 Увеличить |
VI. ФИЛЬБАНК
Я видел, что имею дело с людьми решительными и отважными в
такой степени, о которой мы, не будучи ими, едва ли можем составить себе ясное
представление. Но это-то и увлекало меня. Я вспомнил Фильса и его друзей,
проделывающих бесцельно головоломные вещи. Здесь, в деле, затеянном Астаротом,
требовалось не одно лишь присутствие духа, а напряжение всего существа
человека, исключительная сосредоточенность мысли и осмотрительность. Следуя в
потемках за Астаротом, я чувствовал, что проникаюсь глубоким интересом к
дальнейшему; обыкновенная стычка, вероятно, не показалась бы мне столь
привлекательной.
Идти было трудно и беспокойно. Спотыкаясь о камни, ямы,
возвышения, трещины и холмы осыпей, мы шли так скоро, как позволяли условия, и
остановились, когда Астарот сказал:
— Мы у поворота. Дальше идти не стоит: здесь
наивыгоднейшее для нас место.
Головни, догорев, угасли; по звуку шагов я чувствовал, не
видя охотника, что он кружится неподалеку, ощупывая руками стены. Как оказалось
потом, он не был вполне уверен, что поворот здесь. Я явственно слышал его и
свое дыхание, чего в обычное время не замечаешь, и дыхание это звучало
убедительно, как рожок, играющий наступление. Астарот, нащупав меня, сказал,
что надо зажечь костер. Долго, ползая на коленях, собирали мы ощупью хворост,
гнилье, пни и все, что дождевые потоки годами обрушивали в проход; наконец
покончив с этим, я чиркнул спичкой и поджег наваленную у стены груду.
Тогда, выбрав наиболее возвышенное у поворота место (чтобы
облегчить труд), мы стали ворочать камни, вкатывая их на возвышение руками и
кольями. Поворот уходил влево зубчатым гротом; расстояние между почти
совершенно отвесными, с выступами и трещинами, стенами, в том месте, где мы
начали кладку, равнялось шести шагам. Тягостное ощущение усиливалось
непроницаемым мраком, границы которого далее весьма скудного предела бессилен
был раздвинуть огонь.
Охотник укладывал и носил камни, не отдыхая, и я не отставал
от него, заражаясь быстротой его движений. Первый ряд, шириною в шесть или семь
футов, мы положили легко, второй был возведен уже медленнее; промежутки мы
заполняли землей, разрыхляя ее топором Астарота и палками; чем далее, тем
труднее становилась наша работа, и я не мог подымать приблизительно на высоту
груди некоторых камней; тогда мы взваливали их вместе, упираясь плечами.
Усталости я не чувствовал, напротив — особое нетерпение торопливости подгоняло
меня, и в этом было своеобразное упоение. Я двигался в страстном хороводе
усилий, ускоряя темп их почти до головокружения; с наслаждением замечал я
удобные камни и, взвалив их, шатаясь, в следующий ряд баррикады, спешил за
новыми. Иногда, для того, чтобы подбросить в огонь дров, мы прекращали
работу, — но уже, невольно оглядываясь, разыскивали глазами новый
материал; в одну из таких минут охотник сказал:
— Довольно! Заграждение на высоте нашего роста. Устроим
еще амбразуры и прекратим.
Это было действительно последнее, что нам оставалось
сделать. Амбразуры мы соорудили из самых больших камней, а внизу, у подножия
заграждения, устроили несколько грубых ступеней. Когда все было кончено и
поперек ущелья вырос настоящий тупик, — я сел, чувствуя слабость: устало
колотилось сердце, с трудом разгибались руки. Меня клонило ко сну. Я сделал
попытку встряхнуться, но ослабел еще более и, в состоянии полного изнурения,
уронил голову на руки.
— Отдохните, я спать не буду, — сказал Астарот, и
я, позабыв все, уснул. — Пора, — сказал, нагибаясь ко мне, Астарот. Я
сознавал, что это говорит он, но тотчас уснул опять, и приснилось мне, что
охотник спит, а я расталкиваю его, говоря: «Вставайте!» — Вставайте! —
повторил Астарот, и я нервно вскочил.
Костер потух. Было еще темно, но вверху ясно обозначались на
свежем небе силуэты обрыва. Внизу, присмотревшись, можно было различить, хотя с
трудом, хаотическое дно прохода; ущелье напоминало разрыв гигантским плугом. Я
тотчас припомнил все. Астарот, стоя у заграждения, раскладывал патроны, чтобы
иметь их под рукой; у него был очень деловой вид.
Я подошел к нему, взяв ружье, но видя, что он положил
свое, — сделал то же.
— Через полчаса, а может быть, и меньше, — сказал
охотник, — мы увидим врага. Встреча будет не из приятных, но шумная и —
по-своему — оживленная.
Только теперь я обратил внимание на высоту баррикады, и
высота эта показалась мне чрезмерной.
— Мы перестарались, Астарот, — заметил я, —
можно было устроить тупик пониже.
— Нет!
— Почему?
— Вы недогадливы. Когда люди начнут падать от
выстрелов, нужно, чтобы им было как можно более места в высоту. В противном
случае они закроют собой цель.
— Астарот, — сказал я, — меня интересует
нечто более важное. Почему вы, не солдат, даже не горожанин по привычкам и
образу жизни, подвергаете себя немалому риску, выступая против Фильбанка?
— Да. Почему? — рассеянно ответил он. — Три
часа тому назад я, пожалуй, не нашел бы, что вам ответить. Пока мы таскали
камни, все выяснилось. Разве вы всегда знаете, почему делаете то или другое? Но
я теперь знаю. Потому что это не совсем обыкновенное дело. Будет о чем
вспомнить и рассказать. Я скоро начну седеть, а что было у меня в жизни?
Полдюжины мелких стычек и безопасные охоты? Нет, мне хотелось бы превратить в
войну всю жизнь, и чтобы я был всегда один против всех. Увы, это немыслимо.
Всегда кто-нибудь скажет: «Вы поступили правильно, Астарот».
Он произнес это с оттенком спокойной грусти. И я понял, как
безмерно жаден и горд этот полудикий человек, считающий несчастьем то, о чем
мечтают и чего добиваются миллионы.
— Даже так?
— Именно так. Если бы я знал, что есть где-нибудь
второй Астарот, полный двойник мой не только по наружности, но и по душе, я бы
пришел к нему с предложением кинуть жребий — ему жить или мне? Мы подвергаемся
теперь опасности; поэтому я желаю, чтобы вы узнали меня. Где-то, когда и где —
не помню, имел один человек редкую книгу и был уверен, что ни у кого больше на
всем земном шаре нет такой же второй книги. Но вот приходят к нему и говорят,
что в соседнем городе, у богатого помещика, именно такой экземпляр лежит в
хрустальной шкатулке. Тотчас же этот человек взял большую сумму денег и приехал
к сопернику. Не говоря ему о своей книге, он купил за бешеную цену второй
экземпляр и бросил его, на глазах бывшего владельца, в камин; огонь сделал свое
дело. Итак, теперь вы поняли, почему я против Фильбанка? Потому, что Фильбанк
не скажет: «Правильно, Астарот!»
С глубоким изумлением смотрел я на этого — воистину — загадочного
человека. Он отвернулся, прислушиваясь, и положил мне на плечо руку.
— Фильбанк наступает, — сказал Астарот, —
будем встречать гостей.
Небо прояснилось; раннее утро наполнило сумрачный проход
унылым светом. Я слышал, закладывая патроны, глухой ропот шагов, позвякивание,
шорохи, неопределенный протяжный шум и смутные голоса. Астарот, не отрываясь,
смотрел через заграждение; настойчивый взгляд его как бы просил торопиться и не
задерживать. Шум превратился в гул; отголоски, проникая эхом позади нас и по
всему тревожно оживающему проходу, раздавались со всех сторон. Из-за поворота
показались солдаты. Ничего не подозревая, они торопливо, держа ружья наперевес,
высыпали на близкое от нас расстояние и с недоумением, а некоторые с испугом —
остановились.
Астарот выстрелил, затем — я, целясь в ближайшего; тотчас же
два человека, пятясь и вскрикивая, упали назад, и то, что произошло далее, было
поистине потрясающе даже для меня, готового ко всему. Проход загудел и взвыл,
слабые вначале раскаты гула, полного воплей, крика, звона и угрожающего
смятения, отраженные глухим эхом, усилились до громоподобного взрыва. Тысячи
людей, стиснутые за поворотом узкими отвесами стен, бились в необычайном
волнении. Солдаты, в которых стреляли мы, скрылись; но не прошло и минуты, как
новый рой их, стремительно кинувшись вперед, упал на колени, гремя выстрелами,
и в тот же момент стоявший за солдатами офицер прислонился к стене, сраженный
выстрелом Астарота.
Я был в состоянии никогда мною не испытанного
головокружительного увлечения. Мои выстрелы, которые, сдерживаясь, я посылал
весьма тщательно, не всегда достигали цели, но Астарот поступал толково. Я не
помню в эти минуты ни одного с его стороны промаха. Он хлестал пулями, как
бичом, и каждый выстрел его убивал, даже не ранил. Он был вне себя, но меток.
Один за другим растягивались, взмахивая руками, солдаты, и в этой
сосредоточенно-деловитой стрельбе было столько уверенности, что я невольно
взглянул на рассыпанные у локтей Астарота патроны, считая их вместо солдат. В
глубине поворота блестели, колыхаясь, штыки, но скоро их и лица солдат туманом
окутал пороховой дым, и огонь выстрелов еще ярче заблестел в дыме, принимая
красный оттенок. Пули, разбиваясь о камни звонкими, отрывистыми ударами или
свистя над головой, напоминали о смерти, но в жестокой жуткости их я ловил
звуки очарования и немого восторга перед лицом судьбы, подвергнутой столь
гневному испытанию.
Прикрытый камнями, целясь в узкую меж ними, не шире трех
пальцев, щель, я мог до времени считать себя в безопасности, но опасаясь за
ружье, могущее быть подбитым случайной пулей, выставлял дуло самым концом. Я
целился и стрелял преимущественно в тех, чей прицел видел направленным на себя.
Солдаты, постепенно отступая, стреляли теперь из-за угла поворота, подставляя
охотнику для прицела лишь часть головы, — но он поражал их и в таком
положении, и именно — в голову. Они падали на свои ружья, а на их месте
появлялись другие; я же, сберегая патроны, ждал нового открытого выступления.
Вдруг Астарот, прицелившись, опустил ружье: ни людей, ни выстрелов не виделось
больше в повороте, и перестрелка умолкла. Трупы, один на другом, лежали более
чем внушительно.
— Слушайте, вы! — вскричал охотник. —
Слушайте! Скажите Фильбанку, что он не пройдет здесь. Я не один; нас двое, и мы
устроим вам очень тесную покойницкую! Уходите!
Никто не ответил ему, но и я и он знали, что те, к кому были
обращены эти слова, — слышат.
— Вас двое? — неожиданно сказал, появляясь в
глубине поворота человек с белым платком в руке; он махнул им несколько раз и
подошел ближе. Он был без ружья и всякого другого оружия; как бы вспухшие глаза
его на мясистом бледном лице, лишенном растительности, тонкий, словно
запечатанный, рот — были презрительны; он смотрел, прищурившись, и медленно
улыбнулся. — Вас двое? Каждого из этих двоих я повешу за ноги; я возьму
вас живьем. Я — Фильбанк.
— Разбойник, — сказал Астарот, — если бы не
белый платок, я перевязал бы тебе голову красным.
— Бродяга, — ответил, темнея, Фильбанк. —
Мундир, который ты видишь на мне, обязывает меня сдержать слово. Долой из этого
курятника! Беги!
— Повелитель, — насмешливо возразил
охотник, — почему вам хочется идти в эту сторону? Ступайте обратно, там
вам не помешает никто. Пока вы идете вперед — сила на нашей стороне, но,
разумеется, никакими усилиями не удалось бы нам задержать вас, если вы
вздумаете отступить; самое большее, что мы схватим за шиворот двух.
— Хорошо, — сказал Фильбанк. — Помни! —
И он скрылся.
— Это — атака, — сказал, хватая меня за руку,
Астарот. — Но нам, может быть, не хватит зарядов. Биг не возвращается. Вы
готовы?
— Вполне.
Высокий торопливый рожок заиграл в невидимом повороте и
смолк. Тогда я увидел, что может сделать один человек, вполне владеющий
искусством стрельбы. Толпа, выбежавшая на нас, расступилась, давая упасть
мертвым; их было не меньше шести; шесть пуль вылетело из ружья Астарота скорее,
чем я прицелился в одного. И так же, как и в первый раз, испуганные солдаты
остановились, но охотник еще раз повторил ужасную операцию — и я увидел
множество падающих, как пьяные, обезумевших людей; хватаясь друг за друга,
вскрикивали они и умирали на наших глазах в то время, как уцелевшие растерянно
смотрели на них. — Попробуйте окопаться! — крикнул охотник. Некоторые
повернулись и побежали. Здесь я убедился в преимуществе магазинных ружей перед
однозарядными; у меня же и Астарота были именно магазинки — Шарпа и Консидье.
Шарповские значительно легче, но Консидье для меня был удобнее по устройству
прицела, благодаря которому менее опытный стрелок может быть и не вполне точен,
зато быстрее ловит, с небольшою ошибкою, мушку.
Воспользовавшись замешательством наступающих, я решил
истратить несколько патронов подряд, — для впечатления. Из них только один
пропал даром. Не знаю, что подумал об этом охотник, но я не претендовал
равняться с ним в точности. Вероятно, он не заметил этого. Губительная работа
захватила его. Волонтеры стреляли залпами, стараясь держаться дальше и не
толпой; некоторые, срываясь, подбегали почти вплотную и не возвращались назад,
и я вспомнил слова охотника о высоте заграждения. Иногда, сбитые пулей,
каменные брызги хлестали меня в лицо; я вытирал кровь и стрелял снова, торопясь
предупредить каждого целившегося в меня.
— Двадцать пуль я могу уделить им, — сказал
охотник, — двадцать первая для меня. Приберегите и себе, — прибавил
он, помолчав, — а то ведь Фильбанк сказал правду.
Слова его не испугали и не взволновали меня. Я мало надеялся
на благополучный исход и, сообразив, что могу выстрелить, без риска остаться
живым, еще десять раз, всадил первую из десяти в голову толстого волонтера,
только что высунувшегося ползком из-за угла поворота. Солдат дернулся и упал.
— О Биг, Биг! — вскричал Астарот, хватаясь за
раненое ухо, — скоро я не буду ни слышать, ни видеть, ни стрелять, но ты
увидишь, Биг, что не зря оставил заряды! Ведь это трупы!
И он, уже не оберегая себя, вскочил на верхнюю ступень
заграждения, показывая мне рукой груду, за которой, как за прикрытием, торчали
вспыхивающие молниями штуцера. Спрыгнув, Астарот рассмеялся.
— Довольно! — сказал он. — Дело, как мы умели
и могли, сделано. Не пора ли? Нет. Вы слышите? Это — Биг и солдаты!
Я оглянулся. Из-за бугров, маленькие на отдалении, торопливо
выскакивали, подбегая к нам, вооруженные люди, и я от всего сердца мысленно
поздравил их с продолжением удачного дела.
|
