III
– Боже
мой, как у вас здесь хорошо! Как хорошо! – говорила Анна, идя быстрыми и
мелкими шагами рядом с сестрой по дорожке. – Если можно, посидим немного
на скамеечке над обрывом. Я так давно не видела моря. И какой чудный воздух:
дышишь – и сердце веселится. В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала
изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя?
Представь себе – резедой.
Вера
ласково усмехнулась:
– Ты
фантазерка.
– Нет,
нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном
свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях художник Борицкий – вот тот, что
пишет мой портрет, – согласился, что я была права и что художники об этом
давно знают.
– Художник
– твое новое увлечение?
– Ты
всегда придумаешь! – засмеялась Анна и, быстро подойдя к самому краю
обрыва, отвесной стеной падавшего глубоко в море, заглянула вниз и вдруг
вскрикнула в ужасе и отшатнулась назад с побледневшим лицом.
– У,
как высоко! – произнесла она ослабевшим и вздрагивающим голосом. –
Когда я гляжу с такой высоты, у меня всегда как-то сладко и противно щекочет в
груди… и пальцы на ногах щемит… И все-таки тянет, тянет…
Она
хотела еще раз нагнуться над обрывом, но сестра остановила ее.
– Анна,
дорогая моя, ради бога! У меня у самой голова кружится, когда ты так делаешь.
Прошу тебя, сядь.
– Ну
хорошо, хорошо, села… Но ты только посмотри, какая красота, какая радость – просто
глаз не насытится. Если бы ты знала, как я благодарна богу за все чудеса,
которые он для нас сделал!
Обе на
минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не
было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского простора
еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь
косыми гладкими полосами в местах течения и переходя в густо-синий глубокий
цвет на горизонте.
Рыбачьи
лодки, с трудом отмечаемые глазом – такими они казались маленькими, – неподвижно
дремали в морской глади, недалеко от берега. А дальше точно стояло в воздухе,
не подвигаясь вперед, трехмачтовое судно, все сверху донизу одетое
однообразными, выпуклыми от ветра, белыми стройными парусами.
– Я
тебя понимаю, – задумчиво сказала старшая сестра, – но у меня как-то
не так, как у тебя. Когда я в первый раз вижу море после большого времени, оно
меня и волнует, и радует, и поражает. Как будто я в первый раз вижу огромное,
торжественное чудо. Но потом, когда привыкну к нему, оно начинает меня давить
своей плоской пустотой… Я скучаю, глядя на него, и уж стараюсь больше не
смотреть. Надоедает.
Анна
улыбнулась.
– Чему
ты? – спросила сестра.
– Прошлым
летом, – сказала Анна лукаво, – мы из Ялты поехали большой
кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали
сначала в облако, было очень сыро и плохо видно, а мы все поднимались вверх по
крутой тропинке между соснами. И вдруг как-то сразу окончился лес, и мы вышли
из тумана. Вообрази себе; узенькая площадка на скале, и под ногами у нас
пропасть. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады – как
мелкая травка. Вся местность спускается к морю, точно географическая карта. А
там дальше – море! Верст на пятьдесят, на сто вперед. Мне казалось – я повисла
в воздухе и вот-вот полечу. Такая красота, такая легкость! Я оборачиваюсь назад
и говорю проводнику в восторге: «Что? Хорошо, Сеид-оглы?» А он только языком
почмокал: «Эх, барина, как мине все это надоел. Каждый день видим».
– Благодарю
за сравнение, – засмеялась Вера, – нет, я только думаю, что нам,
северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю лес. Помнишь лес у нас в
Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А
мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая…
прохлада.
– Мне
все равно, я все люблю, – ответила Анна. – А больше всего я люблю мою
сестренку, мою благоразумную Вереньку. Нас ведь только двое на свете.
Она
обняла старшую сестру и прижалась к ней, щека к щеке. И вдруг спохватилась.
– Нет,
какая же я глупая! Мы с тобою, точно в романе, сидим и разговариваем о природе,
а я совсем забыла про мой подарок. Вот посмотри. Я боюсь только, понравится ли?
Она
достала из своего ручного мешочка маленькую записную книжку в удивительном переплете:
на старом, стершемся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой
филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты, – очевидно,
любовное дело рук искусного и терпеливого художника. Книжка была прикреплена к
тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены
таблетками из слоновой кости.
– Какая
прекрасная вещь! Прелесть! – сказала Вера и поцеловала сестру. –
Благодарю тебя. Где ты достала такое сокровище?
– В
одной антикварной лавочке. Ты ведь знаешь мою слабость рыться в старинном
хламе. Вот я и набрела на этот молитвенник. Посмотри, видишь, как здесь
орнамент делает фигуру креста. Правда, я нашла только один переплет, остальное
все пришлось придумывать – листочки, застежки, карандаш. Но Моллине совсем не
хотел меня понять, как я ему ни толковала. Застежки должны были быть в таком же
стиле, как и весь узор, матовые, старого золота, тонкой резьбы, а он бог знает
что сделал. Зато цепочка настоящая венецианская, очень древняя.
Вера
ласково погладила прекрасный переплет.
– Какая
глубокая старина!.. Сколько может быть этой книжке? – спросила она.
– Я
боюсь определить точно. Приблизительно конец семнадцатого века, середина восемнадцатого…
– Как
странно, – сказала Вера с задумчивой улыбкой. – Вот я держу в своих
руках вещь, которой, может быть, касались руки маркизы Помпадур или самой
королевы Антуанетты… Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову
шальная мысль переделать молитвенник в дамский carnet[1]. Однако все-таки пойдем
посмотрим, что там у нас делается.
Они
пошли в дом через большую каменную террасу, со всех сторон закрытую густыми
шпалерами винограда «изабелла». Черные обильные гроздья, издававшие слабый
запах клубники, тяжело свисали между темной, кое-где озолоченной солнцем
зеленью. По всей террасе разливался зеленый полусвет, от которого лица женщин
сразу побледнели.
– Ты
велишь здесь накрывать? – спросила Анна.
– Да,
я сама так думала сначала… Но теперь вечера такие холодные. Уж лучше в
столовой. А мужчины пусть сюда уходят курить.
– Будет
кто-нибудь интересный?
– Я
еще не знаю. Знаю только, что будет наш дедушка.
– Ах,
дедушка милый. Вот радость! – воскликнула Анна и всплеснула руками. –
Я его, кажется, сто лет не видала.
– Будет
сестра Васи и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька, просто голову
потеряла. Ты знаешь, что они оба любят покушать – и дедушка и профессор. Но ни
здесь, ни в городе – ничего не достанешь ни за какие деньги. Лука отыскал
где-то перепелов – заказал знакомому охотнику – и что-то мудрит над ними.
Ростбиф достали сравнительно недурной, – увы! – неизбежный ростбиф.
Очень хорошие раки.
– Ну
что ж, не так уж дурно. Ты не тревожься. Впрочем, между нами, у тебя у самой
есть слабость вкусно поесть.
– Но
будет и кое-что редкое. Сегодня утром рыбак принес морского детуха. Я сама
видела. Прямо какое-то чудовище. Даже страшно.
Анна, до
жадности любопытная ко всему, что ее касалось и что не касалось, сейчас же потребовала,
чтобы ей принесли показать морского петуха.
Пришел
высокий, бритый, желтолицый повар Лука с большой продолговатой белой лоханью,
которую он с трудом, осторожно держал за ушки, боясь расплескать воду на
паркет.
– Двенадцать
с половиною фунтов, ваше сиятельство, – сказал он с особенной поварской
гордостью. – Мы давеча взвешивали.
Рыба
была слишком велика для лоханки и лежала на дне, завернув хвост. Ее чешуя отливала
золотом, плавники были ярко-красного цвета, а от громадной хищной морды шли в
стороны два нежно-голубых складчатых, как веер, длинных крыла. Морской петух
был еще жив и усиленно работал жабрами.
Младшая
сестра осторожно дотронулась мизинцем до головы рыбы. Но петух неожиданно
всплеснул хвостом, и Анна с визгом отдернула руку.
– Не
извольте беспокоиться, ваше сиятельство, все в лучшем виде устроим, –
сказал повар, очевидно понимавший тревогу Анны. – Сейчас болгарин принес
две дыни. Ананасные. На манер вроде как канталупы, но только запах куда
ароматнее. И еще осмелюсь спросить ваше сиятельство, какой соус прикажете
подавать к петуху: тартар или польский, а то можно просто сухари в масле?
– Делай,
как знаешь. Ступай! – сказала княгиня.
|