ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОПАСНЫЕ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТРЕХ ФРАНЦУЗОВ В ЮЖНОЙ АФРИКЕ
1
Алмазный прииск. –
Алмазная лихорадка. – Нельсонс-Фонтейн. – Жертвы краха. – Альбер
де Вильрож и его друг Александр Шони. – Последствия одной дуэли на
пистолетах. – Сокровища королей Южной Африки. – В неведомую
страну. – Загадочное убийство.
В
Нельсонс-Фонтейне, на алмазном прииске, было в этот день более шумно и
оживленно, чем когда бы то ни было. Искатели алмазов, среди которых были люди
всех рас, всех цветов кожи, всегда работали не покладая рук, но в этот день они
находились в состоянии какого-то бешеного исступления. Впрочем, внимательный
наблюдатель догадался бы, в чем дело.
Неприветливая
местность, голые скалы и множество зияющих глубоких ям делали прииск скорей
похожим на каменоломни. Мельчайшая пыль, подымавшаяся над разрытой землей,
образовала густые тучи; временами она заслоняла солнце. Свежему человеку сразу
бросалось в глаза бесконечное переплетение металлических тросов, соединявших дно
каждой ямы с поверхностью земли. По тросам, на блоках, беспрерывно подымались
наверх вместительные мешки из бычьей кожи, наполненные песком. Небольшое
приспособление, похожее на те, какими пользуются в парижских пригородах
огородники, подает ведро наверх, едва оно наполняется, и мчит его обратно, как
только оно опорожнено.
Вся
местность напоминала огромную шахматную доску, каждая клетка которой имеет
десять квадратных метров. Клетки нарезаны в богатой алмазами земле. На дне
глубоких ям с усердием муравьев работают оборванные люди. Они роют, копают и
просевают размельченную землю. Их черные, белые или желтые лица покрыты грязью,
пылью и потом. Кожаный мешок бежит наверх. Возможно, в нем лежит целое
состояние.
Вот блок
перестает визжать. Содержимое мешка высыпается на стол. Белый хозяин судорожной
рукой разбрасывает землю по столу, а сам смотрит жадными глазами, не сверкнет
ли драгоценное зерно.
Обследованную
землю потом ссыпают на тачки и увозят по узким тропинкам, которые правильными
линиями прорезают весь прииск. Нельзя смотреть спокойно, как беспечно люди толкают
тачки по самому краю пропасти: достаточно одного неловкого движения, чтобы
оступиться и полететь вниз. Но что значат довольно-таки нередкие несчастные
случаи в глазах этих людей, охваченных алмазной лихорадкой! Время от времени
происходит обвал, или обрывается камень, или падает вниз тачка. Раздается крик
ужаса и боли, и когда кожаное ведро снова поднимется на поверхность, в нем
лежит изуродованное человеческое тело. Какое это имеет значение? Главное –
алмазы! Гибель человека – происшествие незначительное.
Вот
какой-то поляк нашел алмаз в сорок каратов. Сейчас же маклер предлагает ему
пятьсот фунтов стерлингов. Но счастливчик требует тысячу, и маклер уходит,
только пожимая плечами.
Вот
ирландец. У него вид человека, измученного нуждой и непосильным трудом.
Внезапно он подскакивает, точно в приступе умопомешательства. Он кричит, воет,
мечется из стороны в сторону и разражается потоком ругательств на своем
гортанном кельтском языке:
– Арра!
Арра! Бедарра! Братья мои, я умираю! Я задыхаюсь от радости! Арра! Мои дети будут
богаты!.. А я смогу пить виски! Алмаз в семьдесят пять каратов! Это пять тысяч
фунтов стерлингов.
Новость
мигом облетает весь прииск, и лихорадочное исступление возрастает, хотя это уже
как будто и невозможно.
Вот
кто-то другой, менее впечатлительный, чем ирландец, явно сдерживает
лихорадочную дрожь. Его движения замедляются. Несмотря на все свое видимое
хладнокровие, он чем-то озабочен. Потом он делает нечто странное. Босой ногой,
пальцы которой у него не менее ловки, чем пальцы рук, он пытается нащупать
некий камешек. Он его заметил своим наметанным глазом и сразу оценил: это
алмаз, еще не отделившийся от породы.
На
минуту человек приостанавливает работу, делает вид, будто удаляет из ноги
занозу, хватает свой камешек и быстро прячет его во рту.
Но это
заметил надсмотрщик, от которого ничего не укроешь. Мига не прошло, а он уже на
дне ямы. Он хватает человека за глотку и сразу обрушивает ему на голову могучий
кулак.
– Открой
рот, мерзавец, или я тебя повешу!
Но вор
лежит в обмороке. Надсмотрщик достает из кармана складной нож, раскрывает его,
просовывает клинок между судорожно сжатыми зубами вора, нажимает и с
победоносным видом извлекает камешек.
– Подымите
мне этого мерзавца наверх. Пусть ему всыпят двадцать пять кнутов для первого
раза!
Но такие
истории, подтверждающие богатство прииска, только разжигают у людей жадность, и
поиски продолжаются все с тем же неутомимым усердием.
Алмазы
были обнаружены в Нельсонс-Фонтейне сравнительно недавно несколькими старателями,
пришедшими из Тойтс-Пена. Расположенный на 24ь30 восточной долготы по Гринвичу
и 27ь40 южной широты, на самом краю Грикаленд-Уэста[1] и примерно в ста
семидесяти километрах от Оранжевой реки, Нельсонс-Фонтейн еще недавно был совершенно
неизвестен. Теперь же, как утверждают, ему предстоит сделаться одним из самых
богатых приисков во всей английской Калекой колонии. Однако крайне плохое
оборудование и полное отсутствие каких бы то ни было удобств делают пребывание
здесь мало завидным. Если бы не надежда быстро разбогатеть, люди вряд ли могли
оставаться хотя бы несколько часов в этих душных ямах, да еще при сорокаградусном
зное. Воды здесь нет. Ведро стоит франк и даже франк семьдесят пять. В лагере
до отвращения грязно. Живут в жалких, раскачивающихся на ветру хижинах и
изодранных в клочья палатках. Но власти все же заботятся о безопасности
работающих и об оздоровлении местности. Каждый вор – а их здесь много, –
если его не приговорили к наказанию кнутом, должен отбыть несколько дней принудительных
работ. Наказание это налагается часто и заключается в уборке лагеря. Приговоренные
работают под наблюдением полицейского, который ходит за ними с заряженным револьвером
в руке.
Однако
похоже, что чем больше вывозят тряпья, лохмотьев, коробок из-под консервов, старых
сапог и поломанных лопат и кирок, тем больше их вновь оказывается через
каких-нибудь несколько часов. Люди пришли сюда в поисках богатства и нисколько
не думают о самых элементарных законах гигиены. Режут скотину, а потроха и кости
бросают прямо перед палаткой; потом приходят негры, китайцы или собаки, хватают
все эти отбросы и с жадностью их поедают. Остатки валяются по всему лагерю.
Ни
горловые, ни глазные болезни, ни злокачественные язвы, ни нарывы никого здесь
не пугают, никто не думает о своем здоровье. У иного уже припрятано где-нибудь
в земле, под палаткой, целое состояние, а он ходит босой, в лохмотьях и
питается сухарями, которые макает в местную водку. Для этих одержимых весь
смысл жизни выражен в одном слове: алмаз. Оно сверкает и гипнотизирует.
Поэтому
ничего нет удивительного в том, что прибытие новых четырех человек, хотя и не
совсем обычного вида, прошло здесь почти незамеченным. Это два европейца и два
негра. Все они, особенно европейцы, внешне не имели ничего общего с приисковой
публикой. Главой небольшой группы казался среднего роста, худощавый, коротко
остриженный смуглый человек лет тридцати, с пылающими глазами и черной бородой.
Правильные черты и подвижность лица выдавали его южное происхождение. Было в
нем, кроме того, нечто особое, породистое. Его снаряжение и весь вид
показывали, что человек этот весьма и весьма заботится об удобствах, которыми
здесь обычно пренебрегают.
Шлем из
сердцевины алоэ с назатыльником из белой материи защищал его от зноя. Куртка с
поясом и множеством карманов свидетельствовала, что человек привык к дальним
путешествиям. Бархатные брюки оливкового цвета, собранные в колене, засунуты в
большие сапоги. Широкий нож, который мог служить и тесаком, висел у него на
поясе; у него был, кроме того, громадный патронташ и двуствольное ружье
крупного калибра. Наконец, из двух карманов выглядывали две цепочки: в одном
лежали часы, в другом – никелевый компас.
Второй
европеец был одет точно так же и имел такое же снаряжение. Но этим исчерпывалось
все сходство между ними, хотя они и были примерно одного возраста и,
по-видимому, оба южане и одной национальности. Но первый носил свое дорожное
платье с каким-то изяществом, а второй был простоват. Самый поверхностный
наблюдатель заметил бы это с первого взгляда. Короче говоря, сразу было видно,
что один из них – слуга, а второй – господин.
Что
касается двух чернокожих, то вид у них был весьма своеобразный.
Заслуживает
описания их одежда. На одном были только штаны, другой носил только сорочку.
Обе вещи были грязны и поношены, говоря точней – изодраны в лохмотья. Одеяние
того из двух негров, который носил сорочку, дополнялось фетровой шляпой,
которая не имела верха и потому не прикрывала его густой, взлохмаченной
шевелюры. На бедре у него – там, где камергеры носят золотой ключ, –
болтался нож, а в ушах – латунные серьги, к каждой из которых был подвешен
кусок агата величиной с абрикос.
Что
касается счастливого обладателя штанов, то он носил на голове донышко плетеной
корзинки, которое украсил небольшой банкой из-под анчоусов. В мочку правого уха
он продел свою трубку, а в левом ухе мочка была растянута картонной ружейной
гильзой.
Оба
негра были в восторге от своих нарядов и посматривали с высокомерием на
чернокожих приисковых рабочих, которым судьба в такой роскоши отказала.
Я забыл
отметить, что они носили каждый по огромному двуствольному карабину – из тех,
какими в Африке пользуются для охоты на крупного зверя.
Оба
европейца проходят медленным шагом и смотрят по сторонам, очевидно ища кого-то
или что-то.
В конце
концов они обращаются к полисмену. Тот, вежливо ответив на их приветствие, приглашает
их следовать за ним и приводит к яме, на дне которой работает человек шесть.
– Это
здесь, господа, – кланяясь, говорит полицейский.
Молодой
человек подходит к самому краю, стараясь хоть что-нибудь увидеть сквозь густую
пыль, поднимающуюся из глубины. Несколько камешков обрывается у него из-под
ног. Землекопов, поглощенных работой на дне ямы, это заставляет взглянуть
наверх. Один из них испускает крик, в котором радость перемешана с изумлением.
По шаткой лесенке он спешит выбраться на поверхность и, нисколько не смущаясь
грязи, которая покрывает его лицо, руки и одежду, бросается прямо в объятия
элегантному молодому джентльмену.
– Альбер!..
Альбер де Вильрож!.. Друг мой!..
– Александр!..
Дорогой Александр! – восклицает взволнованным голосом новоприбывший. –
Наконец-то я тебя нашел!
– Ты
здесь! В этом аду! Рядом со мной!.. Какое чудо при вело тебя сюда? Какой
счастливый случай?
– И
не чудо и не случай. Я отвечу тебе, как Цезарь после победы над сыном
Митридата: я пришел, я искал, я нашел.
– Славный
ты мой Альбер! Ты все такой же весельчак! Значит, ты искал меня?
– И
весьма усердно.
– Для
чего же именно?
– Во-первых,
для того, чтобы тебя повидать. А затем, чтобы помочь тебе вернуть состояние,
верней – для того, чтобы мы оба могли вернуть каждый свое состояние…
– Оба?
Да неужели ты тоже…
– Разорился
дотла.
– Каким
образом?
– Да
все тот же крах. Сначала ты все потерял, а потом оказалось, что и я остался без
гроша.
– Ах
ты, бедняга!
– Спасибо
за сочувствие… Но мы начинаем привлекать внимание всех этих джентльменов. Я не
люблю, чтобы на меня слишком заглядывались. Давай-ка отойдем в сторону. У тебя
тут есть где-нибудь свои угол? Какая-нибудь дыра, какой-нибудь насест?
– Вот
именно, ты правильно сказал: дыра и насест. Идем!
– Еще
одно слово. Я должен тебе представить моего спутника. Ты уже, впрочем, слыхал о
нем. Это мой молочный брат Жозеф, сын нашего фермера из Вильрожа.
– Ах,
значит, это и есть Пупон?
– Совершенно
верно. Пупон – по-нашему, по-каталонски – Жозеф… А теперь идем.
Тот,
которого звали Александром, шел впереди и вел своих спутников по узким
тропинкам между ямами к палаткам, белевшим в полукилометре от места работ.
Александру
Шони примерно года тридцать два. Он полная противоположность своему другу.
Большие голубые глаза, светлые волосы, длинные усы, высокий рост и атлетическое
сложение делают его похожим на первых обитателей древней Галлии – тип, почти
совершенно исчезнувший. Сходство особенно сильно в моральном смысле, ибо
Александр Шони наделен не только живостью наших предков, но также их душевной
прямотой и храбростью.
– Вот
она, моя дыра, – сказал он, раздвигая полог палатки. – А вот и
насест. – При этих словах он показал на две бычьи шкуры; они были натянуты
на рамы, которые стояли на вбитых в землю кольях.
– Обстановка
простая и дешевая, – весело заметил Альбер.
– Пустяки:
тысяча франков наличными!
– Ах,
черт! А дела-то хоть идут?..
– Как
сказать… За эти шесть месяцев я с трудом сводил концы с концами. К счастью, недели
две назад мне удалось найти ямку, которая принесла мне тысяч десять. В общем,
не бог весть что.
– Зато
я принес тебе богатство.
– То
есть как это?
– Расскажу
в двух словах. Ты знаешь, что за последние годы я бывал в Париже лишь изредка.
Мной овладел демон скитаний. Недаром я каталонец. Я охотился на львов в
Абиссинии, я был на Суматре и в Конго. Внезапно, находясь в Измаилии, я получаю
от моего поверенного письмо с извещением, что все мое состояние ухнуло в
результате знаменитого финансового краха. Я мигом помчался в Париж, распродал
свои имения, расплатился с долгами и очень скоро оказался без гроша за душой.
Единственным ощутимым для меня результатом этой операции было то, что я смог
оценить лживость поговорки: «Заплатить долги – значит разбогатеть». Конечно, я
расплатился, по я не имею ни гроша, в то время как другие ничего не заплатили и
теперь они богаты, как свиноторговцы.
– Да
ведь и со мной было то же самое! Мне пришлось продать все, что я имел, вплоть
до моего маленького имения Бель-Эр. Я с трудом сохранил две с половиной тысячи
дохода для моей бедной матери.
– Мне
удалось удержать ферму в Вильроже, и она аккуратно приносит триста франков чистого
убытка в год. Так что ты видишь, как процветают мои дела! Но жить-то ведь надо.
А меня не привлекает чиновничья служба. По-моему, место консула или жалованье
супрефекта не более заманчивы, чем высокопочетная, но низко оплачиваемая
должность ночного сторожа. Тогда у Анны возникла гениальная мысль…
– У
Анны? Кто это Анна?
– Черт
возьми, моя жена! Ведь я женился! Ты ничего не знаешь? Это целая история. Мы познакомились
полтора года назад, и как раз недалеко отсюда – в Трансваале. Она дочь методистского
проповедника. Друг мой, это ангел, жемчужина! Некий господин Вандер… не вспомню
точно его фамилии… словом, один бур, сущий белый дикарь, у которого сто
квадратных миль своей земли, добивался ее руки. Анна видеть его не могла. Мы с
ним дрались на пистолетах. Мой нынешний тесть был его секундантом. Проповедник!
Бур ужасно смутился и стрелял в меня как-то так неловко, что пуля прострелила
ухо достопочтенному слуге божию… Эта неловкость погубила все матримониальные
расчеты моего противника. Так что спустя неделю счастливым супругом мисс Анны
Смитсон стал я!..
– Очень
хорошо! – прервал его Александр, смеясь во все горло. – Однако
перейдем к гениальной мысли твоей жены.
– Очень
просто. Ты, быть может, знаешь или не знаешь, что уже в 1750 году, в ту эпоху,
когда Грикаленд принадлежал голландцам, миссионеры составили карту, в которой
указывалось, что эти земли, едва известные белым, содержат алмазы. И
действительно, установлено, что коронны, кафры и бушмены пользуются алмазами
если не для украшения, то как орудием труда. Эти дикари говорят, что их предки
уходили в Грикаленд за алмазами и пользовались ими для обработки жерновов.
– И
ты все это узнал? О, кладезь мудрости!..
– Не
я, а моя жена. За какой-нибудь час она рассказала мне об алмазах гораздо
больше, чем наш лицейский преподаватель за три года. Из всего, что он нам
вдалбливал, я помню только, что, вопреки некоторым мнениям, алмаз – это чистый
углерод, что он кристалл и имеет форму куба, восьмигранника, десятигранника и
так далее и так далее. Всему этому я охотно верю. Но Анна, видишь ли, родилась
в здешних местах, в фургоне, когда ее папаша проповедовал евангелие дикарям.
Она говорит на четырех или пяти местных наречиях, и, можешь мне поверить, в ее
устах эти странные звуки кажутся не менее певучими, чем трели соловья.
– Здорово! –
воскликнул Александр.
– Она
пережила немало приключений, и, между прочим, ей довелось спасти от мучительной
смерти одного кафра, по имени Лакми. А ты прекрасно знаешь, что чернокожие –
народ благодарный. Лакми привязался к дому пастора. Этот дом стоял на колесах и
находился в постоянных разъездах. За несколько месяцев до моей женитьбы этот
бедняга Лакми умер от чахотки. Он был потомком могущественного вождя какого-то
племени. Умирая, он принес в дар своему доброму ангелу, своей благодетельнице,
огромное количество алмазов, единственным и законным владельцем которых он был.
Точней говоря, это куча камней, которые предназначались для обработки
жерновов, – килограммов двадцать. И все это припрятано в одном местечке,
куда мы с тобой и отправимся сию же минуту, без всякого промедления. В
Капштадте французский консул сказал мне, что ты находишься здесь, на
Нельсонс-фонтейне. Тогда я подумал, что надо поделиться моим богатством с
тобой. Ты всегда был моим лучшим другом, и тебя постигла та же беда, что и
меня. Поэтому я считаю, что будет вполне естественно, если ты разделишь со мной
мою удачу. За этим я сюда и прибыл, дорогой мой Александр. Вот и все.
Александр
задумчиво молчал. Его друг заговорил снова:
– Ты
онемел? Ты не говоришь: «Едем поскорей»? Ты не торопишься продать свою гнусную
яму и эту рваную палатку, которая кишит всякими мерзкими насекомыми? Или ты мне
не веришь?
– Верю,
верю, но…
– Что
«но»? У меня есть карта местности. Правда, плохонькая. Но мы с тобой не робкого
десятка, мы не пропадем и с такой картой. Ее составил по указаниям покойного
Лакми мой тесть, пастор Смитсон. Он ее начертил раствором пороха на платке. Это
будет наша путеводная нить, и она нам поможет найти клад. У меня есть доброе
предчувствие. Поверь мне, ты выкупишь свой Бель-Эр, а я построю в Вильроже
замок из красного гранита, с восемью сарацинскими башнями и с террасой над обрывом…
Да что это с тобой?
Александр
вскочил, точно его подбросило пружиной. Он схватил револьвер, висевший на
колышке, и быстро вышел.
– Тихо! –
сказал он шепотом. – Нас подслушивают!
Нетвердой
походкой пьяного мимо проходил человек огромного роста.
– Ничего! –
сказал Александр Шони, вернувшись в палатку. – Какой-то пьяный. Он едва не
свалился на палатку.
– Одобряю
твою осторожность. Подобные тайны не следует выбалтывать так, чтобы слышал
всякий и каждый. Тем более что нам еще, по всей вероятности, предстоит
встретиться с моим соперником, с этим буром, которого Анна спровадила. Он и два
его брата поклялись меня убить.
– Ах,
так? – резко перебил его Александр. – В таком случае, я еду с тобой.
Черт возьми, предвидится драка, и моему лучшему, моему единственному другу
грозит смертельная опасность, а я буду сидеть в логове, как дикий кабан? Да что
я, подлец, что ли?
– Ну
вот, наконец-то! Узнаю своего старого галла! Не думай, однако, что я собираюсь
задержать тебя надолго. Нам достаточно трех месяцев, а там одно из двух: либо
мы себе составим состояние, либо придется все начинать с самого начала. Просто
потеряем три месяца и покончим с иллюзиями. Большой ценности они не
представляют, поэтому мы спишем в счет убытков только потерянные девяносто дней
и вместе возьмемся за разработку какого-нибудь участка.
– Идет!
Я завтра же продаю свою концессию, орудия, палатку, алмазы, и едем!
– Почему
завтра? Почему не сию минуту?
– Надо
найти покупателя.
– Покупатель
есть. Только что, проходя мимо, я заметил козлиный профиль какого-то торговца.
Он продавал консервы и кап – бренди. Там, где есть торговцы, всегда можно
сделать дело.
– Это,
вероятно, хозяин огромного фургона, в который запряжено двадцать быков. Он
только вчера прибыл.
– Какое
нам дело? Распродай все поскорей, и едем!
Дали
знать торговцу, и он явился немедленно. Алмазы он тщательно осмотрел, ощупал,
взвесил и в конце концов купил их. Равно как и оборудование и права. Кроме
денег, он дал Александру крепкую, молодую, но страшно норовистую лошадь.
Впрочем, француз был прекрасным наездником.
Купец
отсчитал двадцать тысяч франков золотом и удалился.
Ночь
спустилась быстро, и три европейца, сопровождаемые двумя туземцами, все пятеро
верхом, без шума покинули прииск и взяли путь на север, то есть в страну
западных бечуанов, которая начиналась в нескольких километрах от
Нельсонс-Фонтейна.
Утро
едва успело бросить на прииск свои первые лучи, когда всех взволновал странный
слух, передававшийся из уст в уста. Говорили, что ночью произошло убийство. Все
побросали работу и пустились в лагерь, к палаткам.
Люди
всех цветов кожи собрались шумной толпой вокруг огромного фургона, принадлежавшего
торговцу, и испускали оглушительные крики. Двое полицейских пробились сквозь людскую
стену и проникли в фургон. Труп старика плавал в луже крови и загораживал вход.
Глаза были широко раскрыты, рот перекошен. Длинный нож был воткнут в грудь,
наружу торчала одна рукоятка. Кровь капля за каплей стекала под фургон и
смешивалась с кровью сторожевого пса, которого тоже зарезали.
В
фургоне стоял невообразимый беспорядок: все было перерыто, и рыли, видимо,
весьма поспешно – везде остались кровавые отпечатки пальцев. Сундук был взломан
и опрокинут, и на полу сверкали алмазы, должно быть не замеченные грабителями.
В
глубине фургона, за тяжелой портьерой, кто-то стонал. Полицейские нашли там
двух связанных женщин – белую девушку и старую негритянку. У обеих были
завязаны рты, обе задыхались. Полицейские освободили их.
Белая
девушка была замечательно красива. Ее расширившиеся от ужаса глаза увидели
труп, который еще продолжал лежать на месте.
– Отец!
Отец! – душераздирающим голосом закричала она.
Девушка
встала, сделала, шатаясь, несколько шагов, взмахнула руками и рухнула на труп
старика.
|