Увеличить |
ГЛАВА VIII
О ТЕХ, КТО ПРИОБРЕТАЕТ
ВЛАСТЬ ЗЛОДЕЯНИЯМИ
Но есть еще два способа сделаться государем — не сводимые ни
к милости судьбы, ни к доблести; и опускать их, как я полагаю, не стоит, хотя
об одном из них уместнее рассуждать там, где речь идет о республиках. Я разумею
случаи, когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений
либо в силу благоволения к нему сограждан. Говоря о первом способе, я сошлюсь
на два случая — один из древности, другой из современной жизни — и тем
ограничусь, ибо полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто ищет примера.
Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из
простого, но из низкого и презренного звания. Он родился в семье горшечника и
вел жизнь бесчестную, но смолоду отличался такой силой духа и телесной
доблестью, что, вступив в войско, постепенно выслужился до претора Сиракуз.
Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и таким
образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле. Посвятив в этот
замысел Гамилькара Карфагенского, находившегося в это время в Сицилии, он
созвал однажды утром народ и сенат Сиракуз, якобы для решения дел, касающихся
республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному знаку
перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа. После такой расправы
Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны
граждан. И хотя он был дважды разбит карфагенянами и даже осажден их войском,
он не только не сдал город, но, оставив часть людей защищать его, с другой —
вторгся в Африку; в короткое время освободил Сиракузы от осады и довел
карфагенян до крайности, так что они были вынуждены заключить с ним договор, по
которому ограничивались владениями в Африке и уступали Агафоклу Сицилию.
Вдумавшись, мы не найдем в жизни Агафокла ничего или почти
ничего, что бы досталось ему милостью судьбы, ибо, как уже говорилось, он
достиг власти не чьим-либо покровительством, но службой в войске, сопряженной с
множеством опасностей и невзгод, и удержал власть смелыми действиями, проявив
решительность и отвагу. Однако же нельзя назвать и доблестью убийство
сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим
можно стяжать власть, но не славу. Так что, если судить о нем по той доблести,
с какой он шел навстречу опасности, по той силе духа, с какой он переносил
невзгоды, то едва ли он уступит любому прославленному военачальнику, но,
памятуя его жестокость и бесчеловечность и все совершенные им преступления, мы
не можем приравнять его к величайшим людям. Следовательно, нельзя приписать ни
милости судьбы, ни доблести то, что было добыто без того и другого.
Уже в наше время, при папе Александре, произошел другой
случай. Оливеротто из Фермо, в младенчестве осиротевший, вырос в доме дяди с
материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он вступил в
военную службу под начало Паоло Вителли с тем, чтобы, освоившись с военной
наукой, занять почетное место в войске. По смерти Паоло он перешел под начало
брата его Вителлоццо и весьма скоро, как человек сообразительный, сильный и
храбрый, стал первым лицом в войске. Однако, полагая унизительным подчиняться
другим, он задумал овладеть Фермо — с благословения Вителли и при пособничестве
нескольких сограждан, которым рабство отечества было милее свободы. В письме к
Джованни Фольяни он объявил, что желал бы после многолетнего отсутствия
навестить дядю и родные места, а заодно определить размеры наследства; что в
трудах своих он не помышляет ни о чем, кроме славы, и, желая доказать
согражданам, что не впустую растратил время, испрашивает позволения въехать с
почетом — со свитой из ста всадников, его друзей и слуг, — пусть, мол,
жители Фермо тоже не откажут ему в почетном приеме, что было бы лестно не только
ему, но и дяде его, заменившем ему отца. Джованни Фольяни исполнил все, как
просил племянник, и позаботился о том, чтобы горожане встретили его с
почестями. Тот, поселившись в свободном доме, выждал несколько дней, пока
закончатся приготовления к задуманному злодейству, и устроил торжественный пир,
на который пригласил Джованни Фольяни и всех именитых людей Фермо. После того,
как покончили с угощениями и с принятыми в таких случаях увеселениями,
Оливеротто с умыслом повел опасные речи о предприятиях и величии папы
Александра и сына его Чезаре. Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг
поднялся и, заявив, что подобные разговоры лучше продолжать в укромном месте,
удалился внутрь покоев, куда за ним последовал дядя и другие именитые гости. Не
успели они, однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто
там находился. После этой резни Оливеротто верхом помчался через город и осадил
во дворце высший магистрат; тот из страха повиновался и учредил новое
правление, а Оливеротто провозгласил себя властителем города.
Истребив тех, кто по недовольству мог ему навредить,
Оливеротто укрепил свою власть новым военным и гражданским устройством и с той
поры не только пребывал в безопасности внутри Фермо но и стал грозой всех
соседей. Выбить его из города было бы так же трудно, как Агафокла, если бы его
не перехитрил Чезаре Борджа, который в Синигалии, как уже рассказывалось,
заманил в ловушку главарей Орсини и Вителли; Оливеротто приехал туда вместе с
Виттелоццо, своим наставником в доблести и в злодействах, и там вместе с ним
был удушен, что произошло через год после описанного отцеубийства.
Кого-то могло бы озадачить, почему Агафоклу и ему подобным
удавалось, проложив себе путь жестокостью и предательством, долго и
благополучно жить в своем отечестве, защищать себя от внешних врагов и не стать
жертвой заговора со стороны сограждан, тогда как многим другим не удавалось
сохранить власть жестокостью даже в мирное, а не то что в смутное военное
время. Думаю, дело в том, что жестокость жестокости рознь. Жестокость применена
хорошо в тех случаях — если позволительно дурное называть хорошим, — когда
ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по
возможности обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда
поначалу расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не становятся
реже. Действуя первым способом, можно, подобно Агафоклу, с божьей и людской
помощью удержать власть; действуя вторым — невозможно.
Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен
предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо
дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро,
постепенно завоевать их расположение. Кто поступит иначе, из робости или по
дурному умыслу, тот никогда уже не вложит меч в ножны и никогда не сможет
опереться на своих подданных, не знающих покоя от новых и непрестанных обид.
Так что обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них
вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как
можно лучше. Самое же главное для государя — вести себя с подданными так, чтобы
никакое событие — ни дурное, ни хорошее — не заставляло его изменить своего
обращения с ними, так как, случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро
бесполезно, ибо его сочтут вынужденным и не воздадут за него благодарностью.
|