|
VI
В
поисках за ответами на вопрос жизни я испытал совершенно то же чувство, которое
испытывает заблудившийся в лесу человек.
Вышел на
поляну, влез на дерево и увидал ясно беспредельные пространства, но увидал, что
дома там нет и не может быть; пошел, в чащу, во мрак, и увидал мрак, и тоже нет
и нет дома.
Так я
блуждал в этом лесу знаний человеческих между просветами знаний математических
и опытных, открывавших мне ясные горизонты, но такие, по направлению которых не
могло быть дома, и между мраком умозрительных знаний, в которых я погружался
тем в больший мрак, чем дальше я подвигался, и убедился, наконец, в том, что
выхода нет и не может быть.
Отдаваясь
светлой стороне знаний, я понимал, что я только отвожу себе глаза от вопроса.
Как ни заманчивы, ясны были горизонты, открывавшиеся мне, как ни заманчиво было
погружаться в бесконечность этих знаний, я понимал уже, что они, эти знания,
тем более ясны, чем менее они мне нужны, чем менее отвечают на вопрос.
Ну, я
знаю, – говорил я себе, – все то, что так упорно желает знать наука,
а ответа на вопрос о смысле моей жизни на этом пути нет. В умозрительной же
области я понимал, что, несмотря на то, или именно потому, что цель знания была
прямо направлена на ответ моему вопросу, ответа нет иного, как тот, который я
сам дал себе: Какой смысл моей жизни? – Никакого. – Или: Что выйдет
из моей жизни? Ничего. – Или: Зачем существует все то, что существует, и зачем
я существую? – Затем, что существует.
Спрашивая
у одной стороны человеческих знаний, я получал бесчисленное количество точных
ответов о том, о чем я не спрашивал: о химическом составе звезд, о движении
солнца к созвездию Геркулеса, о происхождении видов и человека, о формах
бесконечно малых атомов, о колебании бесконечно малых невесомых частиц эфира;
но ответ в этой области знаний на мой вопрос: в чем смысл моей жизни? –
был один: ты – то, что ты называешь твоей жизнью, ты – временное, случайное
сцепление частиц. Взаимное воздействие, изменение этих частиц производит в тебе
то, что ты называешь твоею жизнью. Сцепление это продержится некоторое время; потом
взаимодействие этих частиц прекратится – и прекратится то, что ты называешь
жизнью, прекратятся и все твои вопросы. Ты – случайно слепившийся комочек
чего-то. Комочек преет. Прение это комочек называет своей жизнью. Комочек
расскочится – и кончится прение и все вопросы. Так отвечает ясная сторона
знаний и ничего другого не может сказать, если она только строго следует своим
основам.
При
таком ответе оказывается, что ответ отвечает не на вопрос. Мне нужно знать
смысл моей жизни, а то, что она есть частица бесконечного, не только не придает
ей смысла, но уничтожает всякий возможный смысл.
Те же
неясные сделки, которые делает эта сторона опытного, точного знания с
умозрением, при которых говорится, что смысл жизни состоит в развитии и
содействии этому развитию, по неточности и неясности своей не могут считаться
ответами.
Другая
сторона знания, умозрительная, когда она строго держится своих основ, прямо отвечая
на вопрос, везде и во все века отвечает и отвечала одно и то же: мир есть
что-то бесконечное и непонятное. Жизнь человеческая есть непостижимая часть
этого непостижимого «всего». Опять я исключаю все те сделки между умозрительными
и опытными знаниями, которые составляют весь балласт полунаук, так называемых
юридических, политических, исторических. В эти науки опять так же неправильно
вводятся понятия развития, совершенствования с тою только разницей, что там –
развитие всего, а здесь – жизни людей. Неправильность одна и та же: развитие,
совершенствование в бесконечном не может иметь ни цели, ни направления и по
отношению к моему вопросу ничего не отвечает.
Там же,
где умозрительное знание точно, именно в истинной философии, не в той, которую
Шопенгауэр называл профессорской философией, служащей только к тому, чтобы
распределить все существующие явления по новым философским графам и назвать их
новыми именами, – там, где философ не упускает из вида существенный
вопрос, ответ всегда один и тот же, – ответ, данный Сократом,
Шопенгауэром, Соломоном, Буддой.
«Мы
приблизимся к истине только настолько, насколько мы удалимся от жизни, –
говорит Сократ, готовясь к смерти. – К чему мы, любящие истину, стремимся
в жизни? К тому, чтоб освободиться от тела и от всего зла, вытекающего из жизни
тела. Если так, то как же нам не радоваться, когда смерть приходит к нам?»
«Мудрец
всю жизнь ищет смерть, и потому смерть не страшна ему».
А вот
что говорит Шопенгауэр:
«Познавши
внутреннюю сущность мира как волю и во всех явлениях, от бессознательного
стремления темных сил природы до полной сознанием деятельности человека,
признавши только предметность этой воли, мы никак не избежим того следствия,
что вместе с свободным отрицанием, самоуничтожением воли исчезнут и все те
явления, то постоянное стремление и влечение без цели и отдыха на всех ступенях
предметности, в котором и через которое состоит мир, исчезнет разнообразие
последовательных форм, исчезнут вместе с формой все ее явления с своими общими
формами, пространством и временем, а наконец и последняя основная его форма –
субъект и объект. Нет воли, нет представления, нет и мира. Перед нами, конечно,
остается только ничто. Но то, что противится этому переходу в ничтожество, наша
природа есть ведь только эта самая воля к существованию (Wille zum Leben),
составляющая нас самих, как и наш мир. Что мы так страшимся ничтожества, или,
что то же, так хотим жить – означает только, что мы сами не что иное, как это
хотение жизни, и ничего не знаем, кроме него. Поэтому то, что останется по
совершенном уничтожении воли для нас, которые еще полны волей, есть, конечно,
ничто; но и, наоборот, для тех, в которых воля обратилась и отреклась от себя,
для них этот наш столь реальный мир, со всеми его солнцами и млечными путями,
есть ничто».
«Суета
сует, – говорит Соломон, – суета сует – все суета! Что пользы
человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род преходит и
род приходит, а земля пребывает вовеки. Что было, то и будет; и что делалось,
то и будет делаться; и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем
говорят: „осмотри, вот это новое“; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые
будут после. Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме. И предал я
сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под
небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтоб они упражнялись в
нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все суета и томление
духа... Говорил и в сердце моем так: вот я возвеличился, приобрел мудрости
больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело
много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и
познать безумие и глупость; узнал, что и это – томление духа. Потому что во
многой мудрости много печали; и кто умножает познания умножает скорбь.
«Сказал
я в сердце моем: дай испытаю я тебя веселием и наслаждусь добром; но и это – суета.
О смехе сказал я: глупость, а о веселии: что оно делает? Вздумал я в сердце
своем услаждать вином тело мое и, между тем как сердце мое руководилось
мудростью, придержаться и глупости, доколе не увижу, что хорошо для сынов
человеческих, что должны были бы они делать под небом в немногие дни своей
жизни. Я предпринял большие дела: построил себе домы, насадил себе
виноградники. Устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые
дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья;
приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и
мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в
Иерусалиме; собрал себе серебра, и золота, и драгоценностей от царей и
областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные
музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде
меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребывала со мною. Чего бы глаза мои ни
пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселия. И
оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым
трудился я, делая их, и вот все – суета и томление духа, и нет от них пользы
под солнцем. И оглянулся я, чтобы взглянуть на мудрость, и безумие, и глупость.
Но узнал я, что одна участь постигает их всех. И сказал я в сердце своем: и
меня постигнет та же участь, как и глупого, – к чему же я сделался очень
мудрым? И сказал я в сердце моем, что и это – суета. Потому что мудрого не
будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и, увы,
мудрый умирает наравне с глупым! И возненавидел я жизнь, потому что противны
мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа.
И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен
оставить его человеку, который будет после меня. Ибо что будет иметь человек от
всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому
что все дни его – скорби, и его труды беспокойство; даже и ночью сердце его не
знает покоя. И это – суета. Не во власти человека и то благо, чтоб есть и пить
и услаждать душу свою от труда своего...
«Всему и
всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и
нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так
и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Это-то и худо во всем, что
делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих
исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к
умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу
живому лучше, нежели мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые не знают
ничего, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению; и
любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более чести
вовеки ни в чем, что делается под солнцем».
Так
говорит Соломон или тот, кто писал эти слова.
А вот
что говорит индийская мудрость: Шакья-Муни, молодой счастливый царевич, от которого
скрыты были болезни, старость, смерть, едет на гулянье и видит страшного
старика, беззубого и слюнявого. Царевич, от которого до сих пор скрыта была
старость, удивляется и выспрашивает возницу, что это такое и отчего этот
человек пришел в такое жалкое, отвратительное, безобразное состояние? И когда
он узнает, что это общая участь всех людей, что ему, молодому царевичу,
неизбежно предстоит то же самое, он не может уже ехать гулять и приказывает
вернуться, чтоб обдумать это. И он запирается один и обдумывает. И, вероятно,
придумывает себе какое-нибудь утешение, потому что опять веселый и счастливый
выезжает на гулянье. Но в этот раз ему встречается больной. Он видит
изможденного, посиневшего, трясущегося человека, с помутившимися глазами.
Царевич, от которого скрыты были болезни, останавливается и спрашивает, что это
такое. И когда он узнает, что это – болезнь, которой подвержены все люди, и что
он сам, здоровый и счастливый царевич, завтра может заболеть так же, он опять
не имеет духа веселиться, приказывает вернуться и опять ищет успокоения и,
вероятно, находит его, потому что в третий раз едет гулять; но в третий раз он
видит еще новое зрелище; он видит, что несут что-то. «Что это?» – Мертвый
человек. – «Что значит мертвый?» – спрашивает царевич. Ему говорят, что
сделаться мертвым значит сделаться тем, чем сделался этот человек. Царевич
подходит к мертвому, открывает и смотрит на него. «Что же будет с ним дальше?» –
спрашивает царевич. Ему говорят, что его закопают в землю. «Зачем?» – Затем,
что он уже наверно не будет больше никогда живой, а только будет от него смрад
и черви. – «И это удел всех людей? И со мною то же будет? Меня закопают, и
от меня будет смрад, и меня съедят черви?» – Да. – «Назад! Я не еду гулять
и никогда не поеду больше».
И
Шакья-Муни не мог найти утешения в жизни, и он решил, что жизнь – величайшее
зло, и все силы души употребил на то, чтоб освободиться от нее и освободить
других. И освободить так, чтоб и после смерти жизнь не возобновлялась
как-нибудь, чтоб уничтожить жизнь совсем, в корне. Это говорит вся индийская
мудрость.
Так вот
те прямые ответы, которые дает мудрость человеческая, когда она отвечает на вопрос
жизни.
«Жизнь
тела есть зло и ложь. И потому уничтожение этой жизни тела есть благо, и мы
должны желать его», – говорит Сократ.
«Жизнь
есть то, чего не должно бы быть, – зло, и переход в ничто есть
единственное благо жизни», – говорит Шопенгауэр.
«Все в
мире – и глупость и мудрость, и богатство и нищета, и веселье и горе – все
суета и пустяки. Человек умрет, и ничего не останется. И это глупо», –
говорит Соломон.
«Жить с
сознанием неизбежности страданий, ослабления, старости и смерти нельзя – надо
освободить себя от жизни, от всякой возможности жизни», – говорит Будда.
И то,
что сказали эти сильные умы, говорили, думали и чувствовали миллионы миллионов
людей, подобных им. И думаю, и чувствую и я.
Так что
блуждание мое в знаниях не только не вывело меня из моего отчаяния, но только
усилило его. Одно знание не отвечало на вопросы жизни, другое же знание
ответило, прямо подтверждая мое отчаяние и указывая, что то, к чему я пришел, не
есть плод моего заблуждения, болезненного состояния ума, – напротив, оно
подтвердило мне то, что я думал верно и сошелся с выводами сильнейших умов
человечества.
Обманывать
себя нечего. Все – суета. Счастлив, кто не родился, смерть лучше жизни; надо
избавиться от нее.
|