25
Музыка и трагический миф в одинаковой мере суть выражение
дионисической способности народа и неотделимы друг от друга. Они совместно
коренятся в области искусства, лежащей по ту сторону аполлонизма; они наполняют
своим светом страну, в радостных аккордах которой пленительно замирает
диссонанс и рассеивается ужасающий образ мира; они играют с жалом скорби,
доверяя безмерной мощи своих чар; они оправдывают этой игрой существование даже
наихудшего мира. Здесь дионисическое начало, если сопоставить его с аполлоническим,
является вечной и изначальной художественной силой, вызвавшей вообще к
существованию весь мир явлений: в этом мире почувствовалась необходимость в
новой, просветляющей и преображающей иллюзии, задача которой была удержать в
жизни этот подвижный и живой мир индивидуации. Если бы мы могли представить
себе вочеловечение диссонанса, а что же иное и представляет собою человек? то
такому диссонансу для возможности жить потребовалась бы какая-нибудь дивная
иллюзия, набрасывающая перед ним покров красоты на собственное его существо. В
этом и лежит действительное художественное намерение Аполлона: в имени его мы
объединяем все те бесчисленные иллюзии прекрасного кажущегося, которые в каждое
данное мгновение делают существование вообще достойным признания и ценностью и
побуждают нас пережить и ближайшее мгновение.
При этом в сознании человеческого индивида эта основа
всяческого существования, это дионисическое подполье мира может и должно
выступать как раз лишь настолько, насколько оно может быть затем преодолено
аполлонической просветляющей и преображающей силой, так что оба этих
художественных стремления принуждены, по закону вечной справедливости,
развивать свои силы в строгом соотношении. Там, где дионисические силы так
неистово вздымаются, как мы это видим теперь в жизни, там уже, наверное, и
Аполлон снизошёл к нам, скрытый в облаке; и грядущее поколение, конечно, увидит
воздействие красоты его во всей его роскоши.
А что это воздействие необходимо, это каждый может всего
вернее ощутить при посредстве интуиции, если он хоть раз, хотя бы во сне,
перенесётся чувством в древнеэллинское существование; бродя под высокими
ионическими колоннадами, подымая взоры к горизонту, очерченному чистыми и
благородными линиями, окружённый отображениями своего просветлённого образа в
сияющем мраморе, среди торжественно шествующих или с тонкой изящностью
движущихся людей, с их гармонически звучащей речью и ритмическим языком жестов,
разве не возденет он рук к Аполлону и не воскликнет под напором этой волны
прекрасного: Блаженный народ эллинов! Как велик должен быть между вами Дионис,
если делосский бог счёл нужными такие чары для исцеления вас от
дифирамбического безумия! А настроенному так человеку престарелый афинянин мог
бы возразить, бросив на него возвышенный взор Эсхила: Но скажи и то, странный
чужеземец: что должен был выстрадать этот народ, чтобы стать таким прекрасным!
А теперь последуй за мной к трагедии и принеси со мной вместе жертву в храме
обоих божеств!
|
