чувствовал, что они так и кишат во мне, эти
противоположные элементы. Я знал, что они всю жизнь во мне кишели и из меня вон
наружу просились, но я их не пускал, не пускал, нарочно не пускал наружу. Они
мучили меня до стыда; до конвульсий меня доводили и – надоели мне наконец, как
надоели! Уж не кажется ли вам, господа, что я теперь в чем-то перед вами
раскаиваюсь, что я в чем-то у вас прощенья прошу?.. Я уверен, что вам это кажется...
А впрочем, уверяю вас, что мне все равно, если и кажется...
Я не
только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни
подлецом. ни честным, ни героем, ни насекомым. Теперь же доживаю в своем углу,
дразня себя злобным и ни к чему не служащим утешением, что умный человек и не
может серьезно чем-нибудь сделаться, а делается чем-нибудь только дурак. Да-с,
умный человек девятнадцатого столетия должен и нравственно обязан быть
существом по преимуществу бесхарактерным; человек же с характером,
деятель, – существом по преимуществу ограниченным. Это сорокалетнее мое
убеждение. Мне теперь сорок лет, а ведь сорок лет – это вся жизнь; ведь это
самая глубокая старость. Дальше сорока лет жить неприлично, пошло,
безнравственно! Кто живет дольше сорока лет, – отвечайте искренно, честно?
Я вам скажу, кто живет: дураки и негодяи живут. Я всем старцам это в глаза
скажу, всем этим почтенным старцам, всем этим сребровласым и благоухающим
старцам! Всему свету в глаза скажу! Я имею право так говорить, потому что сам
до шестидесяти лет доживу. До семидесяти лет проживу! До восьмидесяти лет
проживу!.. Постойте! Дайте дух перевести...
Hаверно,
вы думаете, господа, что я вас смешить хочу? Ошиблись и в этом. Я вовсе не такой
развеселый человек, как вам кажется или как вам, может быть, кажется; впрочем,
если вы, раздраженные всей этой болтовней (а я уже чувствую, что вы
раздражены), вздумаете спросить меня: кто ж я таков именно? – то я вам
отвечу: я один коллежский асессор. Я служил, чтоб было что-нибудь есть (но единственно
для этого), и когда прошлого года один из отдаленных моих родственников оставил
мне шесть тысяч рублей по духовному завещанию, я тотчас же вышел в отставку и
поселился у себя в углу. Я и прежде жил в этом углу, но теперь я поселился в
этом углу. Комната моя дрянная, скверная, на краю города. Служанка моя –
деревенская баба, старая, злая от глупости, и от нее к тому же всегда скверно
пахнет. Мне говорят, что климат петербургский мне становится вреден и что с
моими ничтожными средствами очень дорого в Петербурге жить. Я все это знаю,
лучше всех этих опытных и премудрых советчиков и покивателей знаю. Hо я остаюсь
в Петербурге; я не выеду из Петербурга! Я потому не выеду... Эх! да ведь это
совершенно все равно – выеду я иль не выеду.
А
впрочем: о чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием?
Ответ: о
себе.
Hу так и
я буду говорить о себе.
|
