Книга V (Отрывок)
1. В консульство Рубеллия и Фуфия
(фамильное имя того и другого было Гемин)[326]
в глубокой старости скончалась Юлия Августа, происходившая от знатнейших
римских родов: по крови она принадлежала к Клавдиям, через усыновления – к
Ливиям и Юлиям[327].
Первым браком, от которого у нее были дети, она была замужем за Тиберием
Нероном, во время Перузинской войны[328]
примкнувшим к восставшим и возвратившимся в Рим после заключения мира между
Секстом Помпеем и триумвирами[329].
В дальнейшем, пленившись ее красотою, Цезарь отнял ее у мужа, неизвестно,
против ли ее воли, и действовал при этом с такой поспешностью, что, не выждав
срока ее родов, ввел ее к себе в дом беременною. Детей у нее больше не было, но
через брак Агриппины[330]
с Германиком она породнилась с семьей Августа и имела общих с ним правнуков[331].
Святость домашнего очага она блюла со старинной неукоснительностью, была
приветливее, чем было принято для женщин в древности; была страстно любящей
матерью, снисходительной супругой и хорошей помощницей в хитроумных замыслах
мужу и в притворстве сыну. Ее похороны не отличались пышностью, ее завещание
долго оставалось невыполненным. Похвальное слово ей произнес ее правнук Гай
Цезарь, позднее овладевший верховною властью.
2. Между тем Тиберий, ни в чем не
нарушив приятности своей жизни и не прибыв в Рим отдать последний долг матери,
в письме к сенату сослался на поглощенность делами и урезал как бы из
скромности щедро определенные сенаторами в память Августы почести, сохранив
лишь немногие и добавив, чтобы ее не обожествляли, ибо так хотела она сама. В
том же послании он осудил дружбу с женщинами, косвенно задев этим консула
Фуфия. Своим высоким положением тот был обязан поддержке Августы, ибо обладал
привлекавшими женские сердца качествами и к тому же, будучи острословом, имел
обыкновение задевать Тиберия едкими шутками, а это надолго сохраняется в памяти
властвующих.
3. Вслед за тем наступила пора
безграничного и беспощадного самовластия. При жизни Августы все же существовало
какое-то прибежище для преследуемых, так как Тиберий издавна привык оказывать
послушание матери, да и Сеян не осмеливался возвышаться над авторитетом его
родительницы; теперь же они понеслись, словно освободившись от узды, и
напустились на Агриппину и Нерона в письме к сенату, доставленном, как говорили
в народе, уже давно, но задержанном Августою у себя; во всяком случае оно было
оглашено в сенате вскоре после ее смерти. Это письмо было преднамеренно резким;
впрочем, Тиберий упрекал внука не в подготовке военного мятежа и не в
стремлении захватить власть, а в любовных отношениях с юношами и в грязном
разврате. Против невестки он не решился измыслить даже обвинений подобного
рода, но укорял ее за надменность и строптивый дух; это было выслушано сенатом
в великом страхе и полном молчании, пока его не нарушили некоторые, не имевшие
ни малейшей надежды пробиться честным путем (и общественные бедствия
используются иными как случай выдвинуться); они потребовали немедленно подвергнуть
этот вопрос обсуждению, и настойчивее всех Котта Мессалин, готовый выступить с
предложением самого сурового приговора. Но другие видные сенаторы и особенно
магистраты колебались: сколь враждебны ни были нападки Тиберия, свои намерения
он оставил неясными.
4. Был в числе сенаторов Юний
Рустик, избранный Цезарем для ведения сенатских протоколов и считавшийся
поэтому способным проникать в его тайные помыслы. И вот этот Рустик, то ли по
внушенному ему свыше душевному побуждению (ибо никогда ранее он не выказывал
твердости), то ли из чрезмерного усердия, невпопад, забыв о непосредственно
угрожавшей опасности и страшась неопределенного будущего, поддержал
колеблющихся, обратившись с увещанием к консулам не начинать разбирательства
этого дела: он говорил, что важные последствия могут зависеть от ничтожнейших
обстоятельств и что старик, быть может, когда-нибудь стал бы раскаиваться в
истреблении семейства Германика. Как раз в это время курию окружил народ,
явившийся с изображениями Агриппины и Нерона; выражая наилучшие пожелания
Цезарю, в толпе вместе с тем кричали, что письмо подложно и что вопреки воле
принцепса собираются погубить его родичей. Итак, в этот день не было принято
никаких прискорбных решений. Распространялись также от имени бывших консулов
приписанные им заявления против Сеяна, ибо в этих обстоятельствах многие тайно
и потому тем более дерзко упражняли свою страсть к остроумию. Это еще больше
озлобило Сеяна и подало ему повод для обвинений: сенат пренебрег огорчением
принцепса, народ взбунтовался; уже слушают и читают призывающие к новым
порядкам речи и сенатские постановления, заготовленные в расчете на них; чего
же недостает, чтобы мятежники взялись за оружие и избрали вождями и
полководцами тех, за чьими изображениями они следуют как за знаменами?
5. А Цезарь, повторив обращенные к
внуку и невестке упреки и выразив в особом указе порицание простому народу,
сетовал в сенате, что из-за предательства одного сенатора[332] императорское величие
подверглось публичному оскорблению, и потребовал предоставить решение этого
дела на его усмотрение. После этого сенат без дальнейших прений вынес постановление,
которое хотя и не предусматривало немедленных крайних мероприятий (ибо это было
воспрещено), но свидетельствовало, что сенат готов к возмездию и что единственное
препятствие к этому – воля принцепса…[333]
|
