 Увеличить |
ГЛАВА XII,
где рассказывается о
том, как ангел Мирар, неся благодать и утешение в парижский квартал Елисейских
полей, увидел кафешантанную певицу по имени Бушотта и полюбил ее
По улицам, утопавшим в рыжеватом тумане, испещренном желтыми
и белыми огнями, где лошадиное дыхание клубилось паром и где стремительно
проносились фонари автомобилей, там, смешавшись с черными, беспрерывными
волнами пешеходов, шел ангел. Он пересек весь город от севера к югу вплоть до
пустынных бульваров левого берега. Невдалеке от старых стен Пор-Рояля есть
маленький ресторанчик; каждый вечер он бросает на улицу тусклый свет своих
запотевших окон. Поравнявшись с ним, Аркадий остановился, затем, толкнув дверь,
очутился в зале, где стояли теплые жирные запахи, отрадные для несчастных
горемык, продрогших от холода и голода. Бегло оглядевшись, он увидел русских
нигилистов, итальянских анархистов, изгнанников, заговорщиков, бунтовщиков всех
стран, живописные старческие головы, с которых борода и волосы струились словно
потоки и водопады со скал, юные лица, полные девственной непримиримости,
мрачные, блуждающие взгляды, бледные очи, исполненные бесконечной кротости,
лица, искаженные мукой, а в уголке — двух русских женщин; одна была очень
красива, другая безобразна, но обе казались совершенно одинаковыми в своем
полном равнодушии и к уродству и к красоте. Но, не найдя того, кого
искал, — в зале не было ни одного ангела, — он уселся за свободным
мраморным столиком.
Когда ангелы бывают голодны, они едят так же, как и все
животные на земле, и их пища, изменяясь под влиянием пищеварительной теплоты,
соединяется с их небесной субстанцией. Когда Авраам увидел трех ангелов под
дубом Маврийским, он угостил их хлебами, испеченными Саррой, подал им целого
теленка, масла, молока, и они ели. Лот, которого в его доме посетили два
ангела, велел испечь для них опресноки, и они ели. Аркадий, получив из рук
засаленного официанта жесткий, как подошва, бифштекс, тоже ел его. Между тем он
вспоминал о сладостном досуге, о покое, о чудесных ученых занятиях, которые он
бросил, о тяжком бремени, которое взвалил на себя, о трудах, утомлении,
опасностях, на которые он себя обрек, и душа его была печальна, а сердце
сжималось тревогой.
Когда он уже оканчивал свою скромную трапезу, в залу вошел
бедный с виду, плохо одетый молодой человек. Окинув глазами столики, он подошел
к ангелу и назвал его Абдиилом, ибо он тоже был небесный дух.
— Я был уверен, Мирар, что ты явишься на мой
призыв, — сказал Аркадий, также называя своего ангельского брата именем,
которое тот некогда носил на небесах.
Но там уже забыли о Мираре с тех пор, как этот архангел
оставил свое служение богу. На земле его звали Теофилем Белэ, и он зарабатывал
себе пропитание тем, что днем давал уроки музыки детям, а по ночам играл на
скрипке в кабачках.
— Так это ты, милый Абдиил? — сказал
Теофиль. — Ну, вот мы и встретились с тобой в этом печальном мире! Я рад,
что мы увиделись, и все-таки мне жаль тебя, потому что мы ведем здесь тяжкую
жизнь.
Но Аркадий отвечал:
— Друг, твоему изгнанию наступит конец. У меня великие
замыслы. Я хочу, чтобы ты узнал о них и был заодно со мной.
И ангел-хранитель Мориса, заказав два стакана кофе, стал
посвящать товарища в свои мысли и планы. Он рассказал о том, как, пребывая на
земле, увлекся исследованиями, мало обычными для небесных духов, занимался
богословием, космогонией, мировыми системами, теорией о сущности материи,
современными учениями о превращении и потере энергии. Когда он познал природу,
то увидел, что она находится в постоянном противоречии с поучениями господина,
которому он служил. Этот алчный к восхвалениям повелитель, которому он так
долго поклонялся, стал теперь в его глазах невежественным, тупым и жестоким
тираном. Он отрекся от него, проклял его и будет бороться с ним. Он горит
желанием снова поднять восстание ангелов. Он жаждет вступить в борьбу и надеется
на победу.
— Но, прежде всего, — заключил он, —
необходимо измерить наши силы и силы противника.
И он спросил, много ли у Иалдаваофа врагов на земле и
достаточно ли они могущественны.
Теофиль поднял на своего собрата удивленный взгляд. Ему,
казалось, были непонятны эти речи.
— Дорогой мой сородич, — сказал он, — я
пришел на твое приглашение потому, что ты мой старый товарищ, но я не знаю, что
ты хочешь от меня, и боюсь, что ничем не могу тебе помочь. Я не занимаюсь
политикой и не выступаю реформатором. Я не восставший дух вроде тебя, не
вольнодумец и не революционер. В глубине души я верен моему небесному
создателю. Я по-прежнему поклоняюсь господину, которому больше не служу, и
оплакиваю те дни, когда, закрывшись моими крылами, я среди множества других
детей света сиял в пламенном кольце, окружавшем его лучезарный престол. Любовь,
земная любовь разлучила меня с богом.
Я покинул небо ради одной из дочерей человеческих. Она была
прекрасна и пела в кафешантане.
Они встали. Аркадий пошел с Теофилем, который жил в другом
конце города, на углу бульвара Рошешуар и улицы Стейн-керк. Они шли по
пустынным улицам, и возлюбленный певицы рассказывал собрату о своей любви и
своих горестях.
Его падение совершилось два года тому назад, совсем
внезапно. Он принадлежал к восьмой ступени третьей иерархии, и в его
обязанности входило осенять благодатью верующих, которых еще много во Франции,
особенно среди высших офицеров армии и флота.
— Однажды летней ночью, — говорил он, — когда
я спускался с неба даровать утешение, крепость в вере и мирную кончину
некоторым благочестивым людям, живущим в квартале Этуаль, мои глаза, хотя и
привыкшие к нетленному сиянию, были ослеплены огненными цветами, усеявшими
Елисейские поля. Громадные канделябры под деревьями у входа в кафе и рестораны
придавали листве драгоценный блеск изумруда. Длинные гирлянды сияющих жемчужин
огораживали пространства под открытым небом, где толпы мужчин и женщин
теснились перед веселым оркестром, звуки которого смутно доносились до моих
ушей. Ночь была душная, мои крылья устали, я спустился в один из таких садов и
уселся невидимый, среди зрителей. В этот момент на сцене появилась женщина в
коротком платье с блестками. Свет лампы и грим на ее лице позволяли различить
только взгляд и улыбку. У нее было гибкое, сладострастное тело. Она пела и
танцевала. Аркадий, я всегда любил музыку и танцы, но хватающий за сердце голос
и лукавые движения этого создания повергли меня в неведомый трепет. Я бледнел,
краснел, глаза мои туманились, язык во рту пересох, я не мог двинуться с места.
И Теофиль рассказал, вздыхая, как, объятый желанием обладать
этой женщиной, он не вернулся на небо, но, приняв образ человека, стал жить
земной жизнью, ибо писано: «Тогда сыны божии увидали дочерей человеческих, что
они красивы…»
Падший ангел Теофиль, утратив свою невинность и лишившись
лицезрения бога, по крайней мере сохранил еще чистоту душевную. Одевшись в
лохмотья, похищенные в лавочке перекупщика-еврея, он отправился к той, которую
любил. Ее звали Бушотта, и жила она в маленькой каморке на Монмартре. Он
бросился к ее ногам, сказал ей, что она восхитительна, что она чудесно поет,
что он любит ее безумно, отрекся ради нее от семьи и родины, что он музыкант и
что ему нечего есть. Она была тронута его юностью, чистотой, бедностью и
любовью, накормила его, одела и полюбила.
Наконец после долгих и трудных поисков он нашел уроки
сольфеджио и заработал немножко денег, которые принес своей подруге, не оставив
себе ничего. И с этой минуты она его разлюбила. Она стала презирать его за
грошовый заработок и открыто показывала ему свое равнодушие, скуку, отвращение.
Она осыпала его упреками, насмешками, оскорблениями, но все же не бросала его,
потому что до него с его предшественниками она жила еще хуже. Семейные ссоры
были для нее делом обычным, а вне дома ей приходилось вести очень трудную,
напряженную и тяжелую жизнь и как артистке и как женщине. Теофиль любил ее, как
в первую ночь, и страдал.
— Она переутомляет себя, — сказал он своему
небесному брату, — и оттого у нее портится характер, но я уверен, что она
меня любит. Я надеюсь, что скоро мне удастся получше устроить ее жизнь.
И он стал пространно рассказывать об оперетке, над которой
он сейчас работал и которую рассчитывал поставить в одном из парижских театров.
Один молодой поэт сочинил ему либретто. Это была история Алины, королевы
Голконды из сказки восемнадцатого века.
— У меня там множество мелодий, — рассказывал
Теофиль, — моя музыка идет прямо из сердца. Мое сердце — неисчерпаемый
источник мелодий. К сожалению, теперь любят ученые аранжировки, трудное письмо.
Меня упрекают в том, что музыка у меня слишком плавная, слишком прозрачная, что
стиль мой недостаточно колоритен, что в отношении гармонии у меня слишком мало
мощных эффектов и резких контрастов. Гармония, гармония! Конечно, у нее есть
свои достоинства, но она ничего не говорит сердцу. Только мелодия может нас
восхитить и захватить, вызвать на губах улыбку и на глазах слезы.
Тут он сам засмеялся и всхлипнул, потом продолжал с жаром:
— Во мне бьет настоящий фонтан мелодий, но оркестровка
— вот где зарыта собака! В раю, ты ведь знаешь, Аркадий, там у нас арфы, цитры
да водяной орган — вот и все инструменты,
Аркадий слушал друга рассеянно. Мысли его были заняты
планами, которые переполняли его душу и теснили сердце.
— Не знаешь ли ты кого-нибудь из возмутившихся
ангелов? — спросил он товарища. — Я знаю только одного князя Истара,
с которым мы обменялись несколькими письмами. Он предложил мне разделить с ним
его мансарду, пока я не найду себе жилья в этом городе. Здесь, кажется, ужасно
дорогие квартиры.
Но Теофиль не был знаком с возмутившимися ангелами. Встречая
падшего духа, который прежде был его товарищем, он пожимал ему руку, ибо он был
верен дружбе. Ему приходилось встречаться с князем Истаром, но он избегал этих
злых ангелов, — они шокировали его крайностью своих убеждений, и разговоры
их казались ему смертельно скучными.
— Так ты не одобряешь меня? — спросил неугомонный
Аркадий.
— Друг, я не одобряю и не порицаю тебя. Я ничего не
понимаю в этих идеях, которые тебя так волнуют; я не думаю, чтоб для артиста
политика была подходящим делом. Довольно с него искусства.
Он любил свое ремесло и лелеял надежду когда-нибудь
выдвинуться, но театральные нравы внушали ему отвращение. Он не видел иной
возможности поставить свою пьесу, как взяв одного, двух и даже трех соавторов,
которые, не работая, подпишут его труд и разделят с ним выручку. Скоро у
Бушотты не будет больше ангажемента. Когда она обращается в какой-нибудь
шантан, директор прежде всего спрашивает ее, какую долю она может вложить в
дело. По мнению Теофиля, это были плачевные нравы.
|
