 Увеличить |
VI
В один
из дней Рождества в Йорюндгорд совершенно неожиданно приехал верхом Симон, сын
Андреса. Он просил извинить его за приезд незваным и без родных, но отец его
уехал в Швецию по поручению короля. Сам же он провел некоторое время дома, в
Дюфрине, где остались только его младшие сестры и мать, лежавшая больной, но
потом ему стало скучно и очень захотелось заглянуть в Йорюндгорд.
Рагнфрид
и Лавранс очень благодарили его за то, что он пустился в такую дальнюю дорогу в
самую суровую зимнюю пору, Чем чаще они виделись с Симоном, тем больше он им
нравился. Он знал обо всем, что было говорено между Лаврансом и Андресом, и
теперь было решено, что обручение его с Кристин будет отпраздновано до
наступления поста, если Андрес сможет вернуться домой к этому времени, а то –
сразу после Пасхи.
Кристин
держала себя тихо и робко со своим женихом; она не знала, о чем ей говорить с
ним. Однажды вечером, когда все сидели и пили, Симон попросил ее выйти с ним
подышать свежим воздухом. И когда они стояли на галерее перед дверью верхней
горницы, он обнял Кристин за талию и поцеловал. Она не была рада этому, но и не
противилась, так как знала, что обручения не избежать. Теперь она думала о
своем замужестве только как о чем-то, что должно быть, а не как о том, чего ей
самой хотелось бы. Впрочем, ей все же нравился Симон, особенно, когда он разговаривал
с другими, но не трогал ее и не говорил с ней.
Всю эту
осень она чувствовала себя такой несчастной. Напрасно она твердила себе, что
ведь Бентейну не удалось ничего ей сделать; она все равно чувствовала себя как
бы опозоренной.
Ничто не
могло быть, как раньше, с тех пор, как мужчина осмелился покуситься на нее. По
целым ночам она лежала без сна, сгорая от стыда, и не могла не думать об этом.
Она помнила, как прижималось к ней тело Бентейна, когда она дралась с ним,
помнила его горячее, пахнувшее пивом дыхание – она не могла не думать о том,
что могло произойти, – и с дрожью всей плоти вспоминала, как Бентейн
сказал: если это нельзя будет скрыть, то виновником будет считаться Арне. В ее
воображении одна за другою проносились картины того, что произошло бы, если бы
с ней действительно стряслось такое несчастье, а люди узнали бы о ее свидании с
Арне, и если бы ее отец и мать подумали что-нибудь подобное об Арне, а сам
Арне… Она видела его таким, каким он был в последний вечер, и чувствовала себя
поверженной ниц перед ним, потому только, что могла увлечь его за собою в
пучину горести и позора. И ее преследовали такие безобразные сны! Она слыхала в
церкви и читала в священной истории такие слова, как-"плотское
желание" и "томление плоти", но они не имели для нее никакого
значения. Теперь же ей стало ясно, что у нее самой и у всех людей есть грешное
тело из плоти и крови, которое опутывает душу и въедается в нее жесткими
оковами.
Потом
она начинала рисовать себе, как она убивает Бентейна или ослепляет его.
Единственной ее отрадой было упиваться мечтами о мести этому отвратительному,
темному человеку, который всегда стоял на ее пути, о чем бы она ни думала. Но
этого не надолго хватало; по ночам она лежала рядом с Ульвхильд, горько плача
обо всем том, что навлекло на нее насилие. Бентейну все-таки удалось лишить
невинности ее душу.
В первый
будний день после Рождества все женщины в Йорюндгорде хлопотали в поварне.
Рагнфрид и Кристин тоже пробыли там большую часть дня. Поздно вечером, когда
некоторые из женщин были заняты уборкой после печения хлеба, а другие готовили
ужин, в дверь опрометью вбежала скотница, крича и всплескивая руками.
– Господи,
Господи, слыхано ли такое несчастье – Арне, сына Гюрда, везут мертвого домой на
санях! Господи, смилуйся над Гюрдом и Ингой, какое ужасное для них горе!..
В кухню
вошел человек, живший в маленькой избушке немного ниже по дороге, и с ним
Халвдан. Они-то оба и видели, как везли мертвое тело.
Женщины
столпились вокруг них. Позади круга стояла Кристин, вся белая и обмершая.
Халвдан, ближний слуга Лавранса, знавший Арне с самого детства, рассказывал,
рыдая.
Это
Бентейн-попович убил Арне. Вечером под Новый год слуги епископа сидели и пили в
мужской трапезной, и туда же пришел Бентейн; он работал писцом в церкви Тела
Господня. Слуги сперва не хотели впускать его, но он напомнил Арне, что они
земляки; тогда Арне посадил его рядом с собою, и они стали пить. Но потом между
ними началась драка, и Арне так яростно напал на Бентейна, что тот схватил со
стола нож и всадил его в горло Арне, а потом несколько раз ударил его в грудь.
Арне умер почти сейчас же.
Епископ
принял это несчастье очень близко к сердцу; он лично позаботился о том, чтобы тело
обрядили, и велел, чтобы весь долгий путь домой труп везли собственные
епископские слуги. А Бентейна приказал заковать в цепи, отлучил его от церкви,
и если его еще не повесили, то скоро повесят.
Халвдану
пришлось рассказывать об этом много раз, по мере того как стекались все новые
слушатели. Лавранс и Симон тоже пришли в поварню, заметив волнение и суматоху в
доме. Лавранс очень взволновался; он велел оседлать лошадь, так как хотел
сейчас же ехать в Бреккен. Когда он уже собирался уходить, взгляд его упал на
бледное лицо Кристин.
– Может
быть, ты хочешь поехать со мной? – спросил он.
Кристин
помедлила немного; дрожь пробежала у нее по телу, но потом она кивнула головой
– она была не в силах произнести ни слова.
– Не
будет ли ей слишком холодно? – заметила Рагнфрид. – Ведь завтра будет
заупокойная служба, и тогда мы все пойдем туда…
Лавранс
взглянул на жену; он заметил и выражение лица Симона, затем подошел к Кристин и
обнял ее за плечи.
– Не
забудь, что они молочные брат и сестра; может быть, ей хочется помочь Инге
обрядить тело!
И хотя
сердце Кристин сжималось от отчаяния и страха, ее согрела благодарность к отцу
за его слова.
Рагнфрид
сказала тогда, чтобы они поели каши перед тем как ехать, раз Кристин отправится
с отцом. Она пожелала также послать с ними подарки Инге – новую полотняную
простыню, восковых свечей и только что испеченный хлеб, – и поручила
передать ей, что придет сама и поможет в хлопотах по погребению.
За
ужином мало ели, но мною говорили. Напоминали друг другу об испытаниях,
ниспосланных Богом Гюрду с Ингой. Усадьбу их разрушали то обвалы, то
наводнения, многие из старших детей умерли, так что все сестры и братья Арне
были еще детьми. За последнее время счастье как будто улыбнулось им, с тех пор
как епископ назначил Гюрда своим управителем в Фипсбреккене, и все оставшиеся в
живых дети были красивы и подавали надежды. Но мать любила Арне много больше,
чем всех остальных…
Все
жалели также и отца Эйрика. Священник пользовался уважением и любовью, и население
прихода гордилось им; он был ученым и искусным священником и за все годы своего
служения церкви ни разу не пренебрег ни единым праздником или мессой или службой,
которую обязан был отпеть. В молодости он был военным и служил под начальством
графа Алфа ил Турнберга,.но имел несчастье убить какого-то очень родовитого
человека и потому должен был искать прибежища у епископа в Осло; когда тот
заметил его способности к книжной науке, он стал готовить его в священники. И
не будь у отца Эйрика до сих пор врагов из-за этого давнего убийства, он, конечно,
не сидел бы здесь при маленькой церквушке. Правда, он был очень жаден к
деньгам, и для своей мощны и для церковной, но зато теперь в церкви есть
столько сосудов, и одеяний, и книг; а эти его дети – он никогда не видел от
своего потомства ничего, кроме горя и забот. В сельских приходах считали
несправедливым, что священники должны жить как монахи, раз им все равно нужна
женская прислуга в усадьбах. И как им быть без женщины для присмотра за
хозяйством? Ведь сколько им приходится совершать далеких и трудных разъездов по
приходу, и притом во всякую погоду. Люди, кроме того, хороню помнили то время,
когда священники в Норвегии были женатыми людьми. Поэтому никто не считал
особенным грехом, что отец Эйрик прижил троих детей с женщиной, присматривавшей
за его хозяйством, когда он был еще молод. Но в этот вечер люди все-таки
говорили, что, пожалуй. Бог хочет наказать отца Эйрика за нецеломудренную жизнь
– так много горя видел он от своих детей и внуков! И кто-то заметил, что все же
есть смысл в том, что священникам не разрешают заводить себе жен и детей,
потому что теперь, наверное, возникнет неприязнь и вражда между священником и
семьей из Финсбреккена, а раньше они были добрыми друзьями.
Симон,
сын Андреса, отлично знал о поведении Бентейна в Осло и рассказал об этим. Бентейн
поступил писцом к священнику церкви святой Марии и, говорят, показал себя
способным парнем. Он нравился также многим женщинам – глаза у него таковские,
да и за словом в карман он не полезет. Иные считали его красивым мужчиной – все
больше замужние женщины, которые думали, что им не повезло в мужьях, да и
молодые девушки – из таких, что любят, если мужчины вольно обращаются с ними.
Симон засмеялся – вы, конечно, понимаете? Ну, так вот, Бентейн был настолько
хитер, что не заходил слишком далеко с такого рода женщинами; с ними он довольствовался
одними разговорами и поэтому заслужил славу целомудренного человека. Но дело в
том, что король Хокон, господин благочестивый и нравственный; хотел приучить и
своих людей к добродетельному и приличному поведению – во всяком случае,
молодежь; с остальными, конечно, ему труднее справиться. И вот теперь так
заведено, что придворный священник всегда осведомлен обо всех тайных проказах
молодых людей – будь то кутеж, игра, или пьянство, или что другое в этом роде;
бедокурам приходилось исповедоваться священнику в своих грехах, и нести потом
наказание, и выслушивать строгие выговоры – да, двое-трое самых отчаянных
парней были даже выгнаны вон. Но тут вышло наконец наружу, что среди них был
этот лис – Бентейн-секретарь: он посещал тайным образом все пивные и еще более
скверные дома; выслушивал исповедь девок и давал им отпущение…
Кристин
сидела рядом с матерью; она пробовала есть, чтобы никто не заметил ее
состояния, но руки у нее так дрожали, что она расплескивала толоконную кашу
каждый раз, как набирала ее в ложку, а язык во рту казался таким толстым и
сухим, что она не могла проглотить ни одного кусочка хлеба. Но когда Симон
начал говорить о Бентейне, ей пришлось перестать притворяться, будто она ест, и
схватиться обеими руками за скамейку, на которой она сидела, – такой ужас
и отвращение овладели ею, что она почувствовала головокружение и тошноту. И вот
он-то хотел… Бентейн и Арне, Бентейн и Арне… Больная от нетерпения, ждала она,
когда кончится ужин. Ока страстно хотела увидеть Арне, прекрасное лицо Арне,
упасть на колени около его тела, предаться горю и забыть обо всем на свете.
Помогая
Кристин одеваться, мать поцеловала ее в щеку. Кристин уже так отвыкла от материнской
ласки, что ей стало от нее легче; на мгновение она положила голову на плечо
Рагнфрид, но не могла плакать.
|
