 Увеличить |
5. ТОМАС ДАЕТ
КЛЯТВУ
Не знаю,
сколько времени я простоял, пораженный ужасом, над телом любимой матери, Потом
я попробовал поднять ее и увидел, что грудь ее пронзена, пронзена той самой
шпагой, которая все еще была у меня в руке.
Тогда я
понял все. Это сделал испанец! Я встретил его, когда он спешил уйти подальше от
места преступления. Узнав, чей я сын, он пытался убить меня из ненависти или по
какой-то другой причине. И я держал этого дьявола в своих руках и упустил его,
не отомстив только потому, что мне хотелось набрать цветущего боярышника для
своей милой! Если бы я знал правду, я бы сделал с ним то же самое, что делают
жрецы Анауака с теми, кого приносят в жертву своим богам!
Когда я
все это осознал, слезы горечи, бешенства и стыда хлынули из моих глаз. Я повернулся
и, как безумный, бросился бежать к дому.
Я
встретил отца и моего брата Джеффри у ворот – они возвращались верхом с бангийского
рынка, У меня было такое лицо, что, увидев его, оба закричали в один голос:
– Что?
Что случилось?
Трижды я
поднимал на отца глаза и не решался ответить, боясь, что этот удар его сразит.
Но я должен был говорить и в конце концов сказал все, обращаясь к моему брату
Джеффри:
– Там,
у подножия холма, лежит наша мать, Ее убил испанец по имени Хуан де Гарсиа.
Услышав
мои слова, отец побелел так страшно, словно у него остановилось сердце. Челюсть
его отвалилась, и глухой стон вырвался из широко раскрытого рта. Однако, уцепившись
рукой за луку, он удержался в седле и, склонив ко мне бледное, как у призрака лицо,
спросил:
– Где
испанец? Ты убил его?
– Нет,
отец. Я встретился с ним случайно близ Грабсвелла. Когда он узнал мое имя, он хотел
убить меня, но я обломал об него дубинку, избил его в кровь и отнял у него
шпагу.
– Ну,
а потом?
– А
потом я его упустил, потому что не знал, что он сделал с моей матерью. Я все расскажу
вам после…
– И
ты отпустил его? Ты отпустил Хуана де Гарсиа? Пусть же проклятие божье лежит на
тебе, сын мой Томас, до тех пор, пока ты не докончишь того, что начал сегодня!
– Не
проклинайте меня, отец, я уже сам себя проклял в душе. Поверните лучше коней и
скорее скачите в Ярмут, потому что он отправился туда часа два назад. Там стоит
его корабль. Может быть, вы успеете его захватить, пока он не уплыл.
Не
говоря больше ни слова, отец и брат круто развернули коней и канули во мрак
наступающей ночи.
Всю
дорогу они мчались галопом. Кони у них были добрые, и через полтора с небольшим
часа бешеной скачки они добрались до Ярмута. Но стервятник уже улетел. По его
следам они бросились в порт и узнали, что совсем недавно он отплыл на ожидавшей
его лодке к своему кораблю, который стоял на рейде на якоре, заранее распустив
почти все паруса. Приняв испанца на борт, корабль тотчас отплыл и затерялся в
ночи. Тогда мой отец приказал объявить, что заплатит двести золотых монет тому,
кто захватит убийцу, и два корабля пустились за ним в погоню. Но они не успели
его перехватить. Задолго до рассвета испанский корабль вышел в открытое море и
скрылся из виду.
Тем
временем, когда отец и брат ускакали, я созвал всех слуг и работников и объявил
им о том, что произошло. Затем, захватив фонари, потому что стало уже совсем
темно, мы направились к густым зарослям кустарника, где лежало тело моей
матери. Я шел впереди, потому что слуги трусили. Я тоже боялся, сам не знаю
чего. Совершенно непонятно, почему мать, которая так нежно любила меня при
жизни, теперь после смерти внушала мне такой ужас? Тем не менее, когда мы
пришли на место и когда я увидел в темноте два горящих глаза и услышал треск
сучьев, я едва не упал от страха, хотя и знал, что это может быть только лисица
или какая-нибудь бродячая собака, привлеченная запахом смерти.
Наконец
я приблизился к матери и подозвал слуг. Мы положили ее тело на дверь, снятую
для этого с петель, и так в последний раз моя мать вернулась домой.
Эта тропинка
навсегда останется для меня проклятым местом. С того дня, как моя мать погибла
от руки своего двоюродного брата Хуана де Гарсиа, прошло семьдесят с лишним
лет; я состарился и привык ко всяким ужасам, но все равно до сих нор не решаюсь
ходить этой тропой один, особенно по ночам.
Я знаю,
что воображение часто выкидывает с нами злые шутки, однако, когда с год назад я
отправился расставлять силки на тетеревов и очутился в ноябрьских сумерках под
тем самым дубом, готов поклясться, что вся эта сцена снова предстала предо
мной. Я видел самого себя молодым парнем: моя раненая рука все еще была
повязана Лилиным платком. Я медленно спускался по склону холма, а за мной,
сгибаясь под тяжестью страшной ноши, двигались силуэты четырех слуг. Как
семьдесят лет назад, я снова слышал ропот волн и шум ветра, который шептался с
речным камышом. Я видел облачное небо с разбросанными по нему редкими
темно-синими просветами и колеблющиеся отблески фонарей на белой, вытянувшейся
на двери фигуре с кровавым пятном на груди. Да, да, я сам слышал, как, идя впереди
с фонарем в руках, приказывал слугам взять правее, чтобы обойти выбоину, и
странно мне было слышать свой собственный юношеский голос. Я знаю, хорошо знаю,
что это было только видение, но все мы – рабы своего воображения и все мы боимся
мертвых, а потому даже мне страшно ходить по ночам по этой тропинке, хотя я и
сам уже наполовину мертвец.
Но вот
мы дошли с нашей ношей до дома, где женщины приняли ее и, рыдая, приступили к
последнему обряду. Мне пришлось бороться не только с собственным отчаянием, но
и заботиться о моей сестре Мэри; за нее я боялся больше всего. Я думал, что она
сойдет с ума от ужаса и горя, но под конец она впала в какое-то оцепенение, а я
спустился вниз и принялся расспрашивать слуг, сидевших в кухне вокруг очага. В
ту ночь никто не ложился спать.
От слуг
я узнал, что примерно за час или чуть побольше до того, как я встретился с испанцем,
они видели на тропинке, ведущей к церкви, богато разодетого незнакомца. Он привязал
своего коня среди кустов ежевики и дрока на вершине холма, некоторое время постоял,
словно в нерешительности, пока моя мать не вышла из дому, а затем начал
спускаться следом за ней. Я узнал также, что один из наших людей, работавших в
саду, расположенном в каких-нибудь трехстах шагах от того места, где было
совершено убийство, слышал крики, однако не обратил на них внимания. Он решил,
что там забавляется какая-то парочка из Банги, затеявшая обычную майскую
беготню по лесу. Воистину в тот день мне казалось, что весь наш дитчингемский
приход превратился в приют для дураков, среди которых первым и самым тупым
идиотом был я. Эта мысль с тех пор не раз приходила мне в голову уже в иных
обстоятельствах.
Но вот
пришло утро, и вместе с ним вернулись из Ярмута мой отец и брат. Они прискакали
на чужих конях, потому что своих загнали. Следом за ними к полудню пришла
весть, что корабли, отплывшие на поиски испанца, из-за шторма вернулись в порт,
так и не увидев его судна.
Ничего
не утаивая, я рассказал отцу все о моем столкновении с убийцей матери и выдержал
новый приступ отцовского гнева за то, что, зная о страхе моей матери пред неким
испанцем, не послушался голоса разума и упустил убийцу ради беседы со своей
любимой. Брат мой Джеффри тоже не выразил мне ни малейшего сочувствия. Девушка
нравилась ему самому, и он разозлился на меня, когда узнал, что мой разговор с
Лили не был безрезультатным. Но об этой причине своей неприязни брат промолчал.
И последней каплей, переполнившей чашу, было появление сквайра Бозарда,
приехавшего вместе с другими соседями взглянуть на покойную и посочувствовать
отцу в его утрате. Покончив с соболезнованиями, он тут же заявил, что моя
помолвка с Лили произошла против его воли, что он этого не потерпит и что если
я буду по-прежнему за ней волочиться, их старой дружбе с отцом придет конец.
Удары
сыпались со всех сторон. Смерть любимой матери, тоска по возлюбленной, с
которой меня разлучили, угрызения совести за то, что я выпустил испанца
буквально из рук, гнев отца и злоба брата – все разом обрушилось на меня.
Воистину эти дня были так беспросветно горьки, что в том возрасте, когда стыд и
горе воспринимаются всего острее, я мечтал только об одном – умереть и лечь в
землю рядом с матерью. Единственное, что меня поддержало тогда, это записка от
Лили, переданная с ее доверенной служанкой. В ней Лили уверяла меня в своей
нежной любви и заклинала не падать духом.
Наконец
наступил день похорон, и мою мать, облаченную в белоснежные одежды, опустили на
предназначенное ей место в приделе дитчингемской церкви. Там же, рядом с нею,
покоится ныне и мой отец, а чуть поодаль, под бронзовыми изваяниями, –
родители Лили и все их многочисленные дети.
Эти
похороны были для меня мучительны. Не в силах сдержать свое горе, отец разрыдался,
а моя сестра Мэри без чувств упала мне на руки. Почти все в церкви плакали,
потому что хотя моя мать и была по рождению чужестранкой, ее все любили за
обходительность и доброе сердце.
Но вот
похороны подошли к концу. Благородная испанская дама и жена англичанина уснула
последним сном в старой церкви, где она будет покоиться еще долго после того,
как люди позабудут не только ее трагическую историю, но и самое ее имя. А это,
как видно, случится скоро, потому что из всех Вингфилдов в наших краях остался
в живых один я. У сестры моей Мэри, правда, есть наследники, к которым перейдет
все мое состояние, за исключением некоторых пожертвований на бедных Банги и
Дитчингема, однако они уже носят другое имя.
Когда
все было кончено, я вернулся домой. Отец сидел в гостиной, погруженный в безысходную
скорбь, а рядом с ним – мой брат Джеффри. Отец снова начал осыпать меня самыми
горькими упреками за то, что я упустил убийцу, когда сам бог отдал его в мои
руки.
– Вы
забываете, отец, он же любезничал с девушкой, – язвительно заметил
Джеффри. – А это для него, видно, было куда важнее, чем спасение матери.
Ну что же, зато он сразу убил двух зайцев: позволил убийце бежать, хоть и знал,
что наша мать больше всего боялась появления испанца, и заодно поссорил нас со
сквайром Бозардом, нашим добрым соседом, которому почему-то весьма не
понравилось подобное ухаживание.
– Да,
ты прав, – отозвался отец. – Кровь матери на твоих руках, Томас!
Я слушал
и чувствовал, что больше не в силах переносить подобную несправедливость:
– Все
это ложь! – воскликнул я. – И я это повторю даже родному отцу, Ложь!
Этот человек убил мою мать до того, как я его встретил. Он уже возвращался в
Ярмут к своему кораблю и только случайно сбился с дороги. Почему же вы
говорите, что кровь матери на моих руках? Что же до моего ухаживания за Лили
Бозард, то это уже мое дело, братец, а не твое, хотя тебе, конечно, хотелось
бы, чтобы все было иначе! А вы, отец, почему вы не сказали мне раньше, что
боитесь этого испанца? Я слышал только какие-то намеки и не обратил на них
внимания, потому что думал о другом. А теперь слушайте, что я вам скажу. Вы,
отец, призвали на меня проклятие божье, чтобы оно тяготело надо мной до тех
пор, пока я не найду убийцу и не завершу того, что начал. Да будет так! Пусть
преследует меня проклятие божье, пока я его не найду. Я еще молод, но зато
силен и ловок, С первой же оказией я отправляюсь в Испанию и буду охотиться за
ним до тех пор, пока его не прикончу или не узнаю, что он уже мертв. Если вы
дадите денег, чтобы помочь мне в поисках, – хорошо; если нет – обойдусь и
без них. Но перед богом и перед духом моей матери я клянусь, что не успокоюсь и
не остановлюсь до тех пор, пока не заколю злодея той же самой шпагой, которой
была убита она, пока не отомщу за ее кровь убийце или не уверюсь, что он умер,
и если я когда-либо почему-либо нарушу свою клятву, пусть погибну я еще более
страшной смертью, чем погибла мать, пусть душа моя будет отвергнута в небесах,
а имя мое навсегда опозорено на земле!
Так в
ярости и отчаянии я дал клятву, воздев руки к небу, чтобы призвать его в свидетели
истинности моих слов.
Отец
смотрел на меня с одобрением.
– Если
ты решился, сын мой Томас, в деньгах у тебя не будет недостатка, – сказал
он. – Я бы сделал это сам, ибо кровь можно смыть только кровью, но силы
мои уже не те. А потом меня слишком хорошо знают в Испании, и Святое Судилище
меня сразу найдет. Отправляйся же, и да будет с тобой мое благословение! Ты
должен это сделать, потому что наш враг ускользнул от нас по твоей оплошности.
– Да,
да, он должен ехать, – поддакнул мой брат Джеффри.
– Ты
это говоришь только потому, что рад от меня избавиться, – ответил я ему со
злостью. – А избавиться от меня тебе хочется для того, чтобы занять мое
место подле одной девушки, которую мы оба знаем. Ты хочешь воспользоваться моим
отсутствием. Что ж, попытайся, если совесть тебе позволяет! Но помни – козни за
моей спиной не доведут тебя до добра!
– Девушка
достанется тому, кто сумеет ее завоевать, – ответил Джеффри.
– Сердце
девушки уже завоевано, братец. Ты можешь купить у ее папаши только тело, но
никогда не получишь души, а тело без души – незавидная добыча!
– Довольно! –
вступился отец. – Не время сейчас болтать о любви и о девушках. Слушайте
меня! Я расскажу вам о вашей матери и об испанце, который ее убил. Раньше я не
говорил об этом, но теперь я должен сказать вам все.
И отец
начал:
«Когда я
был молодым парнем, мне пришлось по воле отца отправиться в Испанию. Я попал в
монастырь в городе Севилье, однако монахи и монашеская жизнь не пришлись мне по
душе, и я оттуда сбежал. Год с лишним я перебивался как мог, потому что после
бегства из монастыря боялся вернуться в Англию. Впрочем, жил я не так уж плохо,
добывая деньги разными случайными способами, но главным образом – стыдно
признаться! – азартными играми, в которых мне всегда везло. И вот однажды
ночью за игорным столом я встретил Хуана де Гарсиа. Это его настоящее имя. Он
его выболтал Томасу в порыве ярости, когда хотел его заколоть.
В те
времена де Гарсиа уже пользовался дурной славой, несмотря на то, что был еще
совсем юнцом. Но собой он был хорош, отличался приятным обхождением и
принадлежал к знатному роду. Случилось так, что он выиграл у меня в кости и,
придя в отличное настроение, пригласил в дом своей тетки, знатной севильской
вдовы. У нее была единственная дочь, и это была ваша мать. Я узнал, что
девушка, Луиса де Гарсиа, обручена со своим двоюродным братом, однако не по собственной
воле, ибо контракт о помолвке был подписан тогда, когда ей едва исполнилось
восемь лет. Тем не менее союз этот считался законным и нерушимым, поскольку в
Испании такая помолвка рассматривается чуть ли не как освященный церковью брак.
Женщины, связанные подобными обязательствами, обычно не питают к своим
нареченным никаких нежных чувств, и так было с юной Луисой. По правде говоря,
она просто ненавидела и боялась Хуана де Гарсиа, хотя он, я думаю, –
по-своему любил ее больше всего на свете. Под разными предлогами она добилась
от Хуана согласия отложить свадьбу до тех пор, пока ей не исполнится двадцать
лет. Но чем она становилась холоднее, тем больше он загорался желанием
завладеть ею, а заодно и ее весьма значительным состоянием. Подобно всем
испанцам, он был необузданно страстен и, как все беспутные игроки, всегда
нуждался в деньгах.
Скажу,
не вдаваясь в подробности, что с первой же встречи я и ваша мать полюбили друг
друга, и единственным нашим желанием стало встречаться как можно чаще. Это нам
было нетрудно, ибо мать Луисы тоже боялась я не любила своего племянника со
стороны мужа и хотела избавить свою дочь от такого супруга. Кончилось все тем,
что я открылся в своей любви, и мы тайно порешили бежать в Англию. Однако слух
об этом дошел до Хуана де Гарсиа, который имел в доме своих соглядатаев и был
ревнив и мстителен, как настоящий испанец.
Сначала
он попытался отделаться от соперника, вызвав меня на дуэль, однако обстоятельства
заставили нас разойтись, не позволив даже обнажить шпаги. Тогда он заплатил
наемным убийцам, чтобы они разделались со мной, когда я выйду ночью на улицу.
Но у меня под курткой была надета кольчуга, о которую сломались кинжалы
бандитов, и я сам заколол одного из них. Дважды потерпев неудачу, де Гарсиа,
однако, не успокоился. Дуэль к убийство из-за угла не помогли, зато оставался
еще один, самый надежный способ. Я уже не знаю, как он узнал некоторые
подробности из моей жизни, например, о том, что я сбежал из монастыря, но с
таким козырем на руках ему оставалось только выдать меня Святому судилищу как
еретика и вероотступника. Однажды ночью он так и сделал.
Это
произошло накануне того дня, когда мы должны были сесть на корабль и отплыть из
Испании. Луиса, ее мать и я сидели в их севильском доме, как вдруг в комнату
ворвались шесть человек с капюшонами на головах и, не говоря ни слова, схватили
меня. Когда я спросил, что они от меня хотят, они вместо ответа поднесли к
моему лицу распятие. Я сразу понял, в чем дело, Женщины отшатнулись,
захлебываясь рыданиями. Затем тайно и тихо меня доставили в башню Святого
Судилища.
Я не
буду рассказывать обо всем, что мне пришлось там вынести. Дважды меня пытали на
дыбе, один раз прижигали раскаленным железом, трижды бичевали железными прутьями
и все время кормили такими отбросами, какие у нас в Англии никто бы не
предложил и собаке. А когда мое «преступное» бегство из монастыря и прочие так
называемые «святотатства» были окончательно установлены, меня приговорили к
сожжению.
И вот,
когда после целого года пыток и ужасов я уже утратил последнюю надежду и приготовился
к смерти, неожиданно пришла помощь. Вечером последнего дня (наутро меня должны
были сжечь живьем на костре) в темницу, где я лежал без сил на соломе, явился
мой главный мучитель. Он обнял меня и сказал, чтобы я воспрянул духом, ибо
церковь сжалилась над моей молодостью и решила вернуть мне свободу. Сначала я
дико расхохотался, полагая, что это было только новой пыткой, и не поверил ни
одному его слову. Лишь когда с меня сняли мои лохмотья, одели в приличную
одежду и вывели в полночь за ворота тюрьмы, я уверовал, что бог совершил это
чудо. Измученный и пораженный, стоял я возле ворот, не зная, куда мне бежать,
когда ко мне приблизилась закутанная в черный плащ женщина и прошептала: «Иди
за мной!» То была ваша мать. Из хвастливой болтовни Хуана де Гарсиа она узнала
о моей судьбе и решила меня спасти. Трижды все планы ее терпели неудачу, но,
наконец, с помощью одного ловкого посредника золото сделало то, в чем мне
отказало правосудие я милосердие. За мою жизнь и свободу ей пришлось заплатить
огромную сумму.
Той же
ночью мы обвенчались и бежали в Кадис. Однако мать Луисы не смогла последовать
за нами, потому что была больна и не вставала с постели. Ради меня ваша любимая
мать бросила все, что оставалось от ее состояния после выкупа, заплаченного за
мою жизнь, и покинула свою семью и свою родину – так велика любовь женщины!
Все было
подготовлено заранее. В Кадисе стоял на якоре английский корабль из Бристоля,
«Мэри», за проезд на котором было уже заплачено. Однако неблагоприятный ветер
задержал нас в порту. Он был так силен, что, несмотря на все свое желание
спасти нас, капитан не решался вывести «Мэри» в открытое море. Мы провели в
гавани два дня и еще одну ночь, опасаясь всего на свете, и все же счастливые
нашей любовью. И опасались мы не без причины. Тот, кто бросил меня в темницу,
поднял тревогу, уверяя всех, что я сбежал с помощью дьявола, своего господина,
и меня искали по всему побережью. Кроме того, обнаружив исчезновение своей
нареченной и будущей жены, Хуан де Гарсиа сообразил, что мы скрылись вместе.
Обостренное ненавистью и ревностью чутье помогло ему проследить наш путь шаг за
шагом, и в конце концов си нас нашел.
Наутро
третьего дня яростный ветер утих, якорь был поднят и «Мэри» двинулась по
фарватеру. Но когда корабль начал разворачиваться я матросы приготовились
поднять паруса, к борту его подошла лодка с двумя десятками солдат. Еще две
лодки спешили за первой. С лодки капитану приказали бросить якорь, потому что
по повелению Святого Судилища его корабль должен быть задержан и обыскан.
Случайно я оказался на палубе и уже собирался спуститься вниз, чтобы
спрятаться, когда один из сидевших в лодке вскочил на ноги и закричал, что я и
есть тот самый сбежавший еретик, которого они ищут. В этом человеке я сразу
узнал Хуана де Гарсиа.
Наверное,
капитан выдал бы меня, испугавшись, что его корабль задержат, а его самого со
всей командой упрячут в тюрьму. Но я в отчаянии сорвал с себя одежду и, обнажив
страшным раны, покрывавшие все мое тело, закричал матросам: «Англичане, неужели
вы отдадите своего соотечественника этим чужеземным дьяволам? Взгляните, что
они со мной сделали!» И я показал на едва затянувшиеся язвы, оставленные
раскаленными щипцами. «Если вы меня выдадите, вы обречете меня на еще более
страшные пытки, и я буду сожжен живьем! Сжальтесь хоть над моей женой, если вам
не жалко меня! А если в ваших сердцах нет жалости, дайте мне шпагу, чтобы я мог
умереть и спастись от пыток!»
И тогда
один из матросов, уроженец Саутуолда, знававший моего отца, воскликнул:
«Клянусь господом богом, я за тебя Вингфил! Если им нужен ты и твоя любимая, им
придется сначала убить меня!» И с этими словами он схватил лук, сбросил с него
чехол и, наложив стрелу на тетиву, прицелился в испанцев, сидевших в лодке.
Следом за ним и другие матросы закричали: «Если вам нужен кто-нибудь из нас,
идите сюда! Возьмите его сами! Суньтесь только, проклятые мучители!»
Глядя на
матросов, и капитан обрел мужество. Ничего не ответив испанцам, он приказал
половине команды как можно быстрее поднять паруса, а остальным в это время быть
наготове, чтобы сбросить солдат, если те полезут на палубу.
Но тем
временем подошли еще две лодки и уцепились баграми за борт корабля. Какой-то
испанец вскарабкался на руслены, а оттуда на палубу, и я узнал в нем одного из
священников инквизиции, который допрашивал меня во время пыток. Бешенство
овладело мной, когда я вспомнил, как этот дьявол стоял и уговаривал моих
мучителей постараться во имя любви к господу богу. Выхватив лук у моряка из
Саутуолда, я до предела натянул тетиву к выстрелил. Я не промахнулся, Томас,
потому что умел, как и ты, обращаться с луком. Испанец запрокинулся и полетел в
море с доброй английской стрелой в груди.
После
этого никто уже не пытался подняться ка борт: испанцы только стреляли в нас, и им
удалось ранить одного человека. Капитан приказал нам оставить в покое луки и
укрыться за фальшбортом, ибо паруса уже приняли ветер. И тогда Хуан де Гарсиа
поднялся в лодке во весь рост и проклял меня и мою жену.
«Вы от
меня все равно не уйдете! – кричал он, пересыпая свою речь проклятиями и
бранными словами. – Даже если мне придется ждать двадцать лет, я все равно
отомщу вам и всем, кто вам дорог! А ты, Луиса де Гарсиа, помни: где бы ты так
спряталась, я найду тебя, и когда мы встретимся, тебе придется пойти за мной,
куда я захочу, или этот час станет твоим смертным часом!»
Но мы
уже плыли к Англии, и лодки вскоре остались за кормой».
– Вот,
сыновья мои, – закончил рассказ отец, – теперь вы знаете, что
случилось со мною в юности и как я женился ка вашей матери, которую сегодня
похоронил. Хуан де Гарсиа сдержал свое слово.
– А
все-таки странно, – проговорил Джеффри, – что после стольких лет он
убил нашу мать. Ведь, по вашим словам, он был когда-то в нее влюблен. Право же,
ни один злодей не сделал бы такого!
– Удивляться
тут нечему, – ответил отец. – Мы не знаем, о чем они говорили, прежде
чем он ее заколол. Ясно только одно: когда он крикнул Томасу, что хотел бы
посмотреть, сколько правды в предсказаниях, он имел в виду какие-то слова вашей
матери. И потом – много лет назад де Гарсиа поклялся, что либо она пойдет за
ним, либо он ее убьет. Твоя мать была еще красива, Джеффри, и, возможно, он
предложил ей на выбор – бежать с ним или умереть. А о большем, сын мой, и не
старайся узнать…
Тут мой
отец закрыл лицо руками и разразился душераздирающими рыданиями.
– Почему
же вы не рассказали нам все это раньше, отец? – спросил я, когда снова мог
заговорить. – Тогда на земле уже сейчас было бы одним негодяем меньше и
мне бы не пришлось отправляться в далекий путь.
Я даже
не представлял себе, каким этот путь окажется далеким!
|
