Оскар Уайльд «Как важно быть серьезным»

Действие первое

Гостиная в квартире Алджернона на Хаф-Мун-стрит, Лондон, Уэст-Энд. Время: после полудня. Комната обставлена роскошно и со вкусом. Из соседней комнаты слышатся звуки фортепьяно. Лейн накрывает на стол к чаю. Музыка умолкает, и входит Алджернон.

Алджернон. Вы слышали, как я играю, Лейн?

Лейн. Я считаю невежливым подслушивать, сэр.

Алджернон. Очень жаль, Лейн, – жаль вас, я имею в виду. Я играю не слишком точно – точно может играть любой, – зато с удивительной экспрессией. Когда я играю на фортепьяно, мое форте – это чувство. Трезвость ума я приберегаю для прозы жизни.

Лейн. Да, сэр.

Алджернон. Ну а что касается прозы жизни, Лейн, скажите, готовы ли сэндвичи с огурцами для леди Брэкнелл?

Лейн. Да, сэр.

Алджернон. Гм. И где же они?

Лейн. Вот, сэр. (Показывает блюдо с сэндвичами.)

Алджернон (осматривает их, берет два и садится на диван). Да… кстати, Лейн, я вижу по записям в вашей хозяйственной книге, что в четверг, когда у меня обедали лорд Шормен и мистер Уординг, было выпито восемь бутылок шампанского.

Лейн. Да, сэр; восемь бутылок и пинта пива.

Алджернон. Интересно, как это получается, что слуги холостяков пьют только шампанское? Я спрашиваю чисто из любопытства.

Лейн. Я усматриваю причину в высоком качестве напитка, сэр. Мне не раз случалось замечать, что у людей, обзаведшихся семьей, шампанское редко бывает столь же превосходным.

Алджернон. Боже праведный, Лейн! Неужели семейная жизнь оказывает на людей такое пагубное воздействие?

Лейн. Я полагаю, сэр, что в жизни семейного человека есть и привлекательные стороны. Хотя у меня самого в этом отношении опыта пока еще не так много. Я был женат всего только однажды. Да и то в результате недоразумения, имевшего место между мною и одной молодой особой.

Алджернон (с томно-усталым видом). Не думаю, Лейн, что ваша семейная жизнь меня так уж интересует.

Лейн. Вы правы, сэр, это не очень интересная тема. Я лично редко об этом думаю.

Алджернон. Вполне естественно! Спасибо, Лейн, можете идти.

Лейн. Благодарю вас, сэр.

Алджернон. Хотя постойте… Дайте мне еще один сэндвич с огурцом.

Лейн. Слушаю, сэр. (Возвращается и подносит Алджернону блюдо с сэндвичами.)

Лейн уходит.

Алджернон. Взгляды Лейна на семейную жизнь не отличаются большой строгостью. Ну а если низшие сословия не будут подавать нам пример высокой нравственности, тогда какой от них прок? У них, по-видимому, начисто отсутствует представление о моральной ответственности.

Входит Лейн.

Лейн. Мистер Эрнест Уординг.

Входит Джек. Лейн уходит.

Алджернон. Как дела, дорогой Эрнест? Что привело тебя в Лондон?

Джек. Желание развеяться, что же еще? А ты, как всегда, жуешь, Алджи?

Алджернон (сухо). Насколько я знаю, в приличном обществе принято в пять часов подкрепляться. Где ты пропадал с самого четверга?

Джек (располагается на диване). У себя, в провинции.

Алджернон. А чем ты там вообще занимаешься?

Джек (снимая перчатки). В городе развлекаешься сам, за городом развлекаешь других. Но это так скучно!

Алджернон. Ну и кого же ты там развлекаешь?

Джек (небрежно). Соседей, всего лишь соседей.

Алджернон. Ну и как, симпатичные у тебя соседи в Шропшире?^[3]

Джек. Совершенно ужасные! Никогда с ними не разговариваю.

Алджернон. Здорово же ты их там развлекаешь! (Подходит к столу и берет сэндвич.) Кстати, я не ошибаюсь? Твое графство ведь Шропшир?

Джек. Шропшир? При чем тут Шропшир? Ах, ну да, конечно… Но послушай, что все это значит – чашки, сэндвичи с огурцами? Ради кого такая расточительность у столь молодого человека? Кого ты ждешь к чаю?

Алджернон. О, всего лишь тетю Огасту и Гвендолен.

Джек. Но это же замечательно!

Алджернон. Может быть. Но боюсь, что тетя Огаста не будет в восторге от твоего здесь присутствия.

Джек. Могу я поинтересоваться, почему?

Алджернон. Дорогой Джек, твоя манера флиртовать с Гвендолен до ужаса неприлична. Впрочем, как и манера Гвендолен флиртовать с тобой.

Джек. Но я люблю Гвендолен. Я и в Лондон-то приехал только затем, чтобы сделать ей предложение.

Алджернон. Ты ведь сказал, что приехал развеяться… А предложение – это скорее дело.

Джек. В тебе нет ни капли романтики.

Алджернон. А какая романтика в предложении? Быть влюбленным – это действительно романтично. Но делать конкретное, недвусмысленное предложение – в этом нет ни малейшей романтики. Тем более, что его могут принять. Насколько мне известно, так обычно и поступают. Тогда прощай вся романтика, ведь вся ее суть – в неопределенности. Если я когда-нибудь и женюсь, то обязательно постараюсь тут же выкинуть это из головы.

Джек. Не сомневаюсь, дорогой Алджи. Суд по бракоразводным делам специально и существует для людей с дефектами памяти.

Алджернон. Какой смысл рассуждать на эту деликатную тему? Ведь разводы совершаются на небесах… (Джек протягивает руку за сэндвичем. Алджернон отстраняет ее.) Сэндвичи прошу не трогать. Их приготовили специально для тети Огасты. (Берет один из них и ест.)

Джек. Но сам-то ты их уплетаешь один за другим.

Алджернон. Я – совсем другое дело. Она ведь моя тетушка. (Достает снизу еще одно блюдо.) Вот, угощайся бутербродами с маслом. Они для Гвендолен. Гвендолен обожает бутерброды с маслом.

Джек (подходит к столу и берет бутерброд). А ты знаешь, вкусно.

Алджернон. Но это не значит, мой друг, что ты должен съесть их все без остатка. Ты ведешь себя так, будто ты уже муж Гвендолен. А ведь ты пока еще на ней не женился, да и вряд ли когда-нибудь женишься.

Джек. Это почему же?

Алджернон. Главным образом потому, что девушки никогда не выходят за тех, с кем флиртуют. Они считают это дурным тоном.

Джек. Какая чепуха!

Алджернон. Вовсе нет. Это непреложная истина. Именно потому видишь повсюду такое огромное количество холостяков. Ну а кроме того, я не дам своего согласия.

Джек. Своего согласия?! А ты тут при чем?

Алджернон. Друг мой, не забывай, что Гвендолен – моя кузина. Прежде чем я позволю тебе жениться на ней, ты должен будешь разобраться в своих отношениях с Сесили.

Джек. Сесили? О чем ты говоришь? (Алджернон подходит к звонку и звонит, затем возвращается к чайному столику и съедает еще один сэндвич.) Какая еще Сесили, Алджи? Никакой Сесили я не знаю… насколько мне не изменяет память.

Входит Лейн.

Алджернон. Принесите мне портсигар – тот, что мистер Уординг забыл в курительной комнате, когда обедал здесь в прошлый раз.

Лейн. Слушаю, сэр.

Лейн уходит.

Джек. Значит, все это время портсигар был у тебя? И ты не дал мне об этом знать? А я все это время забрасывал Скотленд-Ярд отчаянными письмами. Уже начал подумывать о солидной награде тому, кто найдет его.

Алджернон. Можешь предложить награду мне. У меня сейчас как никогда туго с деньгами.

Джек. Еще чего не хватало – предлагать награду за то, что и так уже найдено!

Появляется Лейн с подносом, на котором лежит портсигар. Алджернон поспешно берет его оттуда. Лейн уходит.

Алджернон. Такова, значит, твоя благодарность! (Открывает портсигар и разглядывает его.) Впрочем, это уже не важно – судя по надписи, это вовсе и не твой портсигар.

Джек. А чей же еще? (Подходит к Алджернону.) Ты же видел его у меня сотни раз. Кстати, читать, что написано внутри, ты не имеешь права. Настоящие джентльмены не читают чужих портсигаров.

Алджернон. Что можно читать, чего нельзя – любые предписания здесь нелепы. Человек имеет право читать все – без всяких ограничений. Современная культура лучшей своей половиной обязана как раз тому, чего читать бы не следовало.

Джек. Я это и без тебя знаю и не собираюсь обсуждать с тобой вопросы современной культуры. Это не предмет для частной беседы. Я просто хочу, чтобы мне вернули мой портсигар.

Алджернон. Да, но это же не твой портсигар. Это подарок от какой-то особы по имени Сесили, а ты ведь утверждаешь, что никакой Сесили не знаешь.

Джек. Ну хорошо, если тебе так хочется знать, Сесили – моя тетушка.

Алджернон. Твоя тетушка?

Джек. Ну да. Такая, знаешь, очаровательная старушка. Живет в Танбридж-Уэллзе. Так что придется отдавать портсигар, Алджи.

Алджернон (отступает за диван). Если она твоя тетушка, да еще из Танбридж-Уэллза, почему она называет себя «маленькой Сесили»? (Читает.) «От маленькой Сесили. В знак нежной любви…»

Джек (подходит к дивану и становится на него коленями). Ну что в этом удивительного? Есть тетушки высокие, а есть маленькие. И какими им быть, решать самим тетушкам. Ты думаешь, все они как две капли воды должны быть похожи на твою тетю Огасту? Чушь какая! Ну-ка отдавай мне мой портсигар! (Ходит за Алджерноном по всей комнате.)

Алджернон. Ну хорошо, а скажи, пожалуйста, почему твоя тетушка называет тебя дядей? «От маленькой Сесили. В знак нежной любви дорогому дяде Джеку». Я не против того, чтобы тетушки были маленькими, но объясни, ради Бога, с какой стати тетушка, независимо от ее размера, станет называть собственного племянника дядей? Этого я что-то не возьму в толк. А кроме того, тебя звать не Джек, а Эрнест.

Джек. Нет, не Эрнест, а Джек.

Алджернон. Но ты же всегда говорил мне, что тебя звать Эрнест! Я всем представлял тебя как Эрнеста. Ты отзывался на имя Эрнест. К тому же и вид у тебя серьезный, как у Эрнеста^[4]. Так что утверждать, что имя твое не Эрнест, просто глупо, тем более что оно значится на твоих визитках. Вот. (Вынимает из портсигара визитную карточку.) «Мистер Эрнест Уординг, Б-4, Олбани^[5], Уэст-Энд». Я сохраню эту карточку как доказательство, что тебя звать Эрнест, на тот случай если ты вздумаешь отрицать это, – в моем ли присутствии, в присутствии ли Гвендолен или еще кого-нибудь другого. (Кладет визитную карточку в карман.)

Джек. Понимаешь, в Лондоне меня знают как Эрнеста, а в деревне – как Джека, ну а портсигар мне подарили в деревне.

Алджернон. Пусть даже и так, но это все равно не объясняет, почему твоя маленькая тетушка Сесили из Танбридж-Уэллза называет тебя дорогим дядей Джеком. Полно, старина, выкладывай-ка лучше все начистоту.

Джек. Дорогой Алджи, ты уговариваешь меня, будто я обязан тебе исповедоваться. Но требовать исповеди, не будучи исповедником, – это верх неприличия. Это ничем не лучше вымогательства.

Алджернон. А исповедники именно этим и занимаются. Ну, не упрямься, рассказывай все как есть. Признаюсь, я всегда подозревал в тебе убежденного банбериста, хоть ты и пытался это скрывать, а теперь я в этом уверен.

Джек. Банбериста? А это еще кто такой?

Алджернон. Я раскрою тебе значение этого замечательного слова, если ты объяснишь мне, почему в городе ты Эрнест, а в деревне – Джек.

Джек. Сперва отдай портсигар.

Алджернон. Изволь. (Отдает ему портсигар.) А теперь я слушаю твое объяснение – только позаботься о том, чтобы оно звучало как можно более неправдоподобно. (Садится на диван.)

Джек. Дорогой друг, в моем объяснении ничего неправдоподобного не будет. Все объясняется очень просто. Покойный мистер Томас Кардью, усыновивший меня еще совсем ребенком при довольно странных, нужно сказать, обстоятельствах и оставивший мне все, чем я теперь обладаю, в своем завещании назначил меня опекуном своей внучки мисс Сесили Кардью. Сесили, которая из чувства уважения называет меня дядей, – такие чувства, кстати, тебе не дано понять – живет в моем загородном доме под надзором своей гувернантки мисс Призм – особы, достойной всяческого восхищения…

Алджернон. И где же этот загородный дом?

Джек. Тебе не к чему знать, друг мой. Не надейся на приглашение… Единственное, что я могу тебе сказать, – не в Шропшире.

Алджернон. Я так и думал. Потому что я целых два раза банберировал по всему Шропширу… Ну хорошо, продолжай – почему все-таки ты в городе Эрнест, а а за городом – Джек?

Джек. Дорогой Алджи, я не уверен, что ты сможешь понять мои истинные побуждения. Для этого ты недостаточно серьезен. Видишь ли, когда становишься опекуном, невольно делаешься более ответственным и начинаешь относиться ко всему с позиций высокой нравственности. Чувствуешь, что это твой долг. Но от излишней ответственности и чересчур высокой нравственности нормальный человек не может ощущать себя особенно счастливым и здоровым. И вот, чтобы расслабиться, я стараюсь вырваться в Лондон, причем всегда говорю при этом, что еду к своему младшему брату Эрнесту, который будто бы живет в Олбани и то и дело попадает в разного рода жуткие переделки. Вот, собственно, дорогой мой Алджи, и вся правда, чистая и святая.

Алджернон. Правда редко бывает чистой и еще реже святой. Иначе современная жизнь была бы невыносимо скучной, а современная литература – попросту невозможной.

Джек. И это было бы не так уж плохо.

Алджернон. Литературная критика – не твой конек, мой друг. Поэтому не садись на него. Предоставь это делать тем, кто никогда не учился в университете. Им это прекрасно удается на страницах ежедневных газет. По натуре ты прирожденный банберист. Я имею все основания называть тебя так. Ты один из самых законченных банберистов на свете.

Джек. Объясни, Бога ради, что ты под этим имеешь в виду?

Алджернон. Ты очень удачно выдумал младшего брата по имени Эрнест и благодаря ему можешь ездить в Лондон, когда тебе только вздумается. Я же придумал вечно больного мистера Банбери, чтобы навещать его в деревне, когда мне заблагорассудится, и должен тебе сказать, что этот незаменимый джентльмен постоянно меня выручает.

Джек. Чепуха какая.

Алджернон. Вовсе не чепуха. Банбери – просто бесценная находка. Если бы не его хлипкое здоровье, я не смог бы, например, обещать тебе пообедать с тобой сегодня вечером в «Савое»^[6], так как тетя Огаста пригласила меня к себе на обед еще за неделю.

Джек. Я, кажется, никуда тебя не приглашал обедать сегодня вечером.

Алджернон. Знаю. Это из-за твоей жуткой небрежности в рассылке приглашений. Очень неосмотрительно с твоей стороны. Нет ничего хуже, чем не получить приглашения из-за чьей-то небрежности.

Джек. Но я не могу обедать в «Савое». Я задолжал им около семисот фунтов. Они даже грозятся взыскать с меня долг через суд. Словом, они и так уже сидят у меня в печенках.

Алджернон. А почему бы тебе не расплатиться с ними? У тебя же денег куры не клюют.

Джек. Да, но у Эрнеста нет денег, а я обязан поддерживать его репутацию.

Алджернон. Ну, тогда давай пообедаем у Виллиса.

Джек. Лучше обедай у своей тети Огасты.

Алджернон. Не имею ни малейшего желания. Начать с того, что я обедал у нее в понедельник, а обедать с родственниками достаточно и одного раза в неделю. А кроме того, когда я там обедаю, со мной обращаются как с членом семьи, и я оказываюсь то вовсе без дамы, то сразу с двумя. И, наконец, я прекрасно знаю, с кем тетушка собирается посадить меня сегодня. Сегодня меня посадят с Мэри Фаркар, которая любит флиртовать через стол со своим собственным мужем. А это не очень приятно. Я бы сказал – даже неприлично… но такого рода вещи все больше входят в моду. Просто безобразие, сколько женщин в Лондоне флиртует со своими собственными мужьями. Это выглядит совершенно противоестественно. Все равно что на людях стирать чистое белье^[7]. Кроме того, теперь, когда я убедился, что ты заядлый банберист, я, естественно, хочу с тобой поговорить о банберизме. Хочу рассказать тебе правила.

Джек. Да никакой я не банберист. Если Гвендолен согласится выйти за меня замуж, я тут же разделаюсь со своим братцем; впрочем, я покончу с ним в любом случае. Сесили что-то слишком заинтересовалась им. Постоянно упрашивает меня простить его, ну и прочее в том же духе. Мне это уже начинает надоедать. Так что я собираюсь избавиться от Эрнеста, да и тебе советую сделать то же самое с мистером… с твоим немощным другом, которому ты дал такое нелепое имя.

Алджернон. Ничто не заставит меня расстаться с мистером Банбери, и если ты когда-нибудь женишься, что представляется мне маловероятным, ты будешь очень рад знакомству с мистером Банбери. Женатый человек, не знакомый с мистером Банбери, влачит ужасно скучное существование.

Джек. Глупости. Если я женюсь на такой очаровательной девушке, как Гвендолен, – а она единственная девушка, на которой я хотел бы жениться, – то поверь, я и знать не захочу твоего мистера Банбери.

Алджернон. Зато твоя жена захочет. Ты, должно быть, не совсем себе представляешь, что в семейной жизни втроем весело, а вдвоем скучно.

Джек (назидательно). Это, мой дорогой юный друг, всего лишь теория, которую безнравственные французские пьесы насаждают вот уже целых полвека.

Алджернон. И которую счастливые английские семьи подтвердили на практике за половину этого времени.

Джек. Ради Бога, не пытайся казаться циником. Циничным быть проще всего.

Алджернон. В наши дни, мой друг, быть кем-то не так-то просто. В этом деле такая жестокая конкуренция. (Слышен звонок в дверь.) Должно быть, тетя Огаста. Только родственники и кредиторы звонят так по-вагнеровски^[8]. Послушай, если я отвлеку ее минут на десять, чтобы ты получил возможность сделать предложение Гвендолен, могу я рассчитывать на обед с тобой сегодня у Виллиса?

Джек. Пожалуй, раз уж тебе так хочется.

Алджернон. Но только прошу тебя отнестись к этому делу серьезно. Терпеть не могу людей, которые несерьезно относятся к вопросам принятия пищи. Это пустые люди.

Входит Лейн.

Лейн. Леди Брэкнелл и мисс Ферфакс.

Алджернон идет им навстречу. Входят леди Брэкнелл и Гвендолен.

Леди Брэкнелл. Здравствуй, милый Алджернон. Надеюсь, ты хорошо себя ведешь?

Алджернон. Я хорошо себя чувствую, тетя Огаста.

Леди Брэкнелл. Но это далеко не одно и то же. Более того, это редко когда совпадает… (Замечает Джека и холодно кивает ему.)

Алджернон (обращаясь к Гвендолен). Боже мой, до чего же ты элегантна!

Гвендолен. Я всегда элегантна. Не правда ли, мистер Уординг?

Джек. Вы само совершенство, мисс Ферфакс.

Гвендолен. О, надеюсь, что нет. Это лишило бы меня возможности совершенствоваться, а я намерена совершенствоваться во многих отношениях.

Гвендолен и Джек усаживаются рядом в углу комнаты.

Леди Брэкнелл. Извини, Алджернон, если мы слегка опоздали, но мне надо было навестить дорогую леди Харбери. Я не была у нее с тех пор, как умер ее бедный муж. Никогда не видела, чтобы женщина так изменилась. Она выглядит лет на двадцать моложе. А теперь я выпила бы чашку чаю и отведала твоих знаменитых сэндвичей с огурцами.

Алджернон. Да, конечно, тетя Огаста. (Идет к чайному столику.)

Леди Брэкнелл. Ты не хочешь к нам присоединиться, Гвендолен?

Гвендолен. Спасибо, мама, мне и здесь хорошо.

Алджернон (с ужасом беря в руки пустое блюдо). Силы небесные! Лейн! Где сэндвичи с огурцами? Я ведь их специально заказывал!

Лейн (невозмутимо). Сегодня не было огурцов на рынке, сэр. Я туда дважды ходил.

Алджернон. Не было огурцов?

Лейн. Нет, сэр. Даже за наличные.

Алджернон. Спасибо, Лейн. Можете идти.

Лейн. Благодарю вас, сэр. (Уходит.)

Алджернон. Мне очень жаль, тетя Огаста, но достать огурцов было никак невозможно, даже за наличные.

Леди Брэкнелл. Ничего, Алджернон. Леди Харбери угостила меня пышками. Она, мне кажется, живет теперь только ради своего удовольствия.

Алджернон. Я слышал, волосы у нее стали совсем золотыми от горя.

Леди Брэкнелл. Да, цвет волос у нее изменился, хотя трудно сказать, отчего. (Алджернон подходит к ней и подает ей чашку чаю.) Спасибо, мой милый. А у меня для тебя сюрприз. За обедом я хочу посадить тебя с Мэри Фаркар. Такая прелестная женщина и так внимательна к своему мужу. На них просто приятно смотреть.

Алджернон. Боюсь, тетя Огаста, я вынужден буду отказаться от удовольствия сегодня у вас обедать.

Леди Брэкнелл (нахмурившись). Надеюсь, ты так со мной не поступишь, Алджернон. Это нарушило бы мне размещение людей за столом, и твоему дядюшке пришлось бы обедать у себя наверху. К счастью, он к этому уже привык.

Алджернон. Мне очень жаль, и я, естественно, невероятно огорчен, но я только что получил телеграмму о том, что моему бедному другу Банбери снова хуже. (Переглядывается с Джеком.) Они там считают, что в такую минуту я просто обязан быть с ним.

Леди Брэкнелл. Странно. Этот твой мистер Банбери, как видно, обладает поразительно слабым здоровьем.

Алджернон. Да, здоровье бедного Банбери никуда не годится.

Леди Брэкнелл. Должна тебе сказать, Алджернон, что, по-моему, мистеру Банбери давно пора уже выбрать, жить ему или умирать. Колебаться в таком важном вопросе непростительно. Я, по крайней мере, не одобряю современной моды сочувствовать больным людям. Мне она кажется нездоровой. Поощрять болезни в других едва ли достойное дело. Быть здоровым – первейший наш долг в жизни. Я не устаю повторять это твоему бедному дяде, но он не обращает на мои слова никакого внимания… если судить по состоянию его здоровья. Что ж, Алджернон, разумеется, ты должен быть рядом с мистером Банбери – тут ничего не поделаешь. Но ты меня очень обяжешь, если от моего имени попросишь мистера Банбери почувствовать себя хоть капельку лучше к субботе, потому что я рассчитываю на твою помощь в составлении музыкальной программы. Это будет мой последний прием, и мне нужно нечто такое, что сможет стимулировать общий разговор, особенно если учесть, что это самый конец сезона и каждый уже сказал все, что хотел сказать, хотя в большинстве случаев это не Бог весть что.

Алджернон. Я передам мистеру Банбери ваше пожелание, тетя Огаста, если, конечно, он будет в сознании, и мне почему-то кажется, что он постарается поправиться к субботе. Конечно, подобрать подходящую музыку не так просто. Если музыка хорошая – ее никто не слушает, а если плохая – никто не разговаривает. Впрочем, если вы будете настолько любезны, что пройдете со мной в соседнюю комнату, я могу показать вам программу, которую уже наметил для вашего приема.

Леди Брэкнелл. Спасибо, Алджернон, что не забываешь свою тетю Огасту. (Встает и идет за Алджерноном.) Я уверена, что программа будет прелестной, если, разумеется, изъять из нее все предосудительное. Например, французских шансонеток я не могу допустить. Гости всегда находят их неприличными и либо возмущаются, что ужасно вульгарно, либо смеются, что еще хуже. Немецкий язык звучит гораздо пристойнее, и, я полагаю, таковым он и есть. Гвендолен, ты будешь мне аккомпанировать.

Гвендолен. Хорошо, мама.

Леди Брэкнелл и Алджернон уходят в музыкальную комнату. Гвендолен остается.

Джек. Не правда ли, сегодня чудесная погода, мисс Ферфакс?

Гвендолен. Умоляю вас, не говорите со мной о погоде, мистер Уординг. Когда люди говорят со мной о погоде, я всегда понимаю, что они имеют в виду нечто совершенно иное. И это заставляет меня нервничать.

Джек. Я и хочу сказать об ином.

Гвендолен. Ну вот видите. Я никогда не ошибаюсь.

Джек. Мне хотелось бы воспользоваться временным отсутствием леди Брэкнелл, чтобы…

Гвендолен. Да, я вам советую это сделать. Но учтите, у мамы есть привычка неожиданно возвращаться в комнату. Сколько раз я ей говорила об этом!

Джек (нервно). Мисс Ферфакс, с той самой минуты, как я вас увидел, я не перестаю восторгаться вами… я восторгаюсь вами больше, чем любой из тех девушек… каких я встречал с тех пор… с тех пор как я встретил вас…

Гвендолен. О, я это прекрасно знаю. Жаль только, что вы не проявляете этого немного заметнее, по крайней мере на людях. Вы мне всегда казались неотразимо привлекательным. Даже до того, как мы с вами встретились, я уже была к вам неравнодушна. (Джек смотрит на нее с изумлением.) Мы живем, как вы, надеюсь, знаете, мистер Уординг, в век идеалов. Об этом постоянно напоминают нам самые фешенебельные ежемесячные журналы, и, как мне говорят, это стало темой проповедей даже в самых захолустных церквах. Я всегда мечтала полюбить человека по имени Эрнест. В этом имени есть нечто внушающее абсолютное доверие. Как только Алджернон сказал мне, что у него есть друг, которого звать Эрнест, я тотчас же же поняла, что мне суждено полюбить вас. Имя это, что очень важно для моего душевного спокойствия, встречается, по всей видимости, крайне редко.

Джек. И вы действительно меня любите, Гвендолен?

Гвендолен. Всем сердцем!

Джек. Дорогая! Вы даже не знаете, какое для меня это счастье!

Гвендолен. Эрнест, любимый мой! (Они обнимаются.)

Джек. Но вы же не хотите сказать, что не смогли бы меня полюбить, если бы я был не Эрнест?

Гвендолен. Но вы ведь Эрнест.

Джек. Да, конечно. Но если бы меня звали как-нибудь по-другому? Неужели вы тогда не смогли бы меня полюбить?

Гвендолен (рассеянно). Ну, это ведь только метафизические рассуждения, а метафизические рассуждения не имеют отношения к реальной жизни, какой мы ее знаем.

Джек. Сказать по правде, моя дорогая, мне имя Эрнест не нравится… По-моему, оно мне совсем не подходит.

Гвендолен. Оно вам прекрасно подходит. Это дивное имя. В нем есть своя музыка. Оно вызывает какой-то трепет в душе.

Джек. Право же, Гвендолен, по-моему, есть масса имен, гораздо более привлекательных, чем это. Джек например – чем не прекрасное имя?

Гвендолен. Джек?.. Нет, в имени Джек не слышно музыки, оно не вызывает душевного трепета… Я знавала нескольких Джеков, и все они, без исключения, были на редкость невзрачными молодыми людьми. Кроме того, не забывайте, что Джек – это уменьшительное от имени Джон, а Джонов у нас хватает в каждой семье. Мне искренне жаль всякую женщину, которая замужем за человеком по имени Джон. Ее жизнь с ним, должно быть, ужасно однообразна. И она, скорее всего, никогда не испытывает этого упоительного наслаждения – немного побыть наедине с самой собой. Нет, единственное надежное для семейной жизни имя – это Эрнест.

Джек. В таком случае, Гвендолен, мне нужно срочно креститься… то есть я хотел сказать – нам срочно нужно жениться. Нельзя терять ни минуты.

Гвендолен. Жениться, мистер Уординг?

Джек (удивленно). Ну да… конечно. Я люблю вас, мисс Ферфакс, и вы тоже мне дали понять, что не совсем равнодушны ко мне.

Гвендолен. Я обожаю вас. Но вы еще не сделали мне предложения. О том, что вы хотите жениться на мне, не было сказано пока ни слова. Этот вопрос даже не затрагивался.

Джек. В таком случае… могу ли я сейчас сделать вам предложение?

Гвендолен. Я думаю, сейчас самый для этого подходящий момент. И чтобы сразу избавить вас от возможных разочарований, мистер Уординг, я должна не откладывая заявить вам с полной откровенностью, что твердо решила ответить вам согласием.

Джек. Гвендолен!

Гвендолен. Так что же, мистер Уординг, вы собираетесь мне сказать?

Джек. Вы сами знаете что.

Гвендолен. Но это пока что так и не было произнесено вслух.

Джек. Гвендолен, согласны ли вы стать моей женой? (Опускается на колени.)

Гвендолен. Конечно, согласна, мой дорогой! Как долго вы медлили с этим! Боюсь, у вас не очень большой опыт по части предложений.

Джек. Единственная моя, я никого на свете не любил, кроме вас.

Гвендолен. Да, но мужчины сплошь и рядом делают предложения просто так, для практики. Например, мой брат Джеральд. Все мои подруги постоянно говорят мне об этом. Какие у вас чудесные голубые глаза, Эрнест. Совсем голубые. Надеюсь, вы всегда будете смотреть на меня вот так, как сейчас, – особенно в присутствии других людей.

Входит леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. Мистер Уординг! Сейчас же встаньте с колен, сэр! Что за нелепая поза! Это в высшей степени неэстетично!

Гвендолен. Мама! (Джек пытается встать. Она его удерживает.) Я вынуждена попросить вас удалиться. Вы появились не вовремя. Кроме того, мистер Уординг еще не совсем закончил.

Леди Брэкнелл. Чего не закончил, осмелюсь спросить?

Гвендолен. Я помолвлена с мистером Уордингом, мама. (Оба встают.)

Леди Брэкнелл. Прошу прощения, но ты еще ни с кем не помолвлена. А когда ты действительно будешь с кем-то помолвлена, я или твой отец, если только позволит ему здоровье, сообщим тебе об этом. Помолвка для молодой девушки должна быть сюрпризом, а приятным или неприятным – это уж как получится. Этот вопрос нельзя отдавать ей на откуп… А сейчас, мистер Уординг, я хотела бы задать вам несколько вопросов.

Джек. Буду рад ответить на любые ваши вопросы, леди Брэкнелл.

Гвендолен. Вы хотите сказать, если будете знать, как ответить на них. Мамины вопросы бывают просто-таки инквизиторскими.

Леди Брэкнелл. Именно такими они и будут. А пока я буду наводить необходимые справки, ты, Гвендолен, можешь подождать меня внизу, в экипаже.

Гвендолен (с упреком). Мама!

Леди Брэкнелл. В карету, Гвендолен! (Гвендолен идет к двери. Они с Джеком обмениваются воздушными поцелуями за спиной леди Брэкнелл. Леди Брэкнелл как-то неопределенно озирается вокруг, не совсем понимая, что это был за звук. Потом поворачивается к дочери.) Ты слышала, Гвендолен? В карету!

Гвендолен. Да, мама. (Уходит, еще раз оглянувшись на Джека.)

Леди Брэкнелл (усаживается). Вы тоже можете сесть, мистер Уординг.

Ищет в кармане записную книжку и карандаш.

Джек. Благодарю вас, леди Брэкнелл, я лучше постою.

Леди Брэкнелл (вооружившись записной книжкой и карандашом). Должна вам заметить, что вы не значитесь в моем списке подходящих женихов, хотя он в точности совпадает со списком моей близкой приятельницы, герцогини Болтон. Мы с ней как бы сотрудничаем в этом плане. Однако я готова внести вас в список, если ваши ответы будут по сердцу любящей матери. Вы курите?

Джек. Должен признаться, курю.

Леди Брэкнелл. Рада слышать. Мужчине нужно иметь какое-нибудь занятие. И так уже в Лондоне хватает бездельников. Сколько вам лет?

Джек. Двадцать девять.

Леди Брэкнелл. Самый подходящий возраст, чтобы обзавестись семьей. Я всегда придерживалась мнения, что мужчина, желающий вступить в брак, должен знать все или ничего. А вы – что вы знаете?

Джек (после некоторого колебания). Ничего, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. И это я рада слышать. Я не одобряю всего того, что мешает природному неведению человека. Неведение подобно нежному экзотическому цветку: дотроньтесь до него – и он завянет. Вся концепция современного образования в корне порочна. К счастью, – по крайней мере у нас, в Англии, – образование не оставляет ни малейших следов. Иначе оно представляло бы большую опасность для высших классов и, возможно, привело бы к насилию на Гроувенор-сквер^[9]. Ваш доход?

Джек. От семи до восьми тысяч в год.

Леди Брэкнелл (делает пометки в записной книжке). В недвижимости или в капиталовложениях?

Джек. Главным образом в капиталовложениях.

Леди Брэкнелл. Это меня устраивает. От земли ни доходов, ни удовольствия: всю жизнь платишь налоги, и даже после смерти с тебя их дерут. Земля дает положение в обществе, но мешает поддерживать его на должном уровне. Такова моя точка зрения на недвижимость.

Джек. У меня есть загородный дом и при нем, естественно, земельный участок – где-то около полутора тысяч акров, но это не основной источник моих доходов. У меня такое впечатление, что пользу из моего поместья извлекают одни только браконьеры.

Леди Брэкнелл. Загородный дом! А сколько в нем спален? Впрочем, это может быть выяснено потом. Надеюсь, у вас есть дом и в Лондоне? Такая девушка, как Гвендолен, с ее простыми, неиспорченными вкусами, вряд ли сможет поселиться в деревне.

Джек. У меня есть дом на Белгрейв-сквер^[10], но его снимает на ежегодной основе леди Блоксем. Естественно, я могу в любое время отказать ей, предупредив за полгода.

Леди Брэкнелл. Леди Блоксем? Не знаю такой.

Джек. Она почти не выходит из дому. Ей уже очень много лет.

Леди Брэкнелл. В наше время это еще не гарантия благопристойного поведения. А какой номер на Белгрейв-сквер?

Джек. Сто сорок девять.

Леди Брэкнелл (недовольно качает головой). Немодная сторона. Так я и знала – что-то будет не так. Впрочем, это легко изменить.

Джек. Вы имеете в виду моду или сторону?

Леди Брэкнелл (строго). При необходимости – и то, и другое. А каковы ваши политические воззрения?

Джек. Боюсь, никаких. Я либерал-юнионист^[11].

Леди Брэкнелл. Ну, это почти то же самое, что и тори^[12], которые постоянно бывают у нас на обедах, – во всяком случае, на вечерах… Надеюсь, вы не разделяете взглядов радикалов?^[13]

Джек. Я не поддерживаю теории классовой борьбы и против того, чтобы противоставлять друг другу всякие расы да классы. Надеюсь, вы это имеете в виду, леди Брэкнелл?

Леди Брэкнелл. Пожалуй… Гм… Ваши родители живы?

Джек. Нет. Я потерял обоих родителей.

Леди Брэкнелл. Обоих?.. Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как трагедию, но потеря обоих, мистер Уординг, – это уже небрежность. Кем был ваш отец? Судя по всему, человеком со средствами. Принадлежал ли он, пользуясь языком радикальных газет, к сливкам торгового мира или же происходил из аристократической семьи?

Джек. Боюсь, что не смогу ответить на этот вопрос. Я не совсем точно выразился, леди Брэкнелл, сказав, что потерял родителей. Было бы вернее сказать, что родители потеряли меня… Так что я не знаю своего происхождения. Я… словом, я найденыш.

Леди Брэкнелл. Найденыш!

Джек. Меня нашел покойный мистер Томас Кардью, весьма добросердечный и щедрый джентльмен. Он дал мне фамилию Уординг, потому что у него в кармане в тот момент был билет первого класса до Уординга. Это городок в графстве Суссекс. Морской курорт.

Леди Брэкнелл. И где же вас нашел этот добросердечный джентльмен с билетом первого класса до Уординга?

Джек (серьезно). В саквояже.

Леди Брэкнелл. В саквояже?

Джек (еще серьезнее). Да, леди Брэкнелл. Я был найден в саквояже, довольно большом черном кожаном саквояже с ручками, – словом, в самом обыкновенном саквояже.

Леди Брэкнелл. И где же именно этот мистер Джеймс… или, как его там, Томас Кардью нашел этот обыкновенный саквояж с ручками?

Джек. В камере хранения на железнодорожном вокзале Виктория. Ему выдали этот саквояж по ошибке вместо его собственного.

Леди Брэкнелл. В камере хранения на вокзале Виктория?

Джек. Да, на Брайтонской платформе.

Леди Брэкнелл. Платформа не имеет значения. Мистер Уординг, должна вам признаться, я несколько смущена тем, что вы мне только что сообщили. Родиться или пусть даже быть найденным в саквояже, независимо от того, были ли у того ручки или их не было, представляется мне попранием всех правил приличия, относящихся к семейной жизни. Это напоминает мне худшие эксцессы времен Французской революции. Я полагаю, вам известно, к чему привел этот злополучный мятеж! А что касается места, где был найден саквояж, то, хотя камера хранения вокзала и может служить местом, где сохраняются в тайне факты нарушения общественной морали – а для этого ее использовали, я полагаю, немало раз, – едва ли она может обеспечить прочное положение в обществе.

Джек. В таком случае, что вы мне посоветуете делать? Не сомневайтесь, я готов на все, лишь бы обеспечить счастье Гвендолен.

Леди Брэкнелл. Я бы вам очень рекомендовала, мистер Уординг, как можно скорее обзавестись родственниками и во что бы то ни стало постараться заполучить хотя бы одного из родителей, все равно – мать или отца, причем вы должны успеть это сделать еще до окончания сезона.

Джек. Право, я даже не знаю, как за это взяться. Вот саквояж я могу заполучить в любую минуту. Он у меня в гардеробной, в деревне. Может быть, этого вам будет достаточно, леди Брэкнелл?

Леди Брэкнелл. Мне, сэр?! Какое это имеет ко мне отношение? Неужели вы воображаете, что мы с лордом Брэкнеллом допустим, чтобы наша единственная дочь – девушка, на воспитание которой положено столько забот, – была отдана замуж за вещевой склад и обручена с саквояжем? (Джек делает возмущенный жест.) Будьте любезны, откройте мне дверь. Надеюсь, вы понимаете, что впредь между вами и мисс Ферфакс не может быть ничего общего.

Леди Брэкнелл, исполненная негодования, величаво выплывает из комнаты. Слышно, как Алджернон начинает играть свадебный марш. Джек в бешенстве бросается к двери в музыкальную комнату.

Джек. Бога ради, Алджи, прекрати играть этот идиотский марш! Ты ведешь себя неприлично!

Музыка замолкает и появляется улыбающийся Алджернон.

Алджернон. Разве у тебя не вышло, старина? Ты хочешь сказать, Гвендолен тебе отказала? С ней это бывает. Она всем отказывает. Такой уж у нее несносный характер.

Джек. В том-то и дело, что с Гвендолен все в порядке. Если говорить о Гвендолен, мы с ней можем считать себя помолвленными. Но ее мамаша – вот в чем загвоздка. Никогда не встречал подобной Горгоны…^[14] Я толком не знаю, что это такое, но абсолютно уверен, что леди Брэкнелл – типичная Горгона. Во всяком случае, она чудовище, и вовсе не мифическое, а это, пожалуй, ужаснее всего… Извини, Алджернон, я не должен говорить подобные вещи о твоей родной тетке, по крайней мере в твоем присутствии.

Алджернон. Дорогой мой, я обожаю, когда оскорбляют моих родных. Это единственное, что помогает мне мириться с их существованием. Родственники – скучнейший народ на свете: они понятия не имеют ни о том, как жить, ни о том, когда умирать.

Джек. Увы, у меня нет родственников. И мне трудно понять, что это такое.

Алджернон. Счастливый ты человек, Джек! Родственники – это люди, которые никогда не дают в долг и в то же время не отдают тебе должное, будь ты величайший из гениев. Ты чувствуешь себя в их среде, как в толпе, только они еще агрессивнее.

Джек. Какая разница, в конце концов, были у человека отец с матерью или не были! Матери, правда, народ неплохой. Они оплачивают наши счета и не суют нос в наши дела. А вот отцы суют нос в наши дела и никогда не платят по нашим счетам. Я не знаю в клубе ни одного человека, который бы разговаривал со своим отцом.

Алджернон. Верно, отцы сейчас не очень-то популярны. (Берет вечернюю газету.)

Джек. Популярны! Да я готов держать пари, что из всех наших знакомых ты не назовешь ни одного, кто хоть иногда прогуливался бы по Сент-Джеймс-стрит со своим отцом. (Пауза.) Ну и что там в газетах?

Алджернон (продолжает читать). Ничего.

Джек. Это утешает.

Алджернон. На мой взгляд, в газетах вообще никогда ничего не бывает.

Джек. А мне кажется, что, напротив, в них чересчур много лишнего. Они вечно забивают голову никому не нужными подробностями о тех, кого ты совершенно не знаешь, с кем лично ты не знаком и до кого тебе и дела нет никакого. Газеты, как правило, и в руки противно брать.

Алджернон. Ну а меня люди, с которыми я не знаком, всегда очаровывают. Как раз сейчас меня интересует девушка, с которой я не знаком, – ужасно интересует!

Джек. Что за чепуху ты говоришь!

Алджернон. Это вовсе не чепуха.

Джек. Я не намерен с тобой пререкаться. Ты всегда готов спорить о чем угодно.

Алджернон. «Что угодно» для того и существует, чтобы о нем спорили.

Джек. Ну, знаешь ли, если бы и я так считал, то мне впору было бы застрелиться… (Пауза.) А ты не думаешь, Алджи, что лет этак через полтораста Гвендолен станет копией своей матери?

Алджернон. Все женщины становятся похожи на своих матерей. В этом их трагедия. Но ни один мужчина не бывает похож на свою мать. А в этом его трагедия.

Джек. Ты думаешь, это остроумно?

Алджернон. Во всяком случае великолепно сформулировано и настолько же верно, насколько верен любой афоризм в наш цивилизованный век.

Джек. Я по горло сыт остроумием. Теперь все стали умниками. Шагу не ступишь, чтобы не встретить умного человека. Это становится национальным бедствием. Ах, если бы у нас осталась хоть парочка дураков. Увы, ни одного не найдешь.

Алджернон. Почему же, они есть. И сколько угодно.

Джек. Хотел бы познакомиться с ними. О чем, интересно, они говорят?

Алджернон. Дураки, что ли? Разумеется, об умных людях.

Джек. Для этого надо быть окончательными идиотами!

Алджернон. А кстати, ты сказал Гвендолен правду о том, что в Лондоне ты Эрнест, а в деревне – Джек?

Джек (покровительственным тоном). Дорогой мой, правда – это не совсем то, что говорят милой, очаровательной, утонченной девушке. У тебя превратные представления о том, как вести себя с женщиной!

Алджернон. Единственный способ вести себя с женщиной – это ухаживать за ней, если она хорошенькая, или за другой, если некрасива.

Джек. Чепуха какая!

Алджернон. А как ты думаешь поступить с той юной леди, чьим опекуном ты являешься? С мисс Кардью? И с твоим братцем? С этим непутевым Эрнестом?

Джек. С Сесили проблем у меня не будет. Ну, а с братом… Не пройдет и недели, как я от него избавлюсь. Думаю, лучше всего с ним покончить в Париже.

Алджернон. Почему именно в Париже?

Джек. Просто меньше мороки – и с похоронами, и с другими делами… Да, решено, я его умертвлю в Париже… А умрет он, скажем… от апоплексического удара. Выглядит очень правдоподобно – тысячи людей умирают от апоплексического удара, причем скоропостижно, разве не так?

Алджернон. Да, но это наследственная штука, мой друг. Она культивируется в семьях веками.

Джек. Боже милостивый! В таком случае апоплексический удар отпадает. На чем же мне остановиться?

Алджернон. Ну, скажем, на гриппе.

Джек. О нет! Это звучит совсем уж неправдоподобно. Слишком многие болеют гриппом.

Алджернон. Слава Богу, выбор у тебя большой. Возьмем, например, острую простуду. По-моему, очень подходит.

Джек. А ты уверен, что острая простуда – болезнь не наследственная и что мне как ближайшему родственнику она не грозит какими-нибудь ужасными последствиями?

Алджернон. Абсолютно уверен.

Джек. Что ж, в таком случае, решено.

Алджернон. Но ты ведь, кажется, сказал, что… мисс Кардью слишком уж интересуется твоим бедным братцем Эрнестом? Не слишком ли тяжело она перенесет такую утрату?

Джек. Не вижу в этом особых проблем. Сесили, смею тебя уверить, не какая-то там мечтательная дурочка. У нее превосходный аппетит, она любит совершать продолжительные прогулки пешком, и ее никак не назовешь примерной ученицей.

Алджернон. Мне бы очень хотелось увидеть Сесили.

Джек. Сделаю все, чтобы этого не допустить. И ты не должен называть ее Сесили – даже упоминая в разговоре.

Алджернон. Я начинаю думать, что она попросту некрасива. Да, скорее всего, так и есть. Нетрудно догадаться, что она собой представляет – этакая пресная, интеллектуальная особа, которых сейчас встречаешь на каждом шагу. У этих девиц огромные знания и огромный размер ноги. Уверен, что она не просто некрасива, а безобразна и что ей по меньшей мере лет эдак под сорок, а выглядит она и того старше.

Джек. Она чрезвычайно хорошенькая, и ей всего только восемнадцать.

Алджернон. А ты уже сказал Гвендолен, что ты опекун чрезвычайно хорошенькой девушки, которой всего только восемнадцать?

Джек. Такие вещи не выбалтывают с бухты-барахты. Тут нужно проявлять большой такт. К такого рода вещам нужно подготавливать постепенно. Уверен, что Сесили и Гвендолен подружатся. Готов биться об заклад, что не пройдет и получаса после их знакомства, как они будут называть друг друга сестрами.

Алджернон. Женщины приходят к этому не сразу, а лишь после того, как обзовут друг друга всеми мыслимыми и немыслимыми именами. Ну хорошо, мой друг, нам пора переодеваться. Иначе мы не заполучим приличного столика у Виллиса. Ведь уже скоро семь.

Джек (с некоторым раздражением). У тебя вечно «скоро семь».

Алджернон. И я ужасно хочу есть.

Джек. А когда ты не хочешь есть?.. Ну хорошо, сначала я заеду к себе в Олбани, а в восемь мы встречаемся у Виллиса.

Алджернон. А что будем делать после обеда? Пойдем в театр?

Джек. О нет! Терпеть не могу долго слушать.

Алджернон. Тогда, значит, в клуб?

Джек. О нет! Не выношу болтовни.

Алджернон. В таком случае, отправимся к десяти в мюзик-холл «Эмпайр»?

Джек. О нет! Ненавижу глазеть на идиотские кривляния.

Алджернон. Чем же тогда займемся?

Джек. Ничем.

Алджернон. Заниматься ничем – тяжкий труд. Но я не против хорошо потрудиться, если только знать зачем…

Входит Лейн.

Лейн. Мисс Ферфакс.

Входит Гвендолен. Лейн уходит.

Алджернон. Гвендолен! Какая неожиданность!

Гвендолен. Алджи, повернись, пожалуйста, к нам спиной. Мне нужно кое-что сказать мистеру Уордингу. И поскольку это личный вопрос, ты, не сомневаюсь, будешь подслушивать.

Алджернон. Знаешь, Гвендолен, я не уверен, что могу позволить тебе решать личные вопросы в моем присутствии.

Гвендолен. Алджи, у тебя слишком аморальные взгляды на жизнь. Ты еще слишком молод для этого.

Алджернон отходит к камину.

Джек. Любимая!

Гвендолен. Эрнест, может статься, мы никогда не поженимся. Судя по выражению маминого лица, этому ни за что не бывать. Теперь родители вовсе не считаются с тем, что говорят им дети. Былое уважение к молодым стремительно отмирает. Какое-либо влияние на маму я утратила еще в трехлетнем возрасте. Но даже в том случае, если она помешает нам стать мужем и женой и мне придется выйти за другого, а потом выходить еще много раз, – ничто не сможет погасить моей к вам вечной любви!

Джек. О Гвендолен, дорогая!

Гвендолен. История вашего романтического происхождения, которую мама рассказала мне с самыми ужасными комментариями, потрясла меня до глубины души. Ваше имя притягивает меня с еще большей силой. А ваша простодушная наивность для меня просто непостижима. Ваш лондонский адрес в Олбани у меня есть. Теперь назовите адрес вашего загородного дома.

Джек. Мэнор-Хаус, Вултон, Хартфордшир.

Алджернон, который все это время внимательно прислушивался к разговору, удовлетворенно улыбается и записывает адрес на манжете. Затем берет со стола железнодорожное расписание.

Гвендолен. Надеюсь, почтовая связь у вас там налажена. Возможно, нам придется прибегнуть к отчаянным мерам. Это, конечно, потребует серьезного обсуждения. Я буду вам писать ежедневно.

Джек. Единственная моя!

Гвендолен. Сколько вы еще пробудете в Лондоне?

Джек. До понедельника.

Гвендолен. Прекрасно! Алджи, можешь теперь повернуться.

Алджернон. Спасибо, но я уже и так повернулся.

Гвендолен. Можешь также позвонить.

Джек. Вы позволите проводить вас до экипажа, дорогая моя?

Гвендолен. Ну конечно.

Джек (вошедшему Лейну). Я провожу мисс Ферфакс.

Лейн. Да, сэр.

Джек и Гвендолен уходят. Лейн подходит к Алджернону с несколькими письмами на подносе. Видимо, это счета, потому что Алджернон, взглянув на конверты, рвет их.

Алджернон. Стакан хереса, Лейн.

Лейн. Слушаю, сэр.

Алджернон. Завтра, Лейн, я отправляюсь банберировать.

Лейн. Да, сэр.

Алджернон. Скорее всего, не вернусь до понедельника. Уложите одежду, смокинг и все для поездки к мистеру Банбери.

Лейн. Слушаю, сэр. (Подает херес.)

Алджернон. Надеюсь, завтра будет хорошая погода, Лейн.

Лейн. Погода никогда не бывает хорошей, сэр.

Алджернон. Лейн, вы законченный пессимист.

Лейн. Стараюсь по мере сил, сэр.

Входит Джек. Лейн уходит.

Джек. Какая разумная, здравомыслящая девушка! Единственная девушка в моей жизни, которую я по-настоящему полюбил. (Алджернон хохочет.) Что это ты так веселишься?

Алджернон. Просто беспокоюсь о здоровье бедного мистера Банбери.

Джек. Если ты вовремя не остановишься, Алджи, у тебя из-за твоего дружка Банбери могут быть серьезные неприятности!

Алджернон. Обожаю серьезные неприятности. Единственная несерьезная вещь на свете – это серьезные неприятности.

Джек. Какая чепуха, Алджи! От тебя только и слышишь одну чепуху.

Алджернон. А от кого ты слышишь другое?

Джек бросает на него негодующий взгляд и выходит. Алджернон закуривает папиросу, читает адрес на манжете и улыбается.

Занавес