 Увеличить |
Сфинкс
Во
время страшного владычества холеры в Нью-Йорке [Имеется в виду эпидемия холеры
начала 1830-х годов, распространившаяся из Европы на Северную Америку] я
воспользовался приглашением одного из моих родственников провести у него две
недели в его уединенном, комфортабельном коттедже на берегу Гудзона. В нашем
распоряжении были все обычные летние развлечения; прогулки по лесу, рисование
с натуры, катание на лодках, рыбная ловля, купание, музыка и книги
позволили бы нам провести время довольно приятно, если бы не страшные
известия, каждое утро доходившие к нам из огромного города. Не было дня,
чтобы мы не узнавали о смерти того или иного знакомого. По мере усиления
эпидемии мы научились ежедневно ожидать потери кого-то из друзей. Под
конец мы со страхом встречали появление любого вестника. Самый ветер с
юга, казалось, дышал смертью. Эта леденящая мысль всецело завладела моей
душой. Ни о чем другом я не мог говорить, думать или грезить во сне.
Мой хозяин отличался меньшей впечателительностью и, хотя был сильно
подавлен, всячески старался подбодрить меня. Его философский ум никогда не
поддавался призракам. К реальным ужасам он был достаточно восприимчив, но
их тени не вызывали у него страха.
Его старания рассеять мое болезненное, мрачное настроение оказывались почти
безуспешны по вине некоторых книг, которые я обнаружил в его библиотеке. Их
содержание способно было вызвать к жизни все семена наследственных суеверий,
таившиеся в моей душе. Я прочитал эти книги без его ведома, и он
поэтому зачастую не мог понять причин, столь сильно действовавших на мое
воображение.
Любимой темой моих разговоров были приметы и знамения -- веру в знамения
я одно время готов был отстаивать почти всерьез.
На
эту тему у нас происходили долгие и оживленные споры; он говорил о полной
беспочвенности подобных верований, я же утверждал, что убеждение,
возникающее в народе совершенно стихийно -- никем не внушенное, --
само по себе содержит несомненную долю истины и имеет право на уважение.
Дело в том, что вскоре по приезде в коттедж со мной произошло нечто
до того необъяснимое и зловещее, что мне простительно было счесть это
предзнаменованием. Я был настолько подавлен и вместе с тем озадачен, что прошло
много дней, прежде чем я решился рассказать об этом моему другу.
На
исходе очень жаркого дня я сидел с книгою в руках возле открытого окна, откуда
открывался вид на берега реки и на отдаленный холм, который с
ближайшей к нам стороны оказался почти безлесным вследствие так называемого
оползня. Мысли мои давно уже отвлеклись от книги и перенеслись в соседний с
нами город, где царило уныние и ужас. Подняв глаза от страницы, я увидел
обнаженный склон, а на нем -- отвратительного вида чудовище, которое
быстро спустилось с холма и исчезло в густом лесу у его подножия. При
появлении этого существа я сперва подумал, не сошел ли я с ума, и во всяком
случае не поверил своим глазам; прошло немало времени, пока я убедился,
что не безумен и не сплю. Но если я опишу чудовище, которое я ясно увидел
и имел время наблюдать, пока оно спускалось по склону, читателям еще труднее,
чем мне, будет в него поверить.
Размеры чудовища, о которых я судил по стволам огромных деревьев, мимо
которых оно двигалось, -- немногих лесных гигантов, устоявших во время
оползня, -- были значительно больше любого из океанских судов. Я
говорю "судов", ибо чудовище напоминало их своей формой --
корпус нашего семидесятичетырехпушечного военного корабля может дать довольно
ясное представление о его очертаниях. Рот у него помещался на конце хобота
длиною в шестьдесят-семьдесят футов, а толщиною примерно с туловище слона.
У основания хобота чернели клочья густой шерсти -- больше чем на шкурах
дюжины бизонов; оттуда торчали книзу и вбок два блестящих клыка вроде
кабаньих, только несравненно больше. По обе стороны хобота тянулось
по гигантскому рогу футов в тридцать-сорок, призматическому и казавшемуся
хрустальным -- в них ослепительно отражались лучи заходящего солнца.
Туловище было клинообразным и острием направлено вниз. От него шли две
пары крыльев, каждая длиною почти в сто ярдов; они располагались одна над
другой и были сплошь покрыты металлической чешуей, где каждая чешуйка имела в
диаметре от десяти до двенадцати футов. Я заметил, что верхняя пара
соединялась с нижней толстой цепью. Но главной особенностью этого
страшного существа было изображение черепа, занимавшее почти всю его грудь и
ярко белевшее на его темном теле, словно тщательно выписанное художником.
Пока я глядел на устрашающее животное и особенно на рисунок на его груди
с ужасом и предчувствием близкой беды, которое я не в силах был побороть
никакими усилиями разума, огромные челюсти, помещавшиеся на конце его
хобота, внезапно раскрылись, и из них раздался громкий и горестный вопль,
прозвучавший в моих ушах зловещим предвестием; едва чудовище скрылось внизу
холма, как я без чувств упал на пол.
Когда я очнулся, первым моим побуждение было, разумеется, сообщить моему
другу все, что я видел и слышал, -- и я затрудняюсь объяснить чувство
отвращения, которое почему-то меня удержало.
Но
как-то вечером, дня через три или четыре после этого события, мы вместе
сидели в комнате, где мне предстало видение; я сидел в том же кресле у окна, а
он полулежал вблизи от меня на софе. Вызванные временем и местом ассоциации
побудили меня рассказать ему о странном явлении. Он выслушал меня до конца,
сперва смеясь от души, а затем сделался необычайно серьезен, словно не
сомневался в моем помешательстве. В эту минуту я снова ясно увидел
чудовище и с криком ужаса указал на него. Мой друг внимательно посмотрел,
но стал уверять, что ничего не видит, хотя я подробно описал ему, как
оно спускается по оголенному склону холма.
Моему ужасу не было предела, ибо я счел видение предвестием моей
смерти или, еще хуже, симптомом надвигающегося безумия. Я в отчаянии откинулся
на спинку кресла и закрыл лицо руками. Когда я открыл глаза, видения уже не
было.
К
моему хозяину, напротив, вернулось в значительной степени его прежнее
спокойствие, и он очень подробно расспросил меня о внешнем виде фантастического
создания. Когда я вполне удовлетворил его на этот счет, он испустил
глубокий вздох облегчения, точно избавился от непосильного бремени, и с
хладнокровием, показавшимся мне жестоким, вернулся к прерванному
разговору о некоторых вопросах умозрительной философии. Помню, что он
между прочим особенно подчеркнул мысль, что главным источником всех
человеческих заблуждений является склонность разума недооценивать или
переоценивать какой-либо предмет из-за простой ошибки в определении
расстояния.
--
Так, например, -- сказал он, -- для правильной оценки влияния, какое
окажет на человечество повсеместное распространение демократии,
непременно следовало бы принять во внимание отдаленность эпохи, когда
это распространение завершится. А между тем, можете ли вы указать хотя бы
одного автора, пишущего о формах правления, который считал бы этот вопрос
достойным внимания?
Тут он на мгновение остановился, подошел к книжному шкафу и достал
элементарный курс естественной истории. Попросив меня поменяться с ним
местами, чтобы ему легче было разбирать мелкую печать, он сел в мое кресло у
окна и, открыв книгу, продолжал почти тем же тоном, что и прежде.
--
Если бы не ваше подробное описание чудовища, -- сказал он, -- я, пожалуй,
не смог бы показать вам, что это такое. Прежде всего позвольте прочесть вам
школьное описание рода Sphinx, семейство Crepuscularia, отряд
Lepidoptera, класс Insecta, то есть насекомых. Вот это описание:
"Четыре перепончатых крыла, покрытых цветными чешуйками с металлическим
блеском; рот в виде закрученного хоботка, образованного пр0одолжением
челюстей; по сторонам его -- зачатки жвал и пушистые щупики. Нижняя
пара крыл соединена с верхней посредством жестких волосков; усики в виде
удлиненной призматической булавы; брюшко заостренное. Сфинкс Мертвая
Голова иногда внушает немалый страх непросвещенным людям из-за печального
звука, который он издает, и эмблемы смерти на его щитке".
Он
закрыл книгу и наклонился вперед, чтобы найти в точности то
положение, в котором сидел я, когда увидел чудовище.
--
Ну да, вот оно! -- воскликнул он, -- сейчас оно ползет вверх, и, должен
признать, вид у него необыкновенный. Однако оно не так велико и не так удалено
от вас, как вы вообразили. Оно ползет по паутине, которую какой-нибудь паук
повесил вдоль оконной рамы, и я вижу, что длина его -- не более одной
шестнадцатой дюйма, и такое же расстояние -- одна шестнадцатая дюйма --
отделяет его от моего зрачка.
|
