ГЛАВА XXXIV
Домашние неурядицы
Отведав
волнующего напитка, Мартин жаждал второго глотка; раз ощутив величие власти, он
хотел насладиться им вновь. Мисс Хелстоун – та самая девушка, которую он всегда
называл дурнушкой и чье лицо теперь днем и ночью, и во тьме и при свете солнца
стояло перед его глазами, – однажды оказалась в его власти, и ему было
больно думать, что это никогда больше не повторится.
Хотя
Мартин еще ходил в школу, он уже был не совсем обычным школьником, а в будущем
ему предстояло превратиться в весьма своеобразного человека. Несколько лет
спустя он приложил все силы, чтобы переделать свою натуру и приспособиться к
окружающему миру, но это ему так и не удалось, печать своеобразия осталась на
нем навсегда. А пока Мартин сидел за своей партой, не слушая учителя, и
обдумывал, как бы ему продолжить начавшийся роман; он еще не знал, что
большинство таких романов не идет далее первого или самое большее второго шага!
Всю субботу после полудня провел он в лесу с книгой волшебных легенд и той,
другой, еще не написанной книгой, созданной его воображением.
Канун
воскресенья никогда не вызывал у Мартина благочестивых чувств. Его отец и мать,
хотя и отрицали свою принадлежность к господствующей англиканской церкви, но
тем не менее каждое воскресенье заполняли вместе со всем своим цветущим
семейством вместительную скамью в брайерфилдской церкви. В теории мистер Йорк
ставил все церкви и все секты на одну доску; миссис Йорк отдавала пальму
первенства квакерам и моравским братьям, ибо те наиболее достойно несли
терновый венец смирения. Однако никто из них и не помышлял вступить в какую-либо
секту.
Как я
уже сказала, Мартин недолюбливал воскресенье, потому что утренняя служба тянулась
очень долго, а проповедь обычно приходилась ему не по вкусу. Однако сейчас
мечты открыли ему незнакомое дотоле очарование предстоящего воскресного дня.
В
воскресенье была уже настоящая зима. Намело такие сугробы, что за завтраком
миссис Йорк решила не пускать детей в церковь. Пусть лучше посидят тихонько
часа два в малой гостиной, а Роза и Мартин по очереди почитают им проповеди –
разумеется, проповеди пророка и реформатора Джона Весли, которого и миссис и
мистер Йорк весьма уважали.
– Роза
может делать что хочет, – сказал Мартин, не отрывая глаз от книги, которую
он, по привычке, сохранившейся на всю жизнь, читал во время еды.
– Роза
будет делать, что велят, и Мартин тоже, – заметила миссис Йорк.
– Я
иду в церковь.
Сказано
это было с несокрушимым спокойствием истинного Йорка, который знает, чего
хочет, и знает, что своего добьется, а если встретится с непреодолимым
препятствием и если не будет иного выхода, скорее погибнет, но ни за что не
сдастся.
– Погода
не подходящая, – вмешался отец.
Ответа
на последовало. Не отрываясь от книги, Мартин медленно доедал хлеб, запивая его
молоком.
– Мартин
терпеть не может церковь, но слушаться старших ему, видно, еще
неприятнее, – сказала миссис Йорк.
– Значит,
по-вашему, я одержим духом противоречия?
– Конечно!
– Вовсе
нет!
– Тогда
в чем же дело?
– Причин
слишком много, и они слишком сложны. Чтобы все объяснить, мне пришлось бы
раскрыть перед вами все тайны моей души.
– Нет,
вы послушайте, послушайте его! – воскликнул мистер Йорк. – Я должен
сделать этого парня адвокатом. У него природный дар: он будет жить за счет
своего языка. Эстер, твой третий сын должен стать адвокатом: у него для этого
все данные – наглость, самомнение и способность говорить, говорить и говорить
без конца!
– Роза,
передай мне, пожалуйста, хлеба, – с глубокой невозмутимостью, спокойно,
даже флегматично попросил Мартин. От природы у него был низкий, выразительный
голос, который в трудные минуты становился почти неслышным, как женский шепот;
чем непреклоннее был Мартин, тем печальнее и нежнее звучала его речь.
Мартин
позвонил и ласково попросил принести ему зимние башмаки.
– Мартин, –
убеждал отец, – вся дорога в сугробах, пробиться даже взрослому нелегко. Однако, –
продолжал он, видя, что Мартин поднялся при звуке церковного колокола, –
если уж ты так упрям, на сей раз я не стану тебе мешать. Иди, но доберись до
церкви во что бы то ни стало! Пусть снежные вихри наметают сугробы и
преграждают тебе путь! Иди сквозь метель, скользи по голому льду, если не
хочешь сидеть в тепле у камина.
Мартин
спокойно накинул плащ, обернул шею шарфом, надвинул шапку и уверенно вышел на
улицу.
– У
отца гораздо больше здравого смысла, чем у матери, – проговорил он. –
Как женщинам не хватает ума! Они бьют тебя по самому больному месту, воображая,
что долбят бесчувственный камень.
Мартин
пришел в церковь слишком рано.
– Теперь,
если непогода испугает ее, – а сейчас настоящая декабрьская метель, –
или если миссис Прайор запретит ей выйти и я ее не увижу после всех этих
неприятностей, я обижусь по-настоящему. Буря или метель, град или снег, она
должна прийти, и если ее ум соответствует ее глазам и красоте лица, она
обязательно придет, придет, чтобы встретиться со мной, так же как я пришел сюда
в надежде увидеть ее. Ведь хочет же она услышать хоть слово о своем чертовом
возлюбленном, так же как я хочу вкусить то, в чем, по-моему, заключен весь
смысл жизни, вся ее суть. Жить без приключении для меня все равно, что пить
выдохшееся пиво вместо шампанского.
Мартин
огляделся. В холодной и тихой церкви не было никого, кроме одинокой старухи.
Перезвон колоколов стих, еще звучал только один колокол, и под его гул пожилые
прихожане один за другим смиренно занимали свободные места. Лишь самые убогие,
самые старые и самые бедные остаются верны матери-церкви в любую непогоду; так
и в это вьюжное утро у церкви не было ни одного экипажа, все состоятельные
семейства предпочли остаться дома, передние мягкие скамьи с подушками
пустовали, и только на голых дубовых сиденьях кое-где разместились седые
старики, старухи да несчастные бедняки.
– Я
буду презирать ее, если она не придет, – свирепо пробормотал Мартин.
Широкополая
шляпа священника показалась в дверях: мистер Хелстоун и его причетник вошли в
церковь. Звон прекратился, священник взошел на кафедру, двери закрылись, и
служба началась. Скамья, отведенная для обитателей дома мистера Хелстоуна, была
пуста: Каролина не пришла, и Мартин презирал ее от души.
– Никчемная
дрянь! Пустышка! Вздорная болтунья! Тщеславная, слабовольная, ограниченная, как
и все девицы!
Такова
была его молитва.
– И
ничуть она не похожа на портрет у нас в столовой: глаза не так велики и
выразительны, и нос не греческий, и в устах нет того очарования, которое, я
думал, рассеет мои угрюмые мысли, избавит меня от ужасной хандры. Что же она
такое? Тощая спичка, кукла, безделушка, одним словом – девица!
Юный
циник был так поглощен своими мыслями, что забыл в надлежащий момент подняться
с колен и все еще оставался в благочестиво-смиренной позе, когда литания
окончилась и прозвучал первый псалом. Этот промах расстроил его еще больше, и
Мартин вскочил на ноги красный как рак, ибо был чувствительнее самой
застенчивой девицы. А тут еще в довершение всего двери церкви приоткрылись и
раздался топот сотни маленьких ног: в боковые приделы торопливо хлынули ученики
воскресной школы. В Брайерфилде было принято зимой держать детей в теплом
помещении и водить в церковь только перед причастием и проповедью.
Сначала
рассадили самых младших, и только когда все мальчики и девочки были устроены,
когда под нарастающие звуки органа голоса хора и прихожан слились в священном
песнопении, в церковь, завершая процессию, неторопливо вошли взрослые ученицы.
Их учительница, проследив за тем, как они расселись, направилась к скамье,
предназначенной для семьи мистера Хелстоуна. Серый с розовым отливом плащ и
маленькая бобровая шапочка были знакомы Мартину. Именно этот костюм он так
жаждал увидеть. Буря не преградила путь мисс Хелстоун. В конце концов она
все-таки пришла! Вероятно, Мартин поведал свою радость псалтырю; во всяком случае
он сразу же прикрыл им лицо и просидел так минуты две. Впрочем, еще прежде чем
закончилась проповедь, поведение мисс Хелстоун снова его разозлило. Она ни разу
не взглянула в его сторону, ему не удалось уловить ни одного ее взгляда.
«Если
она не желает меня замечать, – подумал он, – и хочет показать, что я
для нее не существую, тогда она еще хуже, еще лживее, чем я думал. Неужели она
пришла сюда только ради этих ягнят, а не ради меня или этого долговязого
скелета Мура?»
Проповедь
окончилась, священник благословил прихожан, церковь опустела, а Каролина так и
не подошла к нему.
Только
теперь, на обратном пути, Мартин почувствовал, как секут лицо снежные вихри и
как холоден восточный ветер. Кратчайшая дорога к дому вела через огороженные
поля, протоптанной тропинки там не было, и идти напрямик было рискованно.
Однако это не беспокоило Мартина, и он выбрал именно кратчайший путь. Около
второй ограды росло несколько деревьев. Но что это за зонтик виднеется там? Да,
какой-то зонтик с явным трудом держится против ветра, а за ним развевается
знакомый розовато-серый плащ.
Мартин
ухмыльнулся, карабкаясь по заснеженному склону, сейчас такому же крутому, как
обрывы близ вершины Этны. Неповторимое выражение появилось у него на лице,
когда он, дойдя до изгороди, спокойно устроился рядом с Каролиной и таким
образом открыл переговоры, которые – будь его воля продолжались бы до
бесконечности.
– Я
думаю, вам лучше обменять миссис Прайор на меня.
– Я
не знала, по какой дороге вы пойдете, Мартин, но решила рискнуть. В церкви или
в церковной ограде никогда не поговоришь спокойно.
– Вы
согласны отдать моей матери миссис Прайор, а меня взять на ее место?
– Не
понимаю, что это миссис Прайор засела у вас в голове?
– Вы
называете ее «мамой», не так ли?
– Она
и есть моя мать.
– Невероятно,
чтобы такая неумелая, такая беспечная женщина была матерью! Я был бы в десять
раз лучше ее. Можете смеяться, не имею ничего против. Ненавижу плохие зубы, но
ваши просто прелесть, как жемчужное ожерелье, где все жемчужины превосходны и к
тому же подобраны одна к одной.
– Что
с вами, Мартин? Я думала, Йорки никогда не делают комплиментов!
– До
сих пор не делали, вплоть до последнего поколения, ко я чувствую, что мне
суждено вывести новую породу Йорков. Мне порядком надоели мои предки; наша
родословная уходит на четыре столетия в глубь веков; есть целое предание о
Хайраме, сыне Хайрама, который был сыном Сэмюэля, сына Джона, который был сыном
Зеруббабеля Йорка, и все они, начиная с Зеруббабеля и кончая последним
Хайрамом, были точно такими же, как мой отец. До них был еще Годфри. У нас есть
его портрет, он висит в спальне Мура. Годфри похож на меня. О его характере мы
ничего не знаем, но я уверен, что он сильно отличался от своих потомков. У
Годфри темные, длинные, вьющиеся волосы, одет он тщательно и изысканно. Я уже
сказал, что он похож на меня, и мне нет нужды добавлять, что Годфри был
красавцем.
– Вы
вовсе не красавец, Мартин.
– Пока
нет, но дайте срок – придет и мое время. С этого дня я намерен развивать и совершенствовать
свои способности, и мы еще посмотрим…
– Вы
очень странный, непонятный мальчик, Мартин, но только не воображайте, что
когда-нибудь вы станете красавцем, это вам не удастся.
– Я
все же хочу попытаться. Однако мы говорили о миссис Прайор. Разве может
настоящая мать спокойно отпустить дочь из дому в такую непогоду? Это совершенно
противоестественно. Моя мамочка пришла в такую ярость, когда я решил
отправиться в церковь, что едва не запустила в меня кухонной щеткой. Мамаша
очень, очень беспокоилась обо мне, но боюсь, я оказался слишком упрямым и
пошел, несмотря ни на что.
– Чтобы
встретиться со мной?
– Разумеется,
для чего же еще? Больше всего я боялся, что снег помешает вам. Вы не представляете,
как я обрадовался, увидев вас на церковной скамье!
– Я
пришла исполнить свой долг и подать прихожанам хороший пример. Итак, вы заупрямились,
не правда ли? Хотела бы я посмотреть, как это бывает. Но, окажись вы в моей
власти, вам пришлось бы слушаться. Отдайте-ка мне мой зонтик! У меня нет ни
минуты, меня ждут к обеду.
– Меня
тоже. По воскресеньям у нас всегда горячий обед, а сегодня будет жареный гусь,
рисовый пудинг и пирог с яблоками. Я всегда ухитряюсь узнать все заранее, а эти
блюда люблю больше всего. Но, если хотите, я ими пожертвую.
– У
нас на обед только холодное. По воскресеньям мой дядя не разрешает без нужды разводить
стряпню. Однако я должна вернуться: если я запоздаю, дома будут волноваться.
– Ну
и что? То же самое произойдет и в Брайермейнсе! Мне кажется, я уже слышу, как
отец посылает мастера и пятерых красильщиков во все стороны искать в снегу тело
своего блудного сына и как моя мать раскаивается в своих многочисленных
неправедных поступках по отношению ко мне, – это когда меня уже нет в
живых!
– Мартин,
как себя чувствует мистер Мур?
– Вот
ради чего вы пришли, – только ради этого вопроса!
– Не
томите, отвечайте скорее.
– Черт
бы его побрал! Ему не стало хуже, но с ним обходятся так же дурно, как если бы
он томился за решеткой в одиночном заключении. Они хотят сделать из него либо
сумасшедшего, либо маньяка и установить над ним опеку. Эта Хорсфолл морит его
голодом. Вы сами видели, как он отощал.
– В
тот день вы были очень добры, Мартин.
– В
какой день? Я всегда добр и служу примером для других.
– Когда
же вы снова будете таким?
– Вижу,
чего вы хотите, но не гладьте меня по шерстке, я вам не котенок.
– Но
это нужно сделать. Это доброе дело, и оно совершенно необходимо.
– Какая
вы бойкая! Вспомните, я тогда сам все устроил по своей доброй воле.
– И
вы снова это сделаете.
– И
не подумаю. Слишком много хлопот, а я дорожу своим покоем.
– Мартин,
мистер Мур хочет меня видеть, и я хочу видеть его.
– Возможно, –
холодно заметил Мартин.
– Очень
нехорошо со стороны вашей маменьки не пускать к мистеру Муру его друзей…
– Скажите
ей об этом сами!
– Его
родственников…
– Пойдите
и убедите ее!
– Вы
же знаете, из этого ничего не выйдет. Но я не отступлюсь. Я все равно его
увижу. Если вы не желаете мне помочь, я обойдусь без вашей помощи.
– Действуйте!
Нет ничего лучше, как полагаться только на свои силы, зависеть только от самого
себя.
– Я
вижу, вы стараетесь меня обидеть, но сейчас мне некогда вас уговаривать. До
свиданья.
И
Каролина зашагала прочь, закрыв зонтик, – удерживать его против ветра она
не могла.
«Пожалуй,
она не пуста и вовсе не так уж ограниченна, – подумал Мартин. – Хотел
бы я посмотреть, как она обойдется без моей помощи! Впрочем, ради пятиминутной
беседы с этим Муром она, кажется, готова пройти сквозь огонь и воду, а не то
что через метель. Вот теперь я считаю, что утро было удачным: разочарование в
начале только помогло скоротать время, а когда она наконец явилась, мои
опасения и приступы злости сделали короткую беседу с ней еще приятнее. Она
надеялась сразу же уговорить меня, но за один раз это ей не удастся. Ей
придется просить снова и снова! Я еще помучу ее в свое удовольствие, она еще у меня
поплачет. Пускай! Я хочу узнать, как далеко она зайдет, что сделает и на что
отважится, чтобы добиться своего. Все-таки странно, что одно человеческое
существо может столько думать о другом, как Каролина о Муре. Однако пора домой.
Очень есть хочется, – должно быть, уже время обеда. Интересно, поспею я к
гусю и кому достанется сегодня самый большой кусок яблочного пирога, мне или
Мэттью?»
|
