ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Календарь Робинзона. – Робинзон устраивает свое жилье
– Вскоре после того, как я поселился на острове, мне вдруг пришло в
голову, что я потеряю счет времени и даже перестану отличать воскресенья от
будней, если не заведу календаря.
Календарь я устроил так: обтесал топором большое бревно и вбил его в
песок на берегу, на том самом месте, куда меня выбросило бурей, и прибил к этому
столбу перекладину, на которой вырезал крупными буквами такие слова:
ЗДЕСЬ Я ВПЕРВЫЕ
СТУПИЛ НА ЭТОТ ОСТРОВ
30 СЕНТЯБРЯ 1659 ГОДА
С тех пор я каждый день делал на своем столбе зарубку в виде
короткой черточки. Через шесть черточек я делал одну длиннее – это означало воскресенье;
зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал еще длиннее.
Таким образом я вел мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы.
Перечисляя вещи, перевезенные мною с корабля, как уже было сказано,
в одиннадцать приемов, я не упомянул о многих мелочах, хотя и не особенно ценных,
но сослуживших мне тем не менее большую службу. Так, например, в каютах
капитана и его помощника я нашел чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса,
некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и
корабельный журнал. Все это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не
зная даже, понадобится ли мне что-нибудь из этих вещей. Затем мне попалось
несколько книг на португальском языке. Я подобрал и их.
Были у нас на корабле две кошки и собака. Кошек я перевез на берег
на плоту; собака же еще во время моей первой поездки сама спрыгнула в воду и поплыла
за мной. Много лет она была мне надежным помощником, служила мне верой и
правдой. Она почти заменяла мне человеческое общество, только не могла
говорить. О, как бы дорого я дал, чтобы она заговорила!
Чернила, перья и бумагу я старался всячески беречь. Пока у меня были
чернила, я подробно записывал все, что случалось со мной; когда же они иссякли,
пришлось прекратить записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать,
чем их заменить.
Вообще, хотя у меня был такой обширный склад всевозможных вещей,
мне, кроме чернил, недоставало еще очень многого: у меня не было ни лопаты, ни заступа,
ни кирки – ни одного инструмента для земляных работ. Не было ни иголок, ни
ниток. Мое белье пришло в полную негодность, но вскоре я научился обходиться
совсем без белья, не испытывая большого лишения.
Так как мне не хватало нужных инструментов, всякая работа шла у меня
очень медленно и давалась с большим трудом. Над тем частоколом, которым я обвел
мое жилище, я работал чуть не целый год. Нарубить в лесу толстые жерди,
вытесать из них колья, перетащить эти колья к палатке – на все это нужно было
много времени. Колья были очень тяжелые, так что я мог поднять не более одного
зараз, и порою у меня уходило два дня лишь на то, чтобы вытесать кол и принести
его домой, а третий день – чтобы вбить его в землю.
Вбивая колья в землю, я употреблял сначала тяжелую дубину, но потом
я вспомнил, что у меня есть железные ломы, которые я привез с корабля. Я стал
работать ломом, хотя не скажу, чтобы это сильно облегчило мой труд. Вообще
вбивание кольев было для меня одной из самых утомительных и неприятных работ.
Но мне ли было этим смущаться? Ведь все равно я не знал, куда мне девать мое
время, и другого дела у меня не было, кроме скитаний по острову в поисках пищи;
этим делом я занимался аккуратно изо дня в день.
Порою на меня нападало отчаяние, я испытывал смертельную тоску,
чтобы побороть эти горькие чувства, я взял перо и попытался доказать себе самому,
что в моем бедственном положении есть все же немало хорошего.
Я разделил страницу пополам и написал слева "худо", а справа
"хорошо", и вот что у меня получилось:
ХУДО
ХОРОШО
Я заброшен на унылый, Но я
остался в живых, хотя
необитаемый остров, и у мог
бы утонуть, как все
меня нет никакой надежды мои
спутники.
спастись.
Я удален от всего чело- Но
я не умер с голоду и
вечества; я пустынник, из- не
погиб в этой пустыне.
гнанный навсегда из мира
людей.
У меня мало одежды, и Но
климат здесь жаркий,
скоро мне нечем будет при- и
можно обойтись без одежды.
крыть наготу.
Я не могу защитить себя, Но
здесь нет ни людей, ни
если на меня нападут злые зверей.
И я могу считать
люди или дикие звери. себя
счастливым, что меня
не выбросило на берег Аф-
рики, где столько свирепых
хищников.
Мне не с кем перемол- Но я
успел запастись
виться словом, некому обо- всем
необходимым для жизни
дрить и утешить меня. и
обеспечить себе пропитание
до конца своих дней.
Эти размышления оказали мне большую поддержку. Я увидел, что мне не
следует унывать и отчаиваться, так как в самых тяжелых горестях можно и должно
найти утешение.
Я успокоился и стал гораздо бодрее. До той поры я только и думал,
как бы мне покинуть этот остров; целыми часами я вглядывался в морскую даль – не
покажется ли где-нибудь корабль. Теперь же, покончив с пустыми надеждами, я
стал думать о том, как бы мне получше наладить мою жизнь на острове.
Я уже описывал свое жилище. Это была палатка, разбитая на склоне
горы и обнесенная крепким двойным частоколом. Но теперь мою ограду можно было назвать
стеной или валом, потому что вплотную к ней, с наружной ее стороны, я вывел
земляную насыпь в два фута толщиной.
Спустя еще некоторое время (года через полтора) я положил на свою насыпь
жерди, прислонив их к откосу горы, а сверху сделал настил из веток и длинных
широких листьев. Таким образом, мой дворик оказался под крышей, и я мог не
бояться дождей, которые, как я уже говорил, в определенное время года
беспощадно поливали мой остров.
Читатель уже знает, что все имущество я перенес в свою крепость – сначала
только в ограду, а затем и в пещеру, которую я вырыл в холме за палаткой. Но я
должен сознаться, что первое время мои вещи были свалены в кучу, как попало, и
загромождали весь двор. Я постоянно натыкался на них, и мне буквально негде
было повернуться. Чтобы уложить все как следует, пришлось расширить пещеру.
После того как я заделал вход в ограду и, следовательно, мог считать
себя в безопасности от нападения хищных зверей, я принялся расширять и удлинять
мою пещеру. К счастью, гора состояла из рыхлого песчаника. Прокопав землю
вправо, сколько было нужно по моему расчету, я повернул еще правее и вывел ход
наружу, за ограду.
Этот сквозной подземный ход – черный ход моего жилища – не только давал
мне возможность свободно уходить со двора и возвращаться домой, но и значительно
увеличивал площадь моей кладовой.
Покончив с этой работой, я принялся мастерить себе мебель. Всего нужнее
были мне стол и стул: без стола и стула я не мог вполне наслаждаться даже теми
скромными удобствами, какие были доступны мне в моем одиночестве, – не мог ни
есть по-человечески, ни писать, ни читать.
И вот я стал столяром.
Ни разу в жизни до той поры я не брал в руки столярного инструмента,
и тем не менее благодаря природной сообразительности и упорству в труде я мало-помалу
приобрел такой опыт, что, будь у меня все необходимые инструменты, мог бы
сколотить любую мебель.
Но даже и без инструментов или почти без инструментов, с одним
только топором да рубанком, я сделал множество вещей, хотя, вероятно, никто еще
не делал их столь первобытным способом и не затрачивал при этом так много труда.
Только для того чтобы сделать доску, я должен был срубить дерево, очистить ствол
от ветвей и обтесывать с обеих сторон до тех пор, пока он не превратится в
какое-то подобие доски. Способ был неудобный и очень невыгодный, так как из
целого дерева выходила лишь одна доска. Но ничего не поделаешь, приходилось
терпеть. К тому же мое время и мой труд стоили очень дешево, так не все ли
равно, куда и на что они шли?
Итак, прежде всего я сделал себе стол и стул. Я употребил на это короткие
доски, взятые с корабля. Затем я натесал длинных досок своим первобытным
способом и приладил в моем погребе несколько полок, одну над другой, фута по
полтора шириной. Я сложил на них инструменты, гвозди, обломки железа и прочую
мелочь – словом, разложил все по местам, чтобы, когда понадобится, я мог легко
найти каждую вещь.
Кроме того, я вбил в стену моего погреба колышки и развесил на них ружья,
пистолеты и прочие вещи.
Кто увидел бы после этого мою пещеру, наверное принял бы ее за склад
всевозможных хозяйственных принадлежностей. И для меня было истинным удовольствием
заглядывать в этот склад – так много было там всякого добра, в таком порядке
были разложены и развешаны все вещи, и каждая мелочь была у меня под рукой.
С этих-то пор я и начал вести свой дневник, записывая все, что я сделал
в течение дня. Первое время мне было не до записей: я был слишком завален
работой; к тому же меня удручали тогда такие мрачные мысли, что я боялся, как
бы они не отразились в моем дневнике.
Но теперь, когда мне наконец удалось совладать со своей тоской, когда,
перестав баюкать себя бесплодными мечтами и надеждами, я занялся устройством
своего жилья, привел в порядок свое домашнее хозяйство, смастерил себе стол и
стул, вообще устроился по возможности удобно и уютно, я принялся за дневник.
Привожу его здесь целиком, хотя большая часть описанных в нем событий уже
известна читателю из предыдущих глав. Повторяю, я вел мой дневник аккуратно,
пока у меня были чернила. Когда же чернила вышли, дневник поневоле пришлось
прекратить. Прежде всего я сделал себе стол и стул.
|