XII
Вера
Николаевна оставила свой экипаж за две улицы до Лютеранской. Она без большого
труда нашла квартиру Желткова. Навстречу ей вышла сероглазая старая женщина,
очень полная, в серебряных очках, и так же, как вчера, спросила:
– Кого
вам угодно?
– Господина
Желткова, – сказала княгиня.
Должно
быть, ее костюм – шляпа, перчатки – и несколько властный тон произвели на хозяйку
квартиры большое впечатление. Она разговорилась.
– Пожалуйста,
пожалуйста, вот первая дверь налево, а там сейчас… Он так скоро ушел от нас.
Ну, скажем, растрата. Сказал бы мне об этом. Вы знаете, какие наши капиталы,
когда отдаешь квартиры внаем холостякам. Но какие-нибудь шестьсот-семьсот
рублей я бы могла собрать и внести за него. Если бы вы знали, что это был за
чудный человек, пани. Восемь лет я его держала на квартире, и он казался мне
совсем не квартирантом, а родным сыном.
Тут же в
передней был стул, и Вера опустилась на него.
– Я
друг вашего покойного квартиранта, – сказала она, подбирая каждое слово к
слову. – Расскажите мне что-нибудь о последних минутах его жизни, о том,
что он делал и что говорил.
– Пани,
к нам пришли два господина и очень долго разговаривали. Потом он объяснил, что
ему предлагали место управляющего в экономии. Потом пан Ежий побежал до
телефона и вернулся такой веселый. Затем эти два господина ушли, а он сел и
стал писать письмо. Потом пошел и опустил письмо в ящик, а потом мы слышим,
будто бы из детского пистолета выстрелили. Мы никакого внимания не обратили. В
семь часов он всегда пил чай. Лукерья – прислуга – приходит и стучится, он не
отвечает, потом еще раз, еще раз. И вот должны были взломать дверь, а он уже
мертвый.
– Расскажите
мне что-нибудь о браслете, – приказала Вера Николаевна.
– Ах,
ах, ах, браслет – я и забыла. Почему вы знаете? Он, перед тем как написать
письмо, пришел ко мне и сказал: «Вы католичка?» Я говорю: «Католичка». Тогда он
говорит: «У вас есть милый обычай – так он и сказал: милый обычай – вешать на
изображение матки боски кольца, ожерелья, подарки. Так вот исполните мою
просьбу: вы можете этот браслет повесить на икону?» Я ему обещала это сделать.
– Вы
мне его покажете? – спросила Вера.
– Про́шу,
про́шу, пани. Вот его первая дверь налево. Его хотели сегодня отвезти в анатомический
театр, но у него есть брат, так он упросил, чтобы его похоронить
по-христианску. Про́шу, про́шу.
Вера
собралась с силами и открыла дверь. В комнате пахло ладаном и горели три
восковые свечи. Наискось комнаты лежал на столе Желтков. Голова его покоилась
очень низко, точно нарочно ему, трупу, которому все равно, подсунули маленькую
мягкую подушку. Глубокая важность была в его закрытых глазах, и губы улыбались
блаженно и безмятежно, как будто бы он перед расставаньем с жизнью узнал
какую-то глубокую и сладкую тайну, разрешившую всю человеческую его жизнь. Она
вспомнила, что то же самое умиротворенное выражение она видала на масках
великих страдальцев – Пушкина и Наполеона.
– Если
прикажете, пани, я уйду? – спросила старая женщина, и в ее тоне
послышалось что-то чрезвычайно интимное.
– Да,
я потом вас позову, – сказала Вера и сейчас же вынула из маленького бокового
кармана кофточки большую красную розу, подняла немного вверх левой рукой голову
трупа, а правой рукой положила ему под шею цветок. В эту секунду она поняла,
что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее. Она вспомнила
слова генерала Аносова о вечной исключительной любви – почти пророческие слова.
И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его
виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем.
Когда
она уходила, то хозяйка квартиры обратилась к ней льстивым польским тоном:
– Пани,
я вижу, что вы не как все другие, не из любопытства только. Покойный пан Желтков
перед смертью сказал мне: «Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня
какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение…» –
он даже нарочно записал мне это. Вот поглядите…
– Покажите, –
сказала Вера Николаевна и вдруг заплакала. – Извините меня, это впечатление
смерти так тяжело, что я не могу удержаться.
И она
прочла слова, написанные знакомым почерком: «L. van Beethoven. Son.
№ 2, op. 2. Largo Appassionato».
|