 Увеличить |
(из записок
благоразумного человека)
Посв. Анас. Серг. П-вой
Поэта мы увенчаем цветами и выведем его вон из
города.
/Платон/
Три столба у царства: поэт, меч и закон.
/Предания северных бардов/
Поэты будут употребляться лишь в назначенные
дни
для сочинения гимнов общественным
постановлениям.
/Одна из промышленных компаний XVIII-го
века.
!?!? XIX-й век/
ПИСЬМО I
Наконец я в деревне покойного дядюшки. Пишу к
тебе, сидя в огромных дедовских креслах, у окошка; правда, перед глазами у меня
вид не очень великолепный: огород, две-три яблони, четвероугольный пруд, голое
поле — и только; видно, дядюшка был не большой хозяин; любопытно знать, что же
он делал, проживая здесь в продолжение пятнадцати лет безвыездно. Неужели он, как
один из моих соседей, встанет поутру рано, часов в пять, напьется чаю и сядет
раскладывать гранпасьянс вплоть до обеда; отобедает, ляжет отдохнуть и опять за
гранпасьянс вплоть до ночи; так проходят 365 дней. Но понимаю. Спрашивал я у
людей, чем занимался дядюшка? Они мне отвечали:
Да так-с. Мне этот ответ чрезвычайно нравится.
Такая жизнь имеет что-то поэтическое, и я надеюсь вскоре после довать примеру
дядюшки; право; умный был человек покойник! В самом деле, я здесь по крайней
море хладнокровнее, нежели в городе, и доктора очень умно сделали, отправив
меня сюда; они, вероятно, сделали это для того, чтоб сбыть меня с рук; но,
кажется, я их обману: сплин мой, подивись, почти прошел; напрасно думают, что
рассеянная жизнь может лечить больных в моем роде; неправда: светская жизнь
бесит, книги также бесят, а здесь, вообрази себе мое счастие, — я почти
никого не вижу, и со мной нет ни одной книги! этого счастия описать нельзя —
надобно испытать его. Когда книга лежит на столе, то невольно протягиваешь к
ней руку, раскрываешь, читаешь; начало тебя заманивает, обещает золотые
горы, — подвигаешься дальше, и видишь одни мыльные пузыри, ощущаешь то
ужасное чувство, которое испытали все ученые от начала веков до нынешнего года
включительно: искать и не находить! Это чувство мучило меня с тех пор, как я
начал себя помнить, и я ему приписываю те минуты сплина, которые докторам
угодно приписывать желчи. Однако ж не думай, чтоб я жил совершенно отшельником:
по древнему обычаю, я, как новый помещик, сделал визиты всем моим соседям,
которых, к счастию, немного; говорил с вами об охоте, которой терпеть не могу,
о земледелии, которого не понимаю, и об их родных, о которых сроду но слыхивал.
Но все эти господа так радушны, так гостеприимны, так чистосердечны, что я их
от души полюбил; ты па можешь себе представить, как меня прельщает их полное
равнодушное невежество обо всем, что происходит вне их уезда; с каким
наслаждением я слушаю их невероятны суждения о единственном нумере Московских
ведомостей, получаемом на целый уезд; в атом нумере, для предосторожности
обвернутом в обойную бумагу, читается по очереди все, от привода лошадей в
столицу до ученых известий включительно; первые, разумеется, читаются с
любопытством, а последние для смеха, — который я разделяю с ними от чистого
сердца, хотя по другой причине; за то пользуюсь всеобщим уважением. Прежде они
меня боялись и думали, что я, как приезжий из столицы, буду им читать лекции о
химии пли плодопеременном хозяйстве; по когда я им высказал, что, по моему
мнению, лучше ничего не знать, нежели знать столько, сколько знают наши ученые,
что ничто столько не противно счастию человека, как много знать, и что
невежество никогда еще не мешало пищеварению, тогда они ясно увидели, что я
добрый малый и прекраснейший человек, и стали мне рассказывать свои разные
шутки над теми умниками, которые назло рассудку заводят в своих деревнях
картофель, молотильни, крупчатки и другие разные вычурные новости: умора, да и
только! — И поделом этим умникам — об чем они хлопочут? Которые побойчее,
те из моих новых друзей рассуждают и о политике; всего больше их тревожит
турецкий султан по старой памяти, и очень их занимает распря у Тигил-Бузи с
Гафис-Бузи; также не могут они добраться, отчего Карла Х начали называть
ДонКар-лосом… Счастливые люди! Мы спасаемся от омерзения, ко торое наводит на
душу политика, искусственным образом, — т. е. отказываемся читать
газеты, а они самым естественным т. е. читают и не понимают… Истинно,
смотря на них, я более и более уверяюсь, что истинное счастие может состоять
только в том, чтоб все знать или ничего не знать, и как первое до сих пор
человеку невозможно, то должно избрать последнее. Я эту мысль в разных видах
проповедую моим соседям: она им очень по сердцу; а меня очень забавляет то
умиление, с которым они меня слушают. Одного они не понимают во мне: как я,
будучи прекраснейшим человеком, не пью пунша и не держу у себя псовой охоты; но
надеюсь, что они к этому привыкнут и мне удастся, хотя в нашем уезде, убить это
негодное просвещение, которое только выводит человека из терпения и противится
его внутреннему, естественному влечению: сидеть склавши руки… Но к черту
философия! она умеет вмешаться в мысли самого животного человека… Кстати о
животных: у иных из моих соседей есть прехорошенькие дочки, которых, однако ж,
нельзя сравнить с цветами, а разве с огородной зеленью, — тучные, полные,
здоровые — и слова от них не добьешься. У одного из ближайших моих соседей,
очень богатого человека, есть дочь, которую, кажется, зовут Катенькой и которую
можно бы почесть исключением из общего правила, если б она также не имела
привычки прижимать язычок к зубам и краснеть при каждом слове, которое ей
скажешь. Я бился с нею около получаса и до сих пор не могу решить, есть ли ум
под этою прекрасною оболочкою, а эта оболочка в самом деле прекрасна. В ее
полу-заспанных глазках, в этом носике, вздернутом кверху, ость что-то такое
милое, такое ребяческое, что невольно хочется расцеловать се. Мне очень
желательно, как здесь говорят, заставить заговорить эту куколку, и я
приготовляюсь в бу дущее свидание начать разговор хоть словами несравненного
Ивана Федоровича Шпоньки: летом-с бывает очень много мух (Гоголь. (Примеч. В.
Ф. Одоевского.)), и посмотрю, не выйдет ли из этого разговора нечто
продолжительнее беседы Ивана Федоровича с его невестою. Прощай. Пиши ко мне
чаще; но от меня ожидай писем очень редко; мне очень весело читать твои письма,
но едва ли не столь же весело не отвечать на них.
|
