ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Робинзон строит другую лодку, меньших размеров, и пытается объехать
вокруг острова
Прошло еще пять лет, и за это время, насколько я могу припомнить, не
произошло никаких чрезвычайных событий.
Жизнь моя протекала по-старому – тихо и мирно; жил я на старом месте
и по-прежнему отдавал все свое время труду и охоте.
Теперь у меня было уже столько зерна, что мне хватало моего посева
на целый год; винограду тоже было вдоволь. Но из-за этого мне пришлось работать
и в лесу и в поле еще больше, чем прежде.
Однако главной моей работой была постройка новой лодки. На этот раз
я не только сделал лодку, но и спустил ее на воду: я вывел ее в бухточку по узкому
каналу, который мне пришлось прорыть на протяжении полумили.
Первую мою лодку, как уже знает читатель, я сделал таких огромных размеров,
что принужден был оставить ее на месте постройки как памятник моей глупости. Он
постоянно напоминал мне о том, что впредь надо быть умнее.
Теперь я был гораздо опытнее. Правда, на этот раз я построил лодку чуть
не в полумиле от воды, так как ближе не нашел подходящего дерева, но я был
уверен, что мне удастся спустить ее на воду. Я видел, что затеянная работа на
этот раз не превышает моих сил, и твердо решил довести ее до конца. Почти два
года я провозился над постройкой лодки. Мне так страстно хотелось получить
наконец возможность плавать по морю, что я не жалел никакого труда.
Надо, однако, заметить, что я строил эту новую пирогу совсем не для
того, чтобы покинуть мой остров. С этой мечтой мне пришлось давно распроститься.
Лодка была так мала, что нечего было и думать переплыть на ней те сорок или
больше миль, которые отделяли мой остров от материка.
Теперь у меня была более скромная цель: объехать вокруг острова – и
только. Я уже побывал однажды на противоположном берегу, и открытия, которые я там
сделал, так заинтересовали меня, что мне еще тогда захотелось осмотреть все
окружающее меня побережье.
И вот теперь, когда у меня появилась лодка, я решил во что бы то ни
стало объехать свой остров морем. Прежде чем пуститься в путь, я тщательно подготовился
к предстоящему плаванию. Я смастерил для своей лодочки крошечную мачту и сшил такой
же крошечный парус из кусков парусины, которой у меня был изрядный запас.
Когда лодка была оснащена, я испытал ее ход и убедился, что под парусом
она идет вполне удовлетворительно. Тогда я пристроил на корме и на носу
небольшие ящички, чтобы уберечь от дождя и от волн провизию, заряды и прочие
нужные вещи, которые я буду брать с собой в дорогу. Для ружья я выдолбил в дне
лодки узкий желоб.
Затем я укрепил раскрытый зонтик, придав ему такое положение, чтобы
он приходился над моей головой и защищал меня от солнца, как навес.
До сих пор время от времени я совершал небольшие прогулки по морю,
но никогда не уходил далеко от моей бухты. Теперь же, когда я намеревался осмотреть
границы моего маленького государства и снарядил свое судно для дальнего
плавания, я снес туда испеченные мною пшеничные хлебцы, глиняный горшок
поджаренного риса и половину козьей туши.
6 ноября я отправился в путь.
Проездил я гораздо дольше, чем рассчитывал. Дело в том, что хотя мой
остров сам по себе был невелик, но, когда я завернул к восточной части его побережья,
передо мной выросла непредвиденная преграда. В этом месте от берега отделяется
узкая гряда скал; иные из них торчат над водой, иные скрыты в воде. Гряда
уходит миль на шесть в открытое море, а дальше, за скалами еще мили на полторы
тянется песчаная отмель. Таким образом, чтобы обогнуть эту косу, пришлось
довольно далеко отъехать от берега. Это было очень опасно.
Я хотел даже повернуть назад, потому что не мог определить с точностью,
как далеко мне придется пройти открытым морем, пока я обогну гряду подводных
скал, и боялся рисковать. И, кроме того, я не знал, удастся ли мне повернуть
назад. Поэтому я бросил якорь (перед отправлением в путь я смастерил себе некоторое
подобие якоря из обломка железного крюка, найденного мною на корабле), взял
ружье и сошел на берег. Высмотрев невдалеке довольно высокую горку, я взобрался
на нее, смерил на глаз длину скалистой гряды, которая отсюда была отлично
видна, и решил рискнуть.
Но не успел я добраться до этой гряды, как очутился на страшной глубине
и вслед за тем попал в могучую струю морского течения. Меня завертело, как в
мельничном шлюзе, подхватило и понесло. О том, чтобы поворотить к берегу или
свернуть в сторону, нечего было и думать. Все, что я смог сделать, это
держаться у самого края течения и стараться не попасть в середину.
Между тем меня уносило все дальше и дальше. Будь хоть небольшой ветерок,
я мог бы поднять парус, но на море стоял полный штиль. Я работал веслами изо
всех сил, однако справиться с течением не мог и уже прощался с жизнью. Я знал,
что через несколько миль то течение, в которое я попал, сольется с другим
течением, огибающим остров, и что, если до той поры мне не удастся свернуть в
сторону, я безвозвратно погиб. А между тем я не видел никакой возможности
свернуть.
Спасения не было: меня ожидала верная смерть – и не в волнах
морских, потому что море было спокойно, а от голода. Правда, на берегу я нашел черепаху,
такую большую, что еле мог поднять ее, и взял с собой в лодку. Был у меня также
порядочный запас пресной воды – я захватил самый большой из моих глиняных
кувшинов. Но что это значило для жалкого существа, затерявшегося в безграничном
океане, где можно проплыть тысячу миль, не увидев признаков земли!
О своем пустынном, заброшенном острове я вспоминал теперь как о земном
рае, и единственным моим желанием было вернуться в этот рай. Я страстно
простирал к нему руки.
– О пустыня, даровавшая мне счастье! – восклицал я. – Мне уже
никогда не увидеть тебя. О, что со мной будет? Куда уносят меня беспощадные
волны? Каким неблагодарным я был, когда роптал на свое одиночество и проклинал этот
прекрасный остров!
Да, теперь мой остров был для меня дорог и мил, и мне было горько думать,
что я должен навеки проститься с надеждой вновь увидеть его.
Меня несло и несло в беспредельную водную даль. Но, хотя я испытывал
смертельный испуг и отчаяние, я все же не поддавался этим чувствам и продолжал
грести не переставая, стараясь направить лодку на север, чтобы пересечь течение
и обогнуть рифы.
Вдруг около полудня потянул ветерок. Это меня ободрило. Но представьте
мою радость, когда ветерок начал быстро свежеть и через полчаса превратился в
хороший ветер!
К этому времени меня угнало далеко от моего острова. Поднимись в ту
пору туман, мне пришел бы конец!
Со мною не было компаса, и, если бы я потерял из виду мой остров, я
не знал бы, куда держать путь. Но, на мое счастье, был солнечный день и ничто
не предвещало тумана.
Я поставил мачту, поднял парус и стал править на север, стараясь выбиться
из течения.
Как только моя лодка повернула по ветру и пошла наперерез течению, я
заметил в нем перемену: вода стала гораздо светлее. Я понял, что течение по
какой-то причине начинает ослабевать, так как раньше, когда оно было быстрее,
вода была все время мутная. И в самом деле, вскоре я увидел вправо от себя, на
востоке, утесы (их можно было различить издалека по белой пене волн, бурливших вокруг
каждого из них). Эти-то утесы и замедляли течение, преграждая ему путь.
Вскоре я убедился, что они не только замедляют течение, а еще разбивают
его на две струи, из которых главная лишь слегка отклоняется к югу, оставляя утесы
влево, а другая круто заворачивает назад и направляется на северо-запад.
Только тот, кто знает по опыту, что значит получить помилование,
стоя на эшафоте, или спастись от разбойников в ту последнюю минуту, когда нож уже
приставлен к горлу, поймет мой восторг при этом открытии.
С бьющимся от радости сердцем направил я свою лодку в обратную
струю, подставил парус попутному ветру, который посвежел еще более, и весело понесся
назад.
Около пяти часов вечера я подошел к берегу и, высмотрев удобное местечко,
причалил.
Нельзя описать ту радость, которую я испытал, когда почувствовал под
собой твердую землю!
Каким милым показалось мне каждое деревцо моего благодатного
острова! С горячей нежностью смотрел я на эти холмы и долины, которые только вчера
вызывали тоску в моем сердце. Как радовался я, что снова увижу свои поля, свои
рощи, свою пещеру, своего верного пса, своих коз! Какой красивой показалась мне
дорога от берега к моему шалашу!
Был уже вечер, когда я добрался до своей лесной дачи. Я перелез
через ограду, улегся в тени и, чувствуя страшную усталость, скоро заснул.
Но каково было мое изумление, когда меня разбудил чей-то голос. Да,
это был голос человека! Здесь, на острове, был человек, и он громко кричал среди
ночи:
– Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Куда ты попал,
Робин Крузо? Куда ты попал? Где ты был?
Измученный продолжительной греблей, я спал таким крепким сном, что
не сразу мог проснуться, и мне долго казалось, что я слышу этот голос во сне.
Но крик назойливо повторялся:
– Робин Крузо, Робин Крузо!
Наконец я очнулся и понял, где я. Первым моим чувством был страшный
испуг. Я вскочил, дико озираясь, и вдруг, подняв голову, увидел на ограде своего
попугая.
Конечно, я сейчас же догадался, что он-то и выкрикивал эти слова: точно
таким же жалобным голосом я часто говорил при нем эти самые фразы, и он отлично
их затвердил. Сядет, бывало, мне на палец, приблизит клюв к моему лицу и
причитает уныло: "Бедный Робин Крузо! Где ты был и куда ты попал?"
Но, даже убедившись, что это был попугай, и понимая, что, кроме попугая,
некому тут и быть, я еще долго не мог успокоиться.
Я совершенно не понимал, во-первых, как он попал на мою дачу, во-вторых,
почему он прилетел именно сюда, а не в другое место.
Но так как у меня не было ни малейшего сомнения, что это он, мой верный
Попка, то, не ломая головы над вопросами, я назвал его по имени и протянул ему
руку. Общительная птица сейчас же села мне на палец и повторила опять:
– Бедный Робин Крузо! Куда ты попал?
Попка точно радовался, что снова видит меня. Покидая шалаш, я
посадил его на плечо и унес с собой.
Неприятные приключения моей морской экспедиции надолго отбили у меня
охоту плавать по морю, и много дней я размышлял об опасностях, которым подвергался,
когда меня несло в океан.
Конечно, было бы хорошо иметь лодку на этой стороне острова, поближе
к моему дому, но как привести ее оттуда, где я оставил ее? Обогнуть мой остров
с востока – от одной мысли об этом у меня сжималось сердце и холодела кровь.
Как обстоит дело на другой стороне острова, я не имел никакого понятия. Что,
если течение по ту сторону такое же быстрое, как и по эту? Разве не может оно
швырнуть меня на прибрежные скалы с той же силой, с какой другое течение уносило
меня в открытое море. Словом, хотя постройка этой лодки и спуск ее на воду стоили
мне большого труда, я решил, что все же лучше остаться без лодки, чем рисковать
из-за нее головой.
Нужно сказать, что теперь я стал гораздо искуснее во всех ручных работах,
каких требовали условия моей жизни. Когда я очутился на острове, я совершенно
не умел обращаться с топором, а теперь я мог бы при случае сойти за хорошего
плотника, особенно если принять в расчет, как мало было у меня инструментов.
Я и в гончарном деле (совсем неожиданно!) сделал большой шаг вперед:
устроил станок с вертящимся кругом, отчего моя работа стала и быстрее и лучше;
теперь вместо корявых изделий, на которые было противно смотреть, у меня
выходила очень неплохая посуда довольно правильной формы.
Но никогда я, кажется, так не радовался и не гордился своей изобретательностью,
как в тот день, когда мне удалось сделать трубку. Конечно, моя трубка была
первобытного вида – из простой обожженной глины, как и все мои гончарные
изделия, и вышла она не очень красивой. Но она была достаточно крепка и хорошо
пропускала дым, а главное – это была все-таки трубка, о которой я столько
мечтал, так как привык курить с очень давнего времени. На нашем корабле были трубки,
но, когда я перевозил оттуда вещи, я не знал, что на острове растет табак, и
решил, что не стоит их брать.
К атому времени я обнаружил, что мои запасы пороха начинают заметно
убывать. Это чрезвычайно встревожило и огорчило меня, так как нового пороха
достать было неоткуда. Что же я буду делать, когда у меня выйдет весь порох?
Как я буду тогда охотиться на коз и птиц? Неужели я до конца моих дней останусь
без мясной пищи?
|