Глава XXVI
Конь вдруг начнёт плестись рысцой,
А клячи вскачь пойдут;
Так станет вдруг шутом святой,
Монахом станет шут.
Старинная песня
Когда шут, облачённый в рясу отшельника и препоясанный
узловатою верёвкою, появился перед воротами замка Реджинальда Фрон де Бефа,
привратник спросил, как его зовут и зачем он пришёл.
— Pax vobiscum! — отвечал шут. — Я
смиренный монах францисканского ордена, пришёл преподать утешение несчастным
узникам, находящимся в стенах этого замка.
— Храбрый же ты монах, — сказал
привратник, — коли отважился прийти сюда; здесь, за исключением нашего
пьяного капеллана, уже двадцать лет не кукарекали такие петухи, как ты.
— Уж, пожалуйста, сделай милость, — сказал
мнимый монах, — доложи обо мне хозяину замка. Поверь, что он меня примет
охотно. А петух так громко закукарекает, что по всему замку будет слышно.
— Вот за это спасибо! — сказал
привратник. — Но если мне достанется за то, что я покинул сторожку ради
твоего поручения, я посмотрю, выдержит ли серая одежда монаха стрелу дикого
гуся.
С этими словами привратник вышел из башенки и отправился
в большой зал замка с небывалым известием, что у ворот стоит святой монах и
просит позволения немедленно войти. К немалому его удивлению, хозяин приказал
тотчас впустить святого человека, и привратник, поставив часовых охранять
ворота, без дальнейших рассуждении отправился исполнять порученное приказание.
Всей храбрости и находчивости Вамбы едва хватило на то,
чтобы не растеряться в присутствии такого человека, каким был страшный Фрон де
Беф. Бедный шут произнёс своё «pax vobiscum», на которое сильно полагался в
исполнении своей роли, таким дрожащим и слабым голосом, каким ещё никогда не
возглашали этого приветствия. Но Фрон де Беф привык, чтобы люди всякого
сословия трепетали перед ним, так что робость мнимого монаха не возбудила в нём
никаких подозрений.
— Кто ты, монах, и откуда? — спросил он.
— Pax vobiscum! — повторил шут. — Я бедный
служитель святого Франциска, шёл через эти леса и попал в руки разбойников, как
сказано в писании — guidam viator incidit in latrones[19], которые послали меня в этот замок исполнить
священную обязанность при двух особах, осуждённых вашим досточтимым правосудием
на смерть.
— Так, так, — молвил Фрон де Беф. — А не
можешь ли ты мне сказать, святой отец, много ли там этих бандитов?
— Доблестный господин, — отвечал Вамба, —
nomen illis legio — имя им легион.
— Ты мне просто скажи, сколько их, монах, не то ни
твоя ряса, ни верёвка не защитят тебя.
— Увы, — сказал мнимый монах, — cor meum
eructavit[20], что значит — я чуть не
умер со страху! Но сдаётся мне, что всех — и иоменов и простолюдинов — там
наберётся по крайней мере пятьсот человек.
— Как! — воскликнул храмовник, в эту минуту
вошедший в зал. — Так много слетелось этих ос? Значит, пора передавить их
зловредный рой.
Он отвёл хозяина в сторону и спросил его:
— Знаешь ты этого монаха?
— Нет, — отвечал Фрон де Беф, — он не
здешний, из дальнего монастыря, и я его не знаю.
— В таком случае не передавай ему на словах того,
что ты хотел поручить, — сказал храмовник. — Пускай он отнесёт письмо
от имени де Браси с приказанием его вольной дружине поспешить сюда. А тем
временем, чтобы этот монах не догадался, в чём дело, дозволь ему выполнить свою
задачу и приготовить саксонских свиней к бойне.
— Хорошо, пусть так и будет, — отвечал Фрон де
Беф и велел одному из слуг проводить Вамбу в ту комнату, где содержались Седрик
и Ательстан.
Между тем нетерпение Седрика всё росло и росло. Он
расхаживал из конца в конец по залу с видом человека, который бросается в атаку
или берёт приступом крепость. Он то издавал какие-то восклицания, то взывал к
Ательстану, который со стоическим хладнокровием ожидал исхода приключения,
преспокойно переваривая весьма сытный обед. По-видимому, вопрос, долго ли
продлится их тюремное заключение, мало его тревожил: он твёрдо уповал, что,
подобно всякому земному злу, когда-нибудь и это кончится.
— Pax vobiscum! — молвил шут, войдя к
ним. — Да будет над вами благословение святого Дунстана, святого Дениса,
святого Дютока и всех святых!
— Войди, милости просим, — сказал Седрик
мнимому монаху. — Зачем ты пришёл к нам?
— Я пришёл приготовить вас к смерти, — отвечал
шут.
— Не может быть! — воскликнул Седрик,
вздрогнув. — Как они ни злобны, как ни бесстрашны, они не осмелятся
учинить такую явную и беспричинную расправу.
— Увы, — сказал шут, — взывать к их
человеколюбию было бы столь же напрасно, как удержать закусившую удила лошадь
шёлковой ниткой вместо уздечки. А потому подумай хорошенько, благородный
Седрик, а также и вы, доблестный Ательстан, какие прегрешения совершили вы во
плоти, ибо сегодня же будете призваны к ответу пред высшее судилище.
— Слышишь ты это, Ательстан? — сказал
Седрик. — Укрепимся духом для последнего нашего подвига, ибо лучше умереть
как подобает мужчинам, нежели жить в неволе.
— Я готов, — сказал Ательстан, — выдержать
всё, что может придумать их злоба, и пойду на смерть так же спокойно, как пошёл
бы обедать.
— Так приступим к святому таинству, отец мой, —
сказал Седрик.
— Погоди минутку, дядюшка, — сказал шут своим
обыкновенным голосом, — что это ты больно скоро собрался? Лучше осмотрись
хорошенько, прежде чем прыгать во тьму кромешную.
— Право, — сказал Седрик, — его голос мне
знаком.
— То голос вашего верного раба и шута, —
отвечал Вамба, сбрасывая с головы капюшон. — Если бы вы раньше послушались
моего дурацкого совета, вы бы сюда не попали. Последуйте же хоть теперь совету
дурака, и вы недолго тут останетесь.
— То есть как же это, плут? — спросил Седрик.
— А вот как, — отвечал Вамба. — Надевай
эту рясу и верёвку — только в них ведь и заключается мой священный сан — и
преспокойно уходи из замка, а мне оставь свой плащ и пояс, чтобы я мог занять
твоё место и прыгнуть за тебя, куда придётся.
— Тебе занять моё место? — сказал Седрик,
удивлённый таким предложением. — Но ведь они тебя повесят, бедный мой
дурень!
— Пусть делают что хотят, там — как богу
угодно, — отвечал Вамба.
— Я надеюсь, что Вамба, сын Безмозглого, может
висеть на цепи так же важно, как цепь висела на шее у его предка олдермена.
— Ну, Вамба, я согласен принять твоё предложение,
только с одним условием, — сказал Седрик. — Поменяйся платьем не со
мной, а с лордом Ательстаном.
— Э нет, клянусь святым Дунстаном, — отвечал
Вамба, — это для меня не подходит! Сын Безмозглого согласен пострадать,
спасая жизнь сыну Херварда, но какая же мне корысть помирать из-за человека,
отец которого не был знаком с моим отцом?
— Негодяй, — сказал Седрик, — предки Ательстана
были владыками Англии!
— Мне всё равно, кем бы они ни были, — возразил
Вамба, — но я не желаю, чтобы мне свернули голову ради его предков. А
потому, мой добрый хозяин, соглашайтесь скорее на моё предложение либо
позвольте мне уйти из этой башни.
— Предоставь старому дереву засохнуть, —
продолжал Седрик, — лишь бы сохранилась в целости краса всего леса! Спаси
благородного Ательстана, мой верный Вамба. Каждый, в ком течёт саксонская
кровь, обязан это сделать. Мы с тобой вместе отдадим себя в жертву ярости
жестоких притеснителей. А он, освободившись из плена, пробудит дух мести в
наших соплеменниках и отплатит за неё врагам.
— Ну нет, батюшка, — сказал Ательстан, пожимая
ему руку. Каждый раз, когда какие-либо крайние обстоятельства расшевеливали его
мысль и деятельность, чувства его и деяния были достойны его высокого
происхождения. — Нет, — повторил он. — Я скорее соглашусь целую
неделю просидеть в этом зале на хлебе и воде, чем воспользуюсь возможностью
спастись, которую придумала преданность слуги для его хозяина.
— Вот вы называетесь умными людьми, господа, —
сказал шут, — а я слыву дураком. Однако, дядюшка Седрик и братец
Ательстан, дурак-то и вынесет решение и тем положит конец всем вашим спорам. Я
всё равно что Джонова кобыла, которая никому не даёт на себя садиться, кроме
Джона. Я пришёл затем, чтобы спасти своего хозяина. Если он откажется от моей
помощи — ну что же, уйду домой, и дело с концом. Преданность нельзя
перебрасывать из одних рук в другие, как кольцо или шар в игре. Я согласен
болтаться в петле, но не иначе, как вместо моего родового властелина.
— Уходите, благородный Седрик, — сказал
Ательстан, — не упускайте такого случая. Ваше присутствие там, вне стен
этого замка, воодушевит наших друзей и ускорит наше спасение, а если вы
останетесь здесь, все мы пропали.
— А разве там, за стенами, есть надежда на
выручку? — спросил Седрик, взглянув на шута.
— И ещё какая надежда! — воскликнул
Вамба. — Да будет вам известно, что, натянув мой балахон, вы одеваетесь в
мундир полководца. Пятьсот человек собралось под стенами этого замка, и сегодня
я был одним из главных предводителей. Моя дурацкая шапка сошла за каску, а
погремушка — за маршальский жезл. Вот увидим, много ли они выиграют, сменив
дурака на умного человека. Право, я боюсь, как бы они, разжившись премудростью,
не потеряли храбрости. Итак, прощай, хозяин, будь милостивее к бедному Гурту и
сжалься над его собакой Фангсом, а мой колпак повесь на стену в Ротервуде, в
память того, что я отдал свою жизнь за хозяина как верный… дурак.
Последнее слово он произнёс как-то двусмысленно — не то
серьёзно, не то в шутку. Слёзы выступили на глазах у Седрика.
— Память о тебе будет жить, — сказал он, —
пока верность и любовь будут в чести в этом мире. Если бы я не думал, что найду
средства спасти Ровену и тебя, Ательстан, да и тебя тоже, мой бедный Вамба, я
бы не дал уговорить себя на такое дело.
Они переоделись, но тут у Седрика возникло новое
затруднение.
— Я никаких языков не знаю, кроме своего родного
наречия да нескольких фраз по-нормански; как же я буду выдавать себя за
настоящего монаха?
— Вся штука в двух словах, — сказал
Вамба. — Что бы ни говорили тебе, отвечай: «Pax vobiscum!» При встрече или
прощаясь, благословляя или проклиная, повторяй: «Pax vobiscum!» — и всё тут.
Для монаха эти словечки так же необходимы, как помело для ведьмы или палочка
для фокусника. Произноси только низким голосом и с важностью: «Pax vobiscum!» —
и против этого никто не устоит. Стража ли, привратник, рыцарь или оруженосец,
пеший или конный — безразлично: эти слова на всех действуют как заклинание.
Если меня завтра поведут вешать (что ещё очень сомнительно), я непременно
испытаю силу этих слов на палаче.
— Коли так, — сказал Седрик, — я мигом
превращусь в монаха. Pax vobiscum! Надеюсь, что запомню этот пароль.
Благородный Ательстан, прощай… Прощай и ты, мой бедняга. Сердце у тебя такое,
что стоит любой здоровой головы. Я вас выручу либо возвращусь и умру вместе с
вами. Державная кровь саксонских королей не прольётся, пока моя собственная кровь
ещё течёт в жилах. Не дам волосу упасть с твоей головы, мой добрый слуга,
рисковавший своей жизнью, чтобы спасти хозяина, хотя бы пришлось ради этого
пожертвовать своей жизнью. Прощай.
— Прощайте, благородный Седрик! — сказал
Ательстан. — Помните, что монахи никогда не отказываются закусить, если им
предложат подкрепить силы.
— Прощай, дядюшка! — прибавил Вамба. — Не
забывай pax vobiscum.
С такими напутствиями Седрик отправился в путь. Ему очень
скоро пришлось испробовать силу магических слов, которым научил его шут.
Пробираясь низким сводчатым коридором к большому залу, он вдруг увидел перед
собой женскую фигуру.
— Pax vobiscum! — сказал мнимый монах, пытаясь
поскорее пройти мимо.
— Et vobis pater reverendissime![21] — ответил ему нежный женский голос.
— Я немножко глух, — отвечал Седрик
по-саксонски и проворчал себе под нос: — Чёрт бы побрал дурака и его pax
vobiscum! В первый раз выстрелил — и сразу же промахнулся.
Однако в те времена довольно часто случалось, что
духовные лица плохо разумели по-латыни, и собеседница Седрика отлично знала
это.
— Прошу вас, преподобный отец, — продолжала она
уже по-саксонски, — будьте милосердны, навестите раненого пленника и
преподайте ему утешение. За это доброе дело ваш монастырь получит щедрое подаяние,
какого ещё никогда не получал.
— Дочь моя, — отвечал Седрик в великом
смущении, — мне нельзя оставаться в этом замке и терять время на
исполнение обычных моих обязанностей. Я должен уйти как можно скорее. Жизнь и
смерть многих зависит от этого.
— Отец мой, молю вас во имя обетов, которые вы на
себя приняли, не покиньте несчастного, не откажите ему в своих советах и
помощи! — продолжала просительница.
— Чтоб меня чёрт побрал и засадил в Ифрин заодно с
душами Одина и Тора, — проговорил в раздражении Седрик.
Он, вероятно, произнёс бы ещё несколько фраз в том же
духе, но их беседа была прервана грубым голосом Урфриды — той старухи, что жила
в уединённой башенке.
— Что это значит, милочка? — обратилась она к
собеседнице Седрика.
— Так-то ты платишь мне за мою доброту, за то, что я
позволила тебе выйти из темницы? Святого человека довела до того, что он начал
ругаться, чтобы избавиться от приставаний еврейки!
— Еврейки! — воскликнул Седрик, придираясь к
случаю, чтобы как-нибудь улизнуть от обеих. — Дай мне пройти, женщина! Не
задерживай меня. Я только что исполнил святой долг и не хочу оскверняться.
— Иди сюда, отец мой, — сказала старуха. —
Ты не здешний и без провожатого не выберешься из замка. Поди сюда, мне хочется
с тобой поговорить. А ты, дочь проклятого племени, ступай к больному и ухаживай
за ним, пока я не ворочусь. И горе тебе, если осмелишься ещё раз уйти оттуда
без моего разрешения!
Ревекка скрылась. Урфрида, уступая её мольбам, позволила
ей уйти из башни, а затем приставила её ухаживать за раненым Айвенго. Ревекка
хорошо понимала, какая опасность угрожает пленным, и не упускала ни малейшего
случая что-нибудь сделать для их спасения. Услышав от Урфриды, что в этот
безбожный замок попал священник, она надеялась на его защиту заключённых. Для
этого она и поджидала в коридоре мнимого монаха. Но мы видели, что попытка её
кончилась неудачей.
|