Действие второе
Сад в
поместье мистера Уординга в Вултоне. Серая каменная лестница ведет к дому. Старомодный
сад полон роз. Время года – июль. В тени большого тиса плетеные кресла, стол,
заваленный книгами. Мисс Призм сидит за столом. Сесили в глубине
сада поливает цветы.
Мисс
Призм (зовет).
Сесили, Сесили! Такое утилитарное занятие, как поливка цветов, – это скорее
обязанность Моултона, чем ваша. Особенно сейчас, когда вас ожидают интеллектуальные
наслаждения. Ваша немецкая грамматика на столе. Вам нужно открыть страницу пятнадцатую.
Мы повторим вчерашний урок.
Сесили. А может быть, вы вместо меня
дадите урок немецкого Моултону? Моултон!
Моултон (широко улыбаясь, выглядывает
из-за живой изгороди). Да, мисс Сесили!
Сесили. Вам не хотелось бы знать
немецкий, Моултон? Немецкий – это язык, на котором говорят в Германии.
Моултон (качает головой). Я не
шибко-то люблю всякие чужеземные языки, мисс. (Почтительно кланяется мисс
Призм.) Не в обиду будь вам сказано, мэм. (Снова исчезает за изгородью.)
Мисс
Призм. Так дело
не пойдет, Сесили. Сейчас же откройте вашего Шиллера.
Сесили (медленно, с неохотой
подходит). Но я ненавижу немецкий. Ужасно несимпатичный язык. Я уверена,
что после каждого урока немецкого я выгляжу подурневшей.
Мисс
Призм. Дитя мое,
вы ведь знаете, как вашего опекуна заботит, чтобы вы получили всестороннее
образование. Уезжая вчера в Лондон, он особо подчеркнул важность изучения
немецкого языка. Да и всегда, уезжая в Лондон, он подчеркивает именно это.
Сесили. Дорогой дядя Джек у нас очень
серьезный! Такой серьезный, что иногда закрадывается подозрение – а вдруг он не
вполне здоров?
Мисс
Призм (распрямляется
и говорит наставительным тоном). Ваш опекун в превосходном здравии, и
строгость поведения весьма похвальна в таком сравнительно молодом человеке. Я
не знаю никого, кто превосходил бы его сознанием своего долга и
ответственности.
Сесили. Может быть, поэтому ему и
бывает скучно, когда мы втроем?
Мисс
Призм. Сесили,
вы меня удивляете! У мистера Уординга очень много забот, и ему не до пустых,
легкомысленных разговоров. Не забывайте также, сколько огорчений доставляет ему
этот несчастный молодой человек, его младший брат.
Сесили. Вот было бы здорово, если бы
дядя Джек позволил этому несчастному молодому человеку, его младшему брату,
хоть иногда приезжать к нам. Мы бы на него влияли самым положительным образом,
мисс Призм. Во всяком случае вы так уж точно. Вы знаете немецкий и геологию, а
такие вещи очень сильно влияют на молодых людей.
Сесили начинает что-то записывать в
своем дневнике.
Мисс
Призм (качает
головой). Не думаю, чтобы даже я смогла бы повлиять на человека, который,
по словам его собственного брата, обладает таким безнадежно слабым и неустойчивым
характером. Да я и не уверена, что взялась бы за его перевоспитание. Я не
одобряю этой современной мании в один миг превращать плохих людей в хороших.
Что человек посеет, пусть то и пожнет.
Сесили. Мне трудно представить, чтобы
такие, как он, что-то сеяли, мисс Призм. А если бы даже и сеяли, почему их за
это наказывать? Ах, почему в этом мире так любят наказывать?! Возьмем тот же
немецкий – это сущее наказание! Все немецкий да немецкий – слишком много немецкого!
Вы и сами говорили, что немцев стало чересчур много и Германия перенаселена.
Мисс
Призм. Но это
еще не причина, почему вы должны делать записи в своем дневнике, вместо того
чтобы переводить «Вильгельма Телля». Отложите-ка дневник в сторону, Сесили. Я
вообще не понимаю, зачем вам понадобилось заводить дневник.
Сесили. Дневник мне нужен, чтобы
заносить в него чудесные тайны, которые есть в моей жизни. Если бы я их не записывала,
наверно, я забывала бы про них.
Мисс
Призм. Память,
моя милая Сесили, – вот тот дневник, который мы постоянно носим с собой и
которого нам должно быть более чем достаточно.
Сесили. Да, но в памяти обычно
откладываются вещи, которые на самом деле не происходили и даже не могли бы
произойти. Мне кажется, именно из памяти берутся сюжеты для всех этих
трехтомных романов, которые присылает нам Мьюди[15].
Мисс
Призм. Не
говорите так пренебрежительно о трехтомных романах, Сесили. Я и сама в
молодости написала трехтомный роман.
Сесили. Правда, мисс Призм? Какая вы
умная! Надеюсь, в нем был не счастливый конец? Я не люблю романов со счастливым
концом. Они приводят меня в уныние.
Мисс
Призм. Для
хороших людей все там заканчивалось счастливо, для плохих – несчастливо. Это и
называется беллетристикой.
Сесили. Может быть, вы и правы, но это
ужасно несправедливо по отношению к этим людям… А был ли ваш роман напечатан?
Мисс
Призм. Увы, нет.
Рукопись, к несчастью, была брошена на произвол судьбы. (Сесили смотрит на
нее с удивлением.) Я имею в виду – утрачена, потеряна… А теперь за работу,
дитя мое; хватит пустых разговоров.
Сесили (улыбаясь). Но я вижу – к
нам по садовой дорожке приближается доктор Чезьюбл.
Мисс
Призм (встает
и идет ему навстречу). Доктор Чезьюбл! Какой приятный сюрприз!
Входит
каноник Чезьюбл.
Чезьюбл. Ну, как мы сегодня поживаем?
Надеюсь, мисс Призм, вы в добром здравии?
Сесили. Мисс Призм только что
жаловалась на головную боль. Я думаю, ей стало бы легче, если бы она
прогулялась с вами по парку, доктор Чезьюбл.
Мисс
Призм. Но,
Сесили, я вовсе не жаловалась на головную боль.
Сесили. Да, я знаю, дорогая мисс Призм,
но я инстинктивно почувствовала, что у вас болит голова. Когда вошел доктор
Чезьюбл, я как раз думала об этом, а не об уроке немецкого языка.
Чезьюбл. Надеюсь, Сесили, вы достаточно
внимательны на уроках?
Сесили. Боюсь, что не очень.
Чезьюбл. Меня это удивляет. Если бы мне
посчастливилось быть учеником мисс Призм, с каким наслаждением я пил бы с ее
уст. (Мисс Призм устремляет на него негодующий взгляд.) Я говорю,
разумеется, метафорически, и моя метафора заимствована из мира пчел – я лишь несколько
изменил устойчивое выражение «вашими устами да мед бы пить»… Гм… Мистер Уординг,
я полагаю, еще не вернулся из города?
Мисс
Призм. Мы ждем
его не раньше понедельника.
Чезьюбл. Ах, да, он ведь предпочитает
проводить воскресные дни в Лондоне. Не в пример его несчастному младшему брату,
он не из тех, для кого единственная цель – развлечения. Но не буду больше
мешать Эгерии[16]
и ее ученице.
Мисс
Призм. Но я не
Эгерия, а Летиция, доктор.
Чезьюбл (кланяясь). Всего лишь
классическая аллюзия[17];
заимствована из языческих авторов. Хочу надеяться, что увижу вас обеих на
вечерней службе.
Мисс
Призм. Пожалуй,
дорогой доктор, я все-таки прогуляюсь с вами. Голова у меня действительно
побаливает, и прогулка пешком мне может помочь.
Чезьюбл. Буду рад, мисс Призм,
чрезвычайно рад. Мы можем дойти до школы, а потом вернуться обратно.
Мисс
Призм. Чудесно!
А вы, Сесили, в мое отсутствие будете читать свой урок по политической
экономии. Главу о падении курса рупии можете опустить. Она имеет слишком сенсационный
характер. Даже в сугубо финансовых проблемах есть своя мелодраматическая
сторона.
Чезьюбл. По политической экономии,
Сесили? Просто поразительно, как образованны современные девушки! Надо
полагать, вы разбираетесь и в отношениях между капиталом и наемным трудом?
Сесили. Боюсь, я не настолько образованна.
Я разбираюсь лишь в отношениях между капиталом и праздностью – и то на
основании своего собственного опыта. Поэтому я не верю во все эти теории.
Мисс
Призм. Боже мой,
Сесили, от ваших слов попахивает социализмом! А вы должны знать, к чему может
привести социализм!
Сесили. Да, знаю, мисс Призм. Он может
привести к тому, что все начнут одеваться просто и рационально. А если женщина
начнет одеваться рационально, то к ней и относиться будут как к рациональному
существу. Уж этого она, по крайней мере, заслуживает.
Чезьюбл. Какая своенравная, но
очаровательная у вас ученица!
Мисс
Призм (улыбаясь).
Иногда чересчур своенравная.
Чезьюбл. Такому своенравию можно лишь
позавидовать.
Уходит
по садовой дорожке вместе с мисс Призм.
Сесили (берет одну книгу за другой и
бросает их вновь на стол). Ненавижу политическую экономию! Ненавижу географию!
Ненавижу, ненавижу немецкий язык!
Входит Мерримен
с визитной карточкой на подносе.
Мерримен. Мистер Эрнест Уординг. Только
что прибыл со станции. Он с чемоданами, мисс.
Сесили (берет карточку и читает).
«Мистер Эрнест Уординг, Б-4, Олбани, Уэст-Энд». Это же брат дяди Джека! Вы ему
сказали, что мистер Уординг в Лондоне?
Мерримен. Да, мисс. Он, по-видимому,
очень огорчился. Я сообщил ему, что вы с мисс Призм в саду. Он сказал, что ему
нужно сказать вам несколько слов с глазу на глаз.
Сесили (обращаясь сама к себе).
Вряд ли мисс Призм понравилось бы, что я беседую с ним с глазу на глаз. Так что
лучше пригласить его сразу, прежде чем она возвратится. (Мерримену.) Просите
мистера Эрнеста Уординга в сад. Думаю, вам надо сказать экономке, чтобы она
приготовила для него комнату.
Мерримен. Я уже распорядился, чтобы его
багаж отнесли в «голубую комнату», мисс, – рядом с комнатой мистера Уординга.
Сесили. Что ж, прекрасно. (Мерримен
уходит.) Ни разу не приходилось встречаться с беспутным человеком, да еще с
глазу на глаз! Мне даже страшно – а вдруг он окажется самым обыкновенным, таким
же, как все. (Входит жизнерадостно улыбающийся Алджернон.) Какой ужас!
Он действительно такой же, как все!
Алджернон (приподнимает шляпу). Так
вы и есть моя маленькая кузина Сесили?
Сесили. Вас ввели в заблуждение. Я
вовсе не маленькая. Напротив, для своих лет я даже очень высокая. (Алджернон
несколько ошарашен.) Но я и в самом деле ваша кузина Сесили. А вы, судя по
визитной карточке, брат дяди Джека, кузен Эрнест – мой беспутный кузен Эрнест.
Алджернон. Но я не такой уж беспутный,
кузина Сесили. Пожалуйста, не думайте, что я такой.
Сесили. Если это действительно так, то
вы самым непростительным образом вводили нас в обман. Надеюсь, вы не ведете
двойной жизни, прикидываясь беспутным, но будучи на самом деле добродетельным?
Это было бы недостойным джентльмена лицемерием.
Алджернон (смотрит на нее с изумлением).
Ах, ну да! Конечно, я частенько поступал легкомысленно.
Сесили. Рада это слышать.
Алджернон. Раз уж вы заговорили об этом,
придется сознаться, что я и в самом деле крайне беспутный человек, насколько
мне это удается.
Сесили. Не думаю, что вам следует уж
очень гордиться этим, хотя уверена, что такой образ жизни доставляет вам
удовольствие.
Алджернон. Для меня гораздо большее
удовольствие – быть рядом с вами, здесь.
Сесили. Я вообще не пойму, как вы здесь
оказались. Дядя Джек телеграфировал вам вчера на ваш адрес в Олбани, что он
встретится с вами в последний раз в шесть часов. Он разрешает мне читать все
телеграммы, которые вам посылает. Я помню некоторые из них наизусть.
Алджернон. Дело в том, что я получил
телеграмму слишком поздно. Я тут же бросился в клуб, но там его уже не было.
Швейцар сказал мне, что, насколько он знает, мой брат отправился сюда, к себе в
поместье. Ну, и я, конечно, поехал вслед за ним, поскольку знал, что он меня хочет
видеть.
Сесили. Но дяди Джека не будет до
понедельника.
Алджернон. Очень жаль. В понедельник я
буду вынужден первым же поездом вернуться в Лондон. У меня там деловая встреча,
и мне очень хотелось бы… ее избежать.
Сесили. А разве нельзя ее избежать
где-нибудь в другом месте, кроме Лондона?
Алджернон. Но встреча-то назначена в
Лондоне.
Сесили. Я, конечно, понимаю, как важно
не являться на деловые встречи, если хочешь сохранить ощущение красоты и
полноты жизни, но все-таки вам лучше дождаться приезда дяди Джека. Насколько я
знаю, он хотел поговорить с вами насчет вашей эмиграции.
Алджернон. Насчет чего?
Сесили. Вашей эмиграции. Он поехал
покупать вам костюм и все необходимое в дорогу.
Алджернон. Вот уж кому не доверил бы
покупать мне костюм, так это Джеку. Он не способен выбрать даже галстук.
Сесили. Но вам едва ли понадобится
галстук. Ведь дядя Джек отправляет вас в Австралию.
Алджернон. В Австралию?! Лучше уж на тот
свет!
Сесили. В среду за обедом он так и
сказал, что вам предстоит выбирать между этим светом, тем светом и Австралией.
Алджернон. Ах, вот оно что! Но сведения,
которыми я располагаю об Австралии и том свете, меня не очень-то вдохновляют.
Меня, кузина Сесили, вполне устраивает и этот свет.
Сесили. Да, но достаточно ли вы хороши
для этого света?
Алджернон. Боюсь, что нет. Поэтому я и
хочу, чтобы вы взялись за мое перевоспитание. Это могло бы стать вашей миссией
в жизни – конечно, если вы ничего не имеете против, кузина Сесили.
Сесили. Как вы смеете навязывать мне
какую-то миссию в жизни?!
Алджернон. Прошу прощения, но мне
казалось, что у каждой женщины в наши дни должна быть миссия в жизни.
Сесили. У «синего чулка»[18] – может
быть, но только не у женщины. Кроме того, у меня не будет сегодня времени на
ваше перевоспитание.
Алджернон. Но вы не станете возражать в
таком случае, если я сам сегодня перевоспитаюсь?
Сесили. Это уже похоже на донкихотство,
хотя почему бы и не попробовать?
Алджернон. Обязательно попробую. Я уже и
сейчас чувствую, что стал лучше.
Сесили. А выглядите хуже.
Алджернон. Это потому, что я голоден.
Сесили. Ах, как это невнимательно с
моей стороны! Я могла бы и сама догадаться, что, если человек решил возродиться
для новой жизни, он нуждается в усиленном и регулярном питании. Мы с
гувернанткой обедаем в два как правило жареной бараниной.
Алджернон. Боюсь, для меня это жирновато.
Сесили. Здоровье дяди Джека, который
каждый раз, бывая у вас в Лондоне, слишком поздно ложится, увы, не на шутку
подорвано, и его лондонский врач предписал ему принимать ровно в двенадцать
бутерброды с печеночным паштетом и шампанское урожая 1889 года. Уж не знаю, подойдет
ли вам такая диета.
Алджернон. О, это меня вполне устраивает,
особенно шампанское 89-го года.
Сесили. Приятно слышать, что у вас
столь простые вкусы. Прошу вас в столовую.
Алджернон. Благодарю вас. Но можно я
сначала выберу себе бутоньерку? Без бутоньерки в петлице я никогда не получаю
удовольствия от еды.
Сесили. Может быть, Марешаль Ниель?[19](Берется
за ножницы.)
Алджернон. Нет, лучше розовую.
Сесили. Почему именно ее? (Срезает
розу.)
Алджернон. Потому что вы сами как эта
роза, кузина Сесили.
Сесили. Я думаю, вам не следует
говорить мне такие слова. Мисс Призм никогда мне такого не говорит.
Алджернон. В таком случае мисс Призм –
просто близорукая старая гувернантка. (Сесили вдевает розу ему в петлицу.)
Вы самая красивая девушка, какую мне когда-либо приходилось встречать.
Сесили. Мисс Призм говорит, что красота
– это ловушка.
Алджернон. Ловушка, в которую с радостью
попался бы любой, у кого есть голова на плечах.
Сесили. Но я вовсе не хотела бы поймать
в ловушку человека с головой на плечах. Я не знала бы, о чем с ним говорить.
Они
входят в дом. Возвращаются мисс Призм и доктор Чезьюбл.
Мисс
Призм. Вы
слишком одинокий человек, дорогой доктор Чезьюбл. Вам следовало бы жениться.
Мизантроп – это я еще понимаю, но женотропа[20]
понять я отказываюсь.
Чезьюбл (как ученый он потрясен).
Поверьте, я не заслуживаю такого неологизма… И теория, и практика христианской
церкви первых веков решительно отвергали институт брака.
Мисс
Призм (поучительным
тоном). Потому-то христианская церковь первых веков и не дожила до наших
дней. И вы, кажется, не отдаете себе отчета, дорогой доктор, что, упорно оставаясь
холостым, мужчина навсегда обрекает себя на роль своего рода приманки в глазах
общества. Мужчинам следует быть осмотрительнее, слабых духом безбрачие способно
сбить с пути истинного.
Чезьюбл. Но разве женатый мужчина не
равным образом привлекателен в глазах общества?
Мисс
Призм. Женатый
мужчина привлекателен только в глазах своей жены.
Чезьюбл. Увы, и в ее глазах не всегда,
как мне не раз говорили.
Мисс
Призм. Это
зависит от интеллектуальных предпочтений женщины. Зрелый возраст в этом смысле
всего надежнее. Спелый плод никогда не обманывает надежд. А молодые женщины –
это зеленый плод. (Доктор Чезьюбл удивленно поднимает брови.) Я говорю в
переносном смысле. Моя метафора почерпнута из садоводческой области… Но где же
Сесили?
Чезьюбл. Может быть, она пошла вслед за
нами и еще не вернулась?
Из
глубины сада медленно появляется Джек. Он облачен в глубокий траур, на
шляпе лента из крепа, на руках черные перчатки.
Мисс
Призм. Мистер
Уординг!
Чезьюбл. Мистер Уординг!
Мисс
Призм. Какой
сюрприз! А мы ждали вас не раньше понедельника.
Джек (с трагическим выражением
лица жмет руку мисс Призм). Да, я вернулся ранее, чем предполагал. Доктор Чезьюбл,
как поживаете?
Чезьюбл. Дорогой мистер Уординг!
Надеюсь, это скорбное одеяние не является свидетельством какого-нибудь ужасного
несчастья?
Джек. Мой бедный брат.
Мисс
Призм. Новые
долги и безрассудства?
Чезьюбл. По-прежнему в тенетах
распутства и наслаждения?
Джек (печально качает головой).
Скончался.
Чезьюбл. Ваш брат Эрнест умер?
Джек. Увы.
Мисс
Призм. Какой для
него урок! Надеюсь, это пойдет ему на пользу.
Чезьюбл. Смерть – наш общий удел, мисс
Призм. Но мы не должны смотреть на нее как на кару Божью, а скорее как на
промысл Божий. Без нее и сама жизнь не имела бы смысла… Мистер Уординг, приношу
вам мои искренние соболезнования. Вас может утешать только то, что вы были для
покойного столь великодушным и щедрым братом.
Джек. Бедный Эрнест! У него было так
много недостатков, но какой это тяжелый, какой непереносимый удар.
Чезьюбл. Если б вы знали, как я вам
сочувствую! Вы, полагаю, были рядом с ним в его последнюю минуту?
Джек. Нет. Он умер за границей, а
точнее – в Париже. Вчера вечером пришла телеграмма от главного администратора
Гранд-отеля.
Чезьюбл. В ней упоминалась причина
смерти?
Джек. По-видимому, острая простуда.
Мисс
Призм. Что
посеешь, то и пожнешь.
Чезьюбл (воздевая правую руку).
Милосердие, дорогая мисс Призм, милосердие! Никто из нас не совершенен. Я и сам
подвержен простуде, особенно от сквозняков. А погребение состоится здесь?
Джек. Нет. Как выяснилось, перед
самой кончиной он выразил желание быть похороненным в Париже.
Чезьюбл. В Париже! (Качает головой.)
Боюсь, это не свидетельствует о том, что он стал серьезнее в последние минуты
жизни. Вы, несомненно, хотели бы, чтобы о вашей семейной драме я упомянул в
своей воскресной проповеди? (Джек порывисто пожимает ему руку.) Что ж,
моя проповедь о манне небесной в пустыне пригодна для любого события – и радостного,
и, как в данном случае, печального. (Все вздыхают.) Я читал эту
проповедь на празднике урожая, при крещении, конфирмации, в час невзгод и в час
ликования. В последний раз я произнес ее в соборе на молебствии со сбором
пожертвований в пользу Общества предотвращения недовольства среди высших
классов. Присутствовавший при этом епископ был поражен злободневностью некоторых
моих аналогий.
Джек. Да, кстати! Вы, кажется, что-то
сказали о крещении, не так ли, доктор Чезьюбл? Я полагаю, вы хорошо знаете этот
обряд? (Доктор Чезьюбл смотрит на него с большим удивлением.) То есть я
хочу сказать, вам ведь постоянно приходится крестить, разве не так?
Мисс
Призм. К
сожалению, в нашем приходе это одна из главных обязанностей пастора. Я часто
беседовала на этот счет с малоимущими прихожанами. Но они, как видно, понятия
не имеют, что такое бережливость и экономность.
Чезьюбл. Церковь никогда не отвергнет
новорожденного младенца, каким и чьим бы он ни был, мисс Призм. У каждого
ребенка есть своя искра Божья, и из каждого может получиться святой… Смею
спросить, мистер Уординг, речь идет о каком-нибудь конкретном младенце? Ведь,
насколько мне известно, брат ваш не был женат?
Джек. Не был, конечно.
Мисс
Призм (с
горечью). Люди, живущие ради одних наслаждений, обычно не женятся.
Джек. Речь идет не о младенце,
дорогой доктор, хоть я и очень люблю детей. Нет! В данном случае я сам хотел бы
подвергнуться обряду крещения, причем сегодня же, – конечно, если у вас нет
более важных занятий.
Чезьюбл. Но, мистер Уординг, ведь вы
наверняка уже крещены.
Джек. Я, по крайней мере, не помню,
чтобы меня крестили.
Чезьюбл. Значит, у вас есть сомнения на
этот счет?
Джек. Величайшие сомнения. Некоторые
обстоятельства, связанные с моим рождением и первыми годами жизни, –
обстоятельства, о которых сейчас не будем говорить, – приводят меня к мысли,
что на меня в то время не обращали особого внимания. Во всяком случае, обо мне
не заботились должным образом… Хотя, конечно, если это вас затруднит или вы считаете,
что мне уже поздно креститься…
Чезьюбл. Нет, нет, не думайте, что я из
тех, кто отвергает возможность крещения не в младенческом возрасте. Окропление
и даже погружение взрослых в купель было достаточно распространенной практикой
христианской церкви первых веков.
Джек. Погружение? Вы же не хотите
сказать, что…
Чезьюбл. Вам нечего опасаться,
окропления будет вполне достаточно; более того, оно предпочтительно. Ведь
погода у нас столь переменчива… В котором часу вы хотели бы подвергнуться
обряду крещения?
Джек. Ну, я мог бы заглянуть к вам
часов в пять, если вас это устроит.
Чезьюбл. Превосходно, просто
превосходно! Как раз в это время я собираюсь совершить еще две подобные церемонии.
Речь идет о близнецах, недавно родившихся у одного из ваших арендаторов. Я
говорю о ломовом извозчике Дженкинсе, бедняга зарабатывает на жизнь тяжким
трудом.
Джек. Меня не так уж прельщает
перспектива креститься с младенцами, пусть даже и близнецами. Как бы самому не
впасть в младенчество. Не лучше ли перенести на половину шестого?
Чезьюбл. Великолепно, просто
великолепно! (Вынимает часы.) А теперь, мистер Уординг, позвольте мне
покинуть сию обитель скорби. Я хотел бы просить вас не слишком склоняться под
бременем безутешного горя. То, что представляется нам тяжкими испытаниями,
часто оказывается благодеянием Божьим, но только не в очевидной форме.
Мисс
Призм. Мне лично
данное благодеяние кажется на редкость очевидным.
Из дома
выходит Сесили.
Сесили. Дядя Джек! Как хорошо, что вы
вернулись. Но что за ужасный наряд! Прошу вас, пойдите переоденьтесь!
Мисс
Призм. Сесили!
Чезьюбл. Дитя мое! Дитя мое неразумное!
Сесили приближается к Джеку, он
со скорбным видом целует ее в лоб.
Сесили. Что случилось, дядя Джек? Да
улыбнитесь же! У вас такой вид, точно вы страдаете зубной болью… а у меня ведь
для вас чудесный сюрприз. Как вы думаете, кто сейчас сидит в нашей столовой?
Представьте себе, ваш брат!
Джек. Кто, кто?
Сесили. Ваш брат Эрнест. Он приехал
около получаса назад.
Джек. Что за чепуха! У меня нет
никакого брата.
Сесили. Ну зачем вы так говорите?! Как
бы плохо он ни поступал с вами в прошлом, он все равно остается вашим братом.
Неужели вы можете быть настолько бессердечным, чтобы отречься от него? Я пойду
позову его. И вы пожмете друг другу руки – обещайте мне, дядя Джек! (Бежит в
дом.)
Чезьюбл. Какое радостное известие! Эта
телеграмма из Парижа была, надо полагать, чьей-то жестокой шуткой. Кто-то хотел
таким бессердечным образом подвергнуть ваши чувства испытанию.
Мисс
Призм. Теперь,
когда мы уже примирились с этой утратой, его внезапное возвращение к жизни
причиняет мне особую боль.
Джек. Мой брат в столовой? Ничего не
понимаю. Это полный абсурд!
Появляются,
держась за руки, Алджернон и Сесили. Медленно идут к Джеку.
Джек. Боже праведный! (Делает
знаки Алджернону, чтобы тот убирался.)
Алджернон. Дорогой братец Джон, я приехал
из Лондона, чтобы сказать тебе, что очень сожалею о всех причиненных тебе
огорчениях и впредь намерен жить более праведной жизнью. (Джек бросает на
него испепеляющий взгляд и не принимает протянутой руки.)
Чезьюбл (обращаясь к мисс Призм).
Этот молодой человек не выглядит таким уж неисправимым. Мне кажется, он
искренне раскаивается.
Мисс
Призм. А мне эти
внезапные превращения грешников в праведников не нравятся. Такие люди поступают
как диссиденты. Им нехватает приверженности избранному с самого начала пути.
Сесили. Дядя Джек, вы ведь не
отвергнете протянутую к вам руку родного брата?
Джек. Никакие силы не заставят меня
принять его руку! Его приезд сюда – ужасно недостойный поступок. Он сам знает
почему.
Сесили. Дядя Джек, будьте
снисходительны. В каждом человеке есть что-то хорошее. Эрнест только что
рассказывал мне о своем бедном больном друге мистере Банбери, которого ему
приходится так часто навещать. Я уверена – не может быть совсем уж плохим
человек, который отказывается от всех удовольствий Лондона, чтобы сидеть у одра
больного.
Джек. Ах вот как! Он тебе рассказал о
Банбери?
Сесили. Да, он рассказал мне о бедном
Банбери и о плачевном состоянии его здоровья.
Джек. Уж этот мне Банбери! Я не
желаю, чтобы он говорил с тобой о Банбери, да и вообще о чем бы то ни было. И
без этого я видеть его не могу!
Чезьюбл. Мистер Уординг, провидению в
силу неисповедимых причин было угодно неожиданно возвратить вам казалось бы
навсегда утраченного брата, который, как это совершенно очевидно, больше всего
желает помириться с вами. Так неужели вам не хотелось бы простить его и принять
в свои объятия?!
Алджернон. Да, я признаю, что вся вина на
моей стороне. И все-таки холодность братца Джона ранит меня в самое сердце. Я
рассчитывал на более сердечный прием, особенно если учесть, что это мой первый
приезд в родной дом.
Сесили. Дядя Джек, если вы не пожмете Эрнесту
руку, я вас никогда не прощу!
Джек. Никогда не простишь?
Сесили. Никогда, никогда, никогда!
Джек. В таком случае деваться некуда.
(Пожимает руку Алджернону, в то же время сверля его уничтожающим взглядом.)
Ты, юный негодяй, чтобы духу твоего здесь не было, и чем скорее, тем лучше! Ты
меня понял? Я не потерплю здесь твоего дурацкого банберирования!
Чезьюбл. Как радостно видеть такое
искреннее примирение! Сегодня вы совершили прекрасный поступок, Сесили.
Мисс
Призм. Не будем
слишком поспешны в наших суждениях.
Входит Мерримен.
Мерримен. Я поместил вещи мистера Эрнеста
в комнату рядом с вашей, сэр. Надеюсь, вы не возражаете?
Джек. Что, что?
Мерримен. Я говорю о чемоданах и других
вещах мистера Эрнеста, сэр. Я внес его багаж в комнату рядом с вашей спальней и
распаковал.
Джек. Его багаж?
Мерримен. Да, сэр. Три чемодана, дорожный
несессер, две шляпные картонки и большую корзину с провизией.
Алджернон. Боюсь, я не могу себе позволить
пробыть здесь больше недели – по крайней мере, на этот раз.
Мерримен (Алджернону). Прошу
прощения, сэр, но вас хочет видеть какой-то пожилой джентльмен. Он только что
приехал со станции в кебе. (Протягивает на подносе визитную карточку.)
Алджернон. Вы уверены, что меня?
Мерримен. Да, сэр.
Алджернон (читает карточку). Паркер
и Грибзби, стряпчие. Первый раз о них слышу. Кто это еще такие?
Джек (берет у Алджернона карточку).
Паркер и Грибзби… И в самом деле, кто они такие? А может быть, Эрнест, у них к
тебе дело в связи с твоим другом Банбери? Может быть, Банбери решил написать завещание
и хочет тебя сделать душеприказчиком? (Мерримену.) Пригласите.
Мерримен. Слушаю, сэр.
Мерримен уходит.
Джек. Эрнест, я ведь на прошлой
неделе заплатил все твои долги, и ты меня клятвенно заверял, что больше неоплаченных
счетов у тебя не осталось. Надеюсь, ты меня не обманывал?
Алджернон. У меня действительно нет
никаких долгов, дорогой Джек. Благодаря твоей щедрости я никому не должен ни
пенни, если не считать каких-то пустяков за галстуки.
Джек. Очень рад это слышать.
Входит Мерримен.
Мерримен. Мистер Грибзби.
Мерримен уходит. Входит Грибзби.
Грибзби (обращаясь к доктору
Чезьюблу). Мистер Эрнест Уординг?
Мисс
Призм (кивая
на Алджернона). Мистер Эрнест Уординг – вот тот молодой человек.
Грибзби. Мистер Эрнест Уординг?
Алджернон. Да, это я.
Грибзби. Вы проживаете в Олбани,
квартира Б-4?
Алджернон. Да, это мой адрес.
Грибзби. Мне очень жаль, сэр, но у меня
на руках судебный приказ о вашем аресте и тюремном заключении на срок в
двадцать дней за неуплату отелю «Савой» денежной суммы в 762 фунта 14 шиллингов
2 пенса.
Алджернон. О моем аресте и тюремном
заключении?
Грибзби. Да, сэр.
Алджернон. Но это какое-то недоразумение!
Я никогда не обедаю в «Савое» за свой собственный счет. Я всегда обедаю у
Виллиса. Там гораздо дороже. Я не должен «Савою» ни пенни.
Грибзби. На документе значится, что 27
мая по вашему местожительству в Олбани вам лично в руки была вручена повестка в
суд, а 5 июня, вследствие вашей неявки, судом было принято заочное решение в
пользу истца, то есть владельцев отеля «Савой», являющихся нашими клиентами.
После этого мы направили вам целых пятнадцать писем, но не получили ответа ни
на одно из них. А посему, исходя из интересов наших клиентов, мы были вынуждены
пойти на получение судебного приказа о заключении вас под стражу.
Алджернон. Под стражу! То есть что значит
«под стражу»? Я не имею ни малейшего намерения уезжать отсюда. Я собираюсь
пробыть здесь никак не меньше недели. В конце концов, я в гостях у своего
брата. И если вы надеетесь, что я поеду с вами в Лондон прямо сейчас, едва успев
сойти с лондонского поезда, вы очень сильно ошибаетесь.
Грибзби. Я всего лишь стряпчий и никогда
не прибегаю к методам принуждения, тем более физического. Но я привез с собой
судебного исполнителя, который ожидает в экипаже на улице, и должен сказать, что
у него обширный и разносторонний опыт в такого рода делах. Поэтому мы всегда
пользуемся его услугами. Однако не может быть сомнений, что вы предпочтете
уплатить по счету.
Алджернон. Уплатить по счету? Каким
образом, хотел бы я знать? Вам же не могло прийти в голову, что у меня есть
деньги? Было бы наивно так думать. У настоящего джентльмена никогда не бывает
денег.
Грибзби. Мой опыт подсказывает, что в
таких случаях обычно платят родственники.
Алджернон. Видимо, Джек, придется тебе
взять оплату счетов на себя.
Джек. Будьте любезны, мистер Грибзби,
позвольте взглянуть на статьи расходов… (Перелистывает пухлую подшивку
счетов.) 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса с октября прошлого года… Должен
сказать, что мне еще не приходилось сталкиваться с таким безрассудным транжирством.
(Протягивает подшивку доктору Чезьюблу.)
Мисс
Призм. 762 фунта
на одни только трапезы! Молодой человек, который ест так много и часто,
безнадежно потерян для общества.
Чезьюбл. Как же далеко мы ушли от
скромного образа жизни и возвышенного образа мыслей таких замечательных людей
прошлого, как, скажем, мой любимый поэт Вордсворт![21]
Джек. Скажите, доктор Чезьюбл,
считаете ли вы, что существуют какие-либо причины, в силу которых я обязан оплатить
этот чудовищный счет моего брата?
Чезьюбл. Со всей убежденностью могу
сказать, что я так не думаю. Тем самым вы только поощрили бы его к еще большей
расточительности.
Мисс
Призм. Что
посеешь, то и пожнешь. Тюремное заключение пойдет ему только на пользу. Жаль,
правда, что всего лишь на двадцать дней.
Джек. Я с вами совершенно согласен.
Алджернон. Ну, дорогой мой, это уж
слишком! Ты же прекрасно знаешь, что счет этот на самом деле твой.
Джек. Мой?
Алджернон. Ну да. И ты это знаешь не хуже
меня.
Чезьюбл. Мистер Уординг, если это шутка,
она не слишком удачна.
Мисс
Призм. Это
вопиющая наглость. Ничего другого от него и нельзя было ожидать.
Сесили. Во всяком случае это явная
неблагодарность. Я тоже этого не ожидала.
Джек. Не обращайте внимания на то,
что он говорит. Он всегда себя так ведет… Ты хочешь сказать, что тебя звать не
Эрнест Уординг и что ты не проживаешь в квартире Б-4 в Олбани? В таком случае
почему бы тебе не сказать, что ты вообще не мой брат?
Алджернон. Ну, это ты уж чересчур.
Разумеется, я твой брат. Именно потому ты и должен заплатить за меня.
Джек. Скажу тебе прямо: этого ты от
меня не дождешься. Доктор Чезьюбл, достойнейший пастор этого прихода, и мисс
Призм, на чье удивительное здравомыслие я привык полагаться, оба придерживаются
мнения, что немного посидеть за решеткой тебе очень не помешает. И я с ними
совершенно согласен.
Грибзби (вытаскивает часы).
Сожалею, что вынужден прервать вашу приятную семейную беседу, но время, увы, не
терпит. Мы должны быть в Холлоуэе[22]
не позднее чем в четыре часа – иначе туда нас не впустят. Правила там очень строгие.
Алджернон. Вы сказали, в Холлоуэе?
Грибзби. Ну да, именно там держат
заключенных за преступления такого рода.
Алджернон. Но не буду же я сидеть в тюрьме
на окраине города за то, что обедал в центре?!
Грибзби. Счета – за ужины, а не за
обеды.
Алджернон. Какая разница? Важно другое – я
не собираюсь сидеть на каких-то задворках города.
Грибзби. Да, согласен, окрестности там
заселены средними классами, зато сама тюрьма фешенебельна и хорошо проветривается.
Вам будет предоставлена возможность в определенные часы дня делать моцион и
разминку, а при наличии медицинской справки, получить которую не составит
большого труда, время для прогулок вам будет увеличено.
Алджернон. Моцион! Разминка! Какой ужас!
Джентльмены никогда не разминаются. Вы, кажется, не совсем представляете, что
такое джентльмен.
Грибзби. Я их столько навидался, что,
боюсь, и в самом деле не представляю. Среди них попадаются любопытнейшие
образчики. Думаю, это результат искусственного отбора. А теперь, сэр, если это
вас не слишком затруднит, будьте любезны пройти со мной.
Алджернон (умоляюще). Джек!
Мисс
Призм. Прошу
вас, мистер Уординг, сохраняйте твердость и не дайте себя уговорить.
Чезьюбл. Да, это тот случай, когда любое
проявление слабости было бы неуместным. Это был бы своего рода самообман.
Джек. Я остаюсь совершенно твердым и
не поддамся слабости и самообману.
Сесили. Дядя Джек! Я знаю, что у вас
есть небольшая сумма моих собственных денег. Прошу вас, позвольте мне заплатить
по этому счету. Мне не хотелось бы, чтобы ваш родной брат оказался в тюрьме.
Джек. Нет, нет, Сесили, я не позволю
тебе платить. Это было бы чересчур.
Сесили. Тогда заплатите вы. Мне
кажется, вы будете ужасно раскаиваться, если допустите, чтобы вашего единственного
брата упрятали за решетку. Хотя, конечно, я в нем полностью разочаровалась.
Джек. Ты ведь никогда больше с ним не
заговоришь, не правда ли, Сесили?
Сесили. Ни за что на свете!.. Если,
конечно, он первым не заговорит со мной. В этом случае было бы грубо не ответить
ему.
Джек. Что ж, я позабочусь о том,
чтобы он никогда не заговорил с тобой. Равным образом как и с другими обитателями
этого дома. Мистер Грибзби…
Грибзби. Да, сэр.
Джек. Я уплачу по этому счету. Это
будет последний счет, который я стану оплачивать за него. Какая, вы говорите,
сумма?
Грибзби. 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса.
Ах, да! Еще 5 шиллингов 9 пенсов за кеб, нанятый специально для удобства
клиента.
Джек. Хорошо.
Мисс
Призм. Должна
сказать, что мне такое великодушие кажется абсолютно неразумным.
Чезьюбл (делает красноречивый жест).
У сердца тоже есть своя мудрость, мисс Призм, – как и у головы.
Джек. Платить на имя Паркера и
Грибзби, я полагаю?
Грибзби. Да, сэр. Только, пожалуйста, не
перечеркивайте чек[23].
Благодарю вас. (Обращается к доктору Чезьюблу.) Всего хорошего. (Доктор
Чезьюбл холодно кланяется.) Всего хорошего. (Мисс Призм холодно кивает.)
(Обращается к Алджернону.) Надеюсь, что буду иметь удовольствие
встретиться с вами снова.
Алджернон. А я надеюсь никогда вас больше
не видеть. Странное у вас представление о круге людей, с которыми общаются
джентльмены. Ни один джентльмен не станет поддерживать знакомство со стряпчим,
который только и думает, чтобы засадить его в тюрьму.
Грибзби. Может быть, может быть.
Алджернон. Кстати, Грибзби, у вас нет
никаких оснований возвращаться на станцию в кебе. Это мой кеб. Он был нанят для
моего удобства. Вам придется добираться пешком. И это пойдет вам на пользу.
Стряпчие слишком мало ходят пешком. Я не знаю ни одного стряпчего, который бы
делал столь необходимые для него моцион и разминку. Как правило, они целыми
днями сидят в своих душных конторах и усердно бездельничают.
Джек. Вы можете возвращаться в кебе,
мистер Грибзби.
Грибзби. Благодарю вас, сэр.
Грибзби уходит.
Сесили. Жара просто невыносимая, не
правда ли, доктор Чезьюбл?
Чезьюбл. Да, в воздухе чувствуется
гроза.
Мисс
Призм. Атмосфера
явно нуждается в очищении.
Чезьюбл. Вы не читали «Таймс» за
сегодняшнее утро, мистер Уординг? Там очень интересная статья о росте религиозного
чувства среди мирян.
Джек. Еще нет, почитаю после обеда.
Входит Мерримен.
Мерримен. Обед на столе, сэр.
Алджернон. Приятная новость! Я страшно
проголодался.
Сесили. Но вы уже сегодня обедали.
Джек. Уже обедал?
Сесили. Да, дядя Джек. Он съел
несколько бутербродов с печеночным паштетом и выпил маленькую бутылку шампанского
– того самого, что вам предписал ваш врач.
Джек. Мое шампанское 89-го года!
Сесили. Ну да. Мне казалось, вы бы и
сами предложили ему это вино.
Джек. Понятно… Ну что ж, поскольку он
уже пообедал, вряд ли он будет обедать второй раз. Это было бы по меньшей мере
странно.
Мисс
Призм. Вкусить
два обеда за один день – это не просто вольность, это уже вседозволенность.
Чезьюбл. Еще философы древности осуждали
излишества в еде. Аристотель говорит об этом крайне неодобрительно – почти в
тех же выражениях, что и о ростовщичестве.
Джек. Доктор, не согласитесь ли вы
проводить дам в столовую?
Чезьюбл. С удовольствием.
Мисс
Призм и Сесили
в сопровождении доктора Чезьюбла идут в дом.
Джек. Твое банберирование, Алджи, не
очень-то оказалось удачным. Наверно, сегодня для банберирования неподходящий
день.
Алджернон. Ну, в банберировании, как и во
всем прочем, тоже бывают свои взлеты и падения. Впрочем, я легче переживу
неудачу, если ты позволишь мне пообедать с вами. Главное – я увидел Сесили, и
она оказалась просто прелестной.
Джек. Ты не должен подобным образом
говорить о мисс Кардью. Мне это ужасно не нравится.
Алджернон. А мне не нравится твой костюм.
Ты выглядишь в нем смехотворно. Почему бы тебе не пойти и не переодеться?
Как-то глупо носить траур по человеку, который собирается гостить в твоем доме
целую неделю. Это абсурдно, в конце концов!
Джек. Ты не остаешься у меня на
неделю ни в качестве гостя, ни в любом другом качестве. Ты должен уехать… четырехчасовым
поездом.
Алджернон. Я не могу оставить тебя, когда
ты в трауре. Так не поступают друзья. Если бы в трауре был я, ты, надеюсь, тоже
бы меня не покинул? Я бы счел тебя бессердечным, если бы ты поступил иначе.
Джек. Ну а если я переоденусь, ты
уедешь?
Алджернон. Да, но только не слишком
копайся. Ты человек уникальный: так долго всегда одеваешься – и с таким ничтожным
результатом!
Джек. Во всяком случае это лучше, чем
быть всегда расфуфыренным вроде тебя.
Алджернон. Если я порой и бываю слишком
хорошо одет, то компенсирую это тем, что неизменно веду себя как слишком хорошо
воспитанный человек.
Джек. Твое тщеславие смехотворно,
твое поведение возмутительно, а твое присутствие в моем саду неприлично. Хочешь
не хочешь, но тебе придется сесть на четырехчасовой поезд, и я надеюсь, что
твоя поездка обратно в Лондон будет приятной. На этот раз твое банберирование
не увенчалось успехом. (Идет в дом.)
Алджернон. А по-моему, увенчалось, да еще
и каким. Я влюбился в Сесили, и это самое главное… Все это хорошо, но нельзя же
банберировать, когда голоден. Пойду-ка в столовую и пообедаю с ними. (Идет к
двери в дом.)
Входит Сесили.
Сесили. Я пообещала дяде Джеку не
разговаривать с вами, если вы сами меня ни о чем не спросите. Так почему же вы
не задаете мне никаких вопросов? Я уже начинаю бояться, что вы не такой
интеллектуальный, каким показались сначала.
Алджернон. Сесили, можно мне пойти
пообедать?
Сесили. Удивляюсь, что вы можете
смотреть мне в лицо после всего, что случилось.
Алджернон. Я обожаю смотреть в ваше лицо.
Сесили. Но почему вы пытались подсунуть
этот ужасный счет бедному дяде Джеку? По-моему, с вашей стороны это
непростительная неблагодарность.
Алджернон. Я и сам это понимаю, но все
дело в том, что у меня отвратительная память. Я начисто забыл, что должен
«Савою» эти 762 фунта 14 шиллингов 2 пенса.
Сесили. Что ж, не стану скрывать – я
рада слышать, что у вас никудышная память. Хорошая память – это не то качество,
которое восхищает женщин в мужчинах.
Алджернон. Сесили, мне жутко хочется есть.
Сесили. Не могу понять, как вам может
хотеться есть, если вы так много едите начиная с прошлого октября.
Алджернон. Понимаете, все эти ужины были
для бедняги Банбери. Врач разрешает ему есть лишь раз в день – и то только на
ночь.
Сесили. В таком случае меня не
удивляет, почему мистер Банбери постоянно болеет – не всякий выдержит ужин на
шесть или восемь персон, который съедается каждую ночь на продолжении всей
недели.
Алджернон. Я постоянно ему об этом твержу,
но он считает, что врачам лучше знать. Он до смешного доверяет врачам.
Сесили. Разумеется, я не хочу, чтобы вы
умерли с голоду, поэтому сказала дворецкому, чтобы вам принесли поесть.
Алджернон. Сесили, вы настоящий ангел!
Могу я надеяться еще раз увидеть вас перед отъездом?
Сесили. Мы с мисс Призм будем здесь
после обеда. Мои дневные уроки всегда проходят под тисом.
Алджернон. А вы не могли бы придумать, как
спровадить ее?
Сесили. То есть сказать ей неправду?
Алджернон. Ну что вы, зачем же неправду!
Просто скажите ей что-то очень правдоподобное, хоть и не полную правду.
Сесили. Боюсь, я не способна на это.
Меня не учили, как это делать. Никто в нашем обществе не заботится о том, чтобы
у девушек развивалось воображение. Это вопиющий недостаток современной системы
образования. Ну, конечно, если вы намекнете мисс Призм, что ее в каком-нибудь
месте ожидает наш дорогой доктор Чезьюбл, она непременно туда пойдет. Она ни за
что не заставит его ждать. Да у нее и не так часто представляется для этого
возможность.
Алджернон. Какая замечательная идея!
Сесили. Никаких идей я вам не подавала,
кузен Эрнест. Ничто не могло бы меня заставить обмануть мисс Призм – даже в
самом малом. Я просто дала вам понять, что если вы изберете определенную линию
поведения, то результат последует незамедлительно.
Алджернон. Да, я все понимаю, кузина
Сесили. Простите за неудачное выражение. Я приду сюда ровно в половине
четвертого. Мне нужно сказать вам кое-что очень серьезное.
Сесили. Серьезное?
Алджернон. Да, чрезвычайно серьезное.
Сесили. В таком случае, лучше встретимся
в доме. Не люблю серьезных разговоров на открытом воздухе. Они звучат ужасно
искусственно.
Алджернон. Но где именно в доме мы
встретимся?
Входит Джек.
Джек. Кабриолет у двери. Тебе пора
ехать. Твое место рядом с Банбери. (Замечает Сесили.) Сесили! Может
быть, тебе, Сесили, лучше будет возвратиться к мисс Призм и доктору Чезьюблу?
Тебе так не кажется?
Сесили. Да, дядя Джек. До свидания,
кузен Эрнест. Боюсь, я больше вас не увижу, так как в полчетвертого буду в гостиной
– у меня там занятия с мисс Призм.
Алджернон. До свидания, кузина Сесили. Вы
были ко мне очень добры.
Сесили уходит.
Джек. А теперь слушай меня
внимательно, Алджи. Ты должен отсюда исчезнуть – и чем скорее, тем лучше.
Банбери страшно болен, и ты обязан быть рядом с ним.
Алджернон. Ну не могу я сейчас ехать.
Сначала я должен съесть свой второй обед. Кроме того – и я уверен, ты будешь
рад это услышать – Банбери стало намного лучше.
Джек. Как бы там ни было, тебе
придется уехать отсюда не позже трех пятидесяти. Я распорядился упаковать твои
вещи, и кабриолет тебя уже ждет.
Занавес
|
