Жюль Верн «Пятьсот миллионов Бегумы»

Глава двенадцатая
Заседание совета

Ненависть стального короля к городу, созданному доктором Саразеном, ни для кого не была тайной. Все знали, что Штальштадт был задуман им в пику Франсевиллю. Но чтобы он мог напасть на мирный город, разрушить его, воспользовавшись преимуществом грубой силы, – этого никто не мог ожидать. Однако «Нью-Йорк геральд» высказывался вполне определённо. По-видимому, корреспонденты этого влиятельного органа печати каким-то образом проникли в намерения герра Шульце и спешили предупредить франсевилльцев. Они ясно говорили: нельзя терять ни минуты.

Доктор Саразен не мог прийти в себя от охватившего его чувства недоумения. Как все честные люди, он был не склонен верить в зло. Он не допускал мысли, что человек может быть до такой степени извращён, чтобы у него без всякой причины, просто из какого-то самодурства, могло возникнуть желание разрушить целый город, который является культурной собственностью всего человечества.

– Подумать только, – говорил доктор, – что у нас в этом году процент смертности снизился до одного с четвертью, что у нас нет ни одного десятилетнего мальчугана, который не умел бы читать, что со времени основания Франсевилля у нас не было ни одного случая убийства или кражи. И вот находятся варвары, которые жаждут погубить в самом начале такой замечательный опыт. Нет, я не могу поверить, чтобы учёный, химик, будь он хоть сто раз немцем, оказался способным на такое злодеяние.

Однако нельзя было не считаться с предупреждением этой благожелательной газеты, и необходимо было принять срочные меры к самозащите. Подавив горестное изумление, охватившее его в первую минуту, доктор Саразен овладел собой и обратился к присутствующим.

– Господа, – сказал он, – вам как членам муниципального совета надлежит вместе со мной обсудить, что нам следует предпринять для спасения нашего города. Что мы прежде всего должны сделать?

– Нет ли какой-нибудь возможности прийти к соглашению? Возможности избежать войны, не поступаясь нашей честью? – промолвил господин Ленц.

– Нет, такая возможность совершенно исключена, – возразил Октав. – По всему видно, что герр Шульце решил воевать во что бы то ни стало. Его ненависть к нам не даёт ему покоя, и ясно, что он не пойдёт ни на какие уступки.

– В таком случае мы должны постараться дать надлежащий отпор, – сказал доктор. – Как вы считаете, полковник, способны мы противостоять пушкам Штальштадта?

– Любую военную силу можно успешно отразить другой такой же силой, – ответил полковник, – но дело в том, что у нас нет возможности защищаться теми же средствами и тем же оружием, с которым собирается напасть на нас герр Шульце. Изготовить пушки, которые могли бы бороться с его пушками, слишком долгая история, и, признаться, я сомневаюсь, что мы в состоянии это сделать: для этого нужно иметь специально оборудованные мастерские. Единственный возможный для нас выход – это не дать врагу приблизиться к городу, не допустить вторжения.

– Я сейчас же созову совет, – сказал доктор Саразен и, поднявшись с места, предложил гостям перейти в кабинет.

Это была просторная, светлая комната. Три её стены были до самого потолка заставлены книжными полками, четвёртая увешана картинами, а под ними, на уровне человеческого роста, виднелся ряд обозначенных номерами раструбов, похожих на акустические трубки.

– С помощью телефона мы теперь можем созвать совет, не выходя из дому, – сказал доктор и, нажав кнопку, мгновенно соединился с квартирами членов муниципального совета.

Через три минуты все аппараты, соединённые проводами с аппаратом доктора Саразена, ответили: «Слушаю», и доктор, став перед микрофоном, позвонил в колокольчик и объявил заседание открытым.

– Слово предоставляется почтенному полковнику Гендону. Он имеет сообщить муниципальному совету нечто чрезвычайно важное.

Полковник стал у телефона и, прочитав сообщение «Нью-Йорк геральд», доложил совету, какие, по его мнению, меры следует принять в первую очередь.

Как только он кончил, номер шесть задал ему следующий вопрос: считает ли полковник возможным защищать город, если те меры, о которых он говорит, окажутся недостаточными для того, чтобы задержать врага и помешать ему приблизиться к городу?

Полковник ответил утвердительно.

Вопрос и ответ, так же как и предыдущее выступление, дошли до слуха всех невидимых участников заседания.

Затем номер семь спросил, каким сроком примерно располагают франсевилльцы для организации обороны.

Полковник, разумеется, не мог ответить точно на этот вопрос, но сказал, что надо постараться сделать все возможное в течение двух недель.

Номер два:

– Следует ли ждать нападения, не лучше ли постараться предотвратить его?

– Разумеется, мы примем все меры, чтобы предотвратить нападение, – ответил полковник, – и, если нам будут угрожать высадкой с моря, надо пустить в ход торпеды и потопить корабли герра Шульце.

Вслед за этим доктор Саразен предложил созвать учёный совет химиков, инженеров и артиллеристов для обсуждения плана защиты города, разработанного полковником Гендоном.

После доктора Саразена выступил номер один:

– Какая сумма денег потребуется для того, чтобы немедленно начать работы по обороне города?

Полковник Гендон ответил, что для этого понадобится от пятнадцати до двадцати миллионов долларов.

Номер четыре внёс предложение немедленно созвать общее собрание граждан Франсевилля.

Председатель, доктор Саразен, поставил вопрос на голосование. Предложение было принято единодушно.

На этом заседание совета закончилось. Часы показывали восемь. Заседание продолжалось всего восемнадцать минут и никому не доставило никаких хлопот.

Общее собрание граждан было созвано столь же простым и быстрым способом. Доктор Саразен сообщил по телефону резолюцию совета в городскую ратушу, и тотчас же на двухстах восьмидесяти колоннах, которые стояли на всех перекрёстках города, зазвонили электрические колокола, а стрелки светящихся циферблатов, установленных на этих колоннах, остановились на половине девятого – часе, назначенном для собрания франсевилльцев.

Услышав звон, длившийся четверть часа, жители города Франсевилля поспешно выходили на улицу, прохожие поднимали глаза на ближайший циферблат, и каждый, сознавая, что его призывает гражданский долг, отправлялся в ратушу.

К назначенному часу, всего за каких-нибудь десять – пятнадцать минут, все франсевилльцы были в сборе. Доктор Саразен и другие члены совета восседали на трибуне. Полковник Гендон, который должен был выступить с сообщением, стоял на ступенях трибуны, дожидаясь, когда ему дадут слово.

Большинство граждан уже знало, чем вызвано сегодняшнее собрание, так как заседание совета записывалось фонографом в ратуше и тотчас же было передано в газеты, а те моментально отпечатали экстренный выпуск, который в виде афиш расклеили по всему городу.

Зал собраний в ратуше представлял собой просторное помещение со стеклянной крышей и прекрасной вентиляцией. Длинная вереница газовых рожков, укреплённых под высоким сводом, освещала его ровным ярким светом.

На лицах франсевилльцев не было ни следа уныния. Толпа стояла спокойная, сдержанная; в ней чувствовались сознание собственного достоинства и невозмутимая уверенность в своих силах.

Ровно в половине девятого председатель позвонил в колокольчик, и в зале воцарилась мёртвая тишина.

Полковник Гендон поднялся на трибуну.

Простым, энергичным языком, без всяких ораторских ухищрений и прикрас, но внятно и ясно, как говорят люди, которые знают, что они хотят сказать, полковник Гендон рассказал собравшимся о том, как герр Шульце, всегда питавший ненависть к Франции, к доктору Саразену, поклялся погубить его детище и теперь намеревается привести эту клятву в исполнение. В его распоряжении, как сообщал «Нью-Йорк геральд», имеются чудовищные средства, с помощью которых он собирается стереть с лица земли Франсевилль со всеми его жителями.

– И вот теперь гражданам Франсевилля предоставляется решить, что они будут делать. Конечно, люди трусливые и лишённые чувства патриотизма предпочли бы уступить врагу и позволили бы ему завладеть их новым отечеством. Но можно быть уверенным, что среди наших граждан не найдётся ни одного труса. Люди, которые сумели постигнуть великий идеал, вдохновлявший основателей прекрасного города Франсевилля, люди, которые свято соблюдали его законы, – это люди с мужественным сердцем и ясным умом. Ревностные поборники прогресса, они сделают все, чтобы спасти свой несравненный город, славный памятник благородной человеческой мысли, устремлённой к великой цели – облегчить существование людям. Долг каждого из нас, – заключил полковник, – отдать жизнь во имя этого великого дела.

Гром рукоплесканий покрыл последние слова оратора. Вслед за ним выступило ещё несколько человек, которые поддержали предложение полковника.

Затем доктор Саразен предложил собранию тут же учредить совет обороны, снабдив его всеми полномочиями для проведения необходимых мер по защите города и строгому соблюдению тайны военных приготовлений, необходимой в таком деле.

После того как это предложение было принято, один из членов гражданского совета высказался за то, чтобы поставить на голосование вопрос о предоставлении кредита на первые нужды по обороне города в размере пяти миллионов долларов.

Это предложение также было принято единодушно, и в десять часов двадцать пять минут, после того как состав членов совета обороны был утверждён, собрание было распущено. Франсевилльцы уже собирались расходиться, как вдруг на трибуне неизвестно откуда появился какой-то незнакомец. Вид его был до того необычен, что все остановились.

Рваная, покрытая илом одежда прилипала к телу. Лицо в кровоподтёках и ссадинах носило следы страшного душевного напряжения. Однако держался он решительно и спокойно.

Кто он был? Откуда явился? Никому, даже доктору Саразену, не пришло в голову его спросить.

Подойдя к самому краю трибуны, он властным жестом призвал толпу к молчанию.

– Я только что вырвался из Штальштадта, – сказал он. – Герр Шульце приговорил меня к смерти, но волей провидения мне удалось бежать и явиться вовремя, чтобы попытаться спасти вас… Я не совсем чужой здесь… Надеюсь, мой досточтимый учитель, доктор Саразен, не откажется подтвердить, – хоть я и являюсь перед вами в таком виде, что даже он не узнает меня, – что Марсель Брукман заслуживает некоторого доверия.

– Марсель! – воскликнули в один голос доктор Саразен и Октав и уже хотели было броситься к нему, но он жестом остановил их.

Да, это был Марсель, спасшийся чудом. В ту минуту, когда он, уже совсем отчаявшись, схватился за решётку и она подалась, силы оставили его, и он лишился сознания. Течение вынесло его за пределы Штальштадта и выбросило на берег. Сколько часов пролежал он без чувств на пустынном берегу, во мраке ночи, он не мог сказать. Когда он очнулся, было уже светло.

Едва только сознание вернулось к нему, он вспомнил… Боже! Неужели он вырвался из этого проклятого места? Он свободен! Так скорей же на помощь к друзьям, скорее предупредить доктора Саразена! Невероятным усилием он заставил себя подняться.

Сорок километров отделяло его от Франсевилля. Ни поезда, ни повозки, ни лошадей – ничего! Сорок километров пешком по этой пустынной, словно проклятой богом местности, окружающей страшный Стальной город. Он прошёл эти сорок километров, ни разу не присев, не отдыхая, и в четверть одиннадцатого уже входил в город доктора Саразена. Из расклеенных на стенах афиш он узнал, что жители Франсевилля уже предупреждены о том, что им угрожает опасность; но он понял, что они не знают ни размеров этой чудовищной опасности, ни того, что она обрушится на них сегодня же.

Часы показывали четверть одиннадцатого. Катастрофа, задуманная герром Шульце, должна произойти в одиннадцать сорок пять.

Собрав последние остатки сил, Марсель бегом пробежал расстояние, отделявшее его от городской площади, и в ту минуту, когда собрание уже готово было разойтись, появился на трибуне.

– Друзья мои! – воскликнул он. – Катастрофа угрожает вам не через месяц, не через неделю: она разразится над вами меньше чем через час. Море огня и железа обрушится на Франсевилль. Я видел своими глазами это адское орудие и знаю, что оно уже наведено на ваш город. Пусть женщины и дети сейчас же укроются в подвалах или выйдут за пределы города и спрячутся в горах, а мужчины пусть приготовятся всеми средствами, всеми силами бороться с огнём. Огонь – это сейчас единственный ваш враг. Ни суда, ни войска не движутся на вас. Противник, угрожающий вам, пренебрёг этими обычными средствами нападения. И если планы и расчёты этого человека, способного, как вы знаете, на неизмеримое зло, если, повторяю, эти расчёты правильны, если Шульце на этот раз не ошибся, то весь город от его снаряда мгновенно будет объят пламенем. Огонь вспыхнет сразу в ста различных точках, и нужно будет бороться с ним всюду. Но в первую очередь, конечно, надо спасти население, потому что в конце концов, если нам не удастся спасти дома, памятники, если даже, несмотря на наши усилия, весь город сгорит дотла, то мы сможем построить его заново. Для этого нужны только время и деньги.

В Европе Марселя, наверное, сочли бы за сумасшедшего, но в Америке люди привыкли не удивляться чудесам науки, сколь бы они ни казались невероятными, и толпа, которую взволнованный тон и измученный вид Марселя потрясли не меньше, чем его слова, готова была повиноваться ему без всяких возражений. Доктор Саразен ручался за Марселя Брукмана – этого для франсевилльцев было достаточно.

Тотчас же были отданы необходимые распоряжения и по всем кварталам разосланы уполномоченные с соответствующими инструкциями. Жители стали расходиться по домам: кто укрывался в подвале, решив перетерпеть дома все ужасы бомбардировки, а кто пешком, верхом или в экипаже отправлялся за город, в ущелье Каскад-Маунтс.

Тем временем мужчины таскали на главную площадь и на другие указанные доктором пункты воду, песок, землю – всё, что могло служить оружием для борьбы с огнём.

В зале заседаний между тем продолжалась беседа: члены совета расспрашивали Марселя о смертоубийственном изобретении Шульце.

Но Марсель казался поглощённым какой-то одной неотвязной мыслью. Он рассеянно отвечал на вопросы и, нахмурив лоб, что-то шептал про себя. Внезапно судорожным движением он сунул руку в карман и вытащил записную книжку. Поспешно перелистав её, он лихорадочно начал записывать какие-то цифры, и, по мере того как он проделывал свои вычисления, лоб его разглаживался, лицо прояснялось. Наконец, подняв голову, он обвёл присутствующих сияющим взглядом.

– Друзья мои! – воскликнул он. – Или цифры лгут, или угроза, нависшая над нами, рассеется, как кошмар. Расчёты Шульце идут вразрез с основными законами баллистики. Это подтверждается решением вот этой задачи, над которой я долго ломал себе голову. Шульце на этот раз ошибся. Ничего из того, что он задумал, не случится. Его чудовищный снаряд пролетит над Франсевиллем, не причинив ему никакого вреда. И если нам грозит какая-либо опасность, то во всяком случае не сейчас.

Что означали слова Марселя, никто, в сущности, не понял. Тогда юный эльзасец подробно изложил суть своих вычислений и так просто и внятно объяснил ход своих мыслей и решение задачи, что даже тем, кто никогда не занимался математикой, все стало совершенно ясно.

И у тех, кто его слушал, отлегло от сердца. Снаряд Шульце не только не заденет Франсевилля, но вообще ничего не заденет, ибо начальная скорость этого снаряда настолько велика, что он должен вылететь за пределы атмосферы и затеряться в пространстве.

Доктор Саразен, одобрительно кивая головой, следил за вычислениями Марселя, потом вдруг, подняв руку и указав на светящийся циферблат стенных часов, висевших в зале, сказал громко:

– Через три минуты, друзья мои, мы своими глазами увидим, на чьей стороне правда… Но как бы там ни было, меры предосторожности, принятые нами, никогда не помешают. Если этот удар и минует нас, Шульце на этом не остановится. Ненависть его только возрастёт от неудачи. Будем же готовы дать ему надлежащий отпор.

– Идёмте! – вскричал Марсель.

И все устремились за ним на площадь.

Часы на ратуше медленно прозвонили три четверти двенадцатого. Спустя несколько секунд высоко в небе показалась тёмная масса и с молниеносной быстротой, оглашая воздух зловещим свистом, пронеслась над Франсевиллем и мгновенно скрылась из глаз.

– Счастливого пути! – с хохотом крикнул ей вдогонку Марсель. – Тебе уже больше никогда не увидеть Земли!

Через две минуты в отдалении послышался глухой взрыв, и земля словно охнула у них под ногами. Это был звук пушечного выстрела на «Башне быка», долетевший до них на сто тридцать секунд позже снаряда, который промчался со скоростью, превышающей скорость звука.