Глава II, В КОТОРОЙ
ВПЕРВЫЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЖОЗЕФ РУЛЬТАБИЙ
Я до сих
пор помню, словно это было вчера, как ко мне в комнату вошел в то утро юный
Жозеф Рультабий. Было около восьми часов, я еще лежал в постели и читал статью
в «Матен» о преступлении в замке Гландье.
Но
прежде всего позвольте представить вам моего друга.
С
Жозефом Рультабием я познакомился, когда он был безвестным репортером. В ту
пору я только поступил в адвокатуру, и мне частенько случалось встречаться с
ним в судейских кулуарах, когда я приходил просить разрешения связаться с
Мазасом или Сен-Лазаром. Рожица у него была славная, а голова – круглая, как
шар, и сам он был очень подвижный; думается, из-за этого-то его приятели
газетчики и дали ему прозвище Рультабий, что означает: «кати свой шарик». «Ты
не видел Рультабия?.. Да вот он, чертенок Рультабий!..» Он часто краснел, как
помидор, и бывал то чересчур веселым, то чересчур серьезным. Как в таком юном
возрасте – когда я увидел его впервые, ему минуло шестнадцать с половиной лет –
ухитрялся он зарабатывать себе на жизнь газетным ремеслом? Таким вопросом могли
задаваться только те, кто, познакомившись с ним, не знал о том, как он начинал.
Во время следствия по делу о женщине с улицы Оберкампф, разрезанной на куски –
еще одна начисто забытая история, – он принес главному редактору «Эпок»,
газеты, соперничавшей по части информации с «Матен», левую ногу несчастной жертвы,
которой недоставало в корзинке, где обнаружены были мрачные останки. Эту левую
ногу полиция безуспешно разыскивала целую неделю, а юный Рультабий нашел ее в
сточной канаве, куда никому не пришло в голову заглянуть. Ради этого ему
понадобилось наняться чистильщиком канализации в наскоро сформированную
бригаду, которую городские власти Парижа направили на ликвидацию последствий
небывалого подъема уровня воды в Сене.
Став
обладателем столь ценной находки и поняв к тому же, с помощью каких сложных дедуктивных
умозаключений этот мальчик нашел путь к ней, главный редактор испытывал непередаваемое
восхищение, которое вызвала у него проницательность шестнадцатилетнего юнца –
ей мог бы позавидовать любой изощренный в своем деле полицейский, – и
радость от того, что мог выставить на всеобщее обозрение в «морг-витрине»
газеты «левую ногу с улицы Оберкампф».
– С этой
ногой, – воскликнул он, – я сделаю вот такой заголовок для статьи!
Затем,
вручив жуткий сверток судебно-медицинскому эксперту, сотрудничавшему с газетой,
он спросил юного незнакомца, на какое жалованье тот рассчитывает, если
согласится стать репортером отдела судебной хроники.
– Двести
франков в месяц, – скромно сказал молодой человек, чуть не задохнувшись от
распиравшего его восторга: еще бы, такое неожиданное предложение!
– Вы
получите двести пятьдесят, – ответил главный редактор, – но при одном
условии: вы всем скажете, что работаете в редакции уже месяц. И давайте сразу
договоримся: не вы обнаружили «левую ногу с улицы Оберкампф», а газета «Эпок».
Запомните, мой дорогой: отдельная личность здесь – ничто, а газета – все!
Высказавшись
таким образом, он не стал более задерживать нового сотрудника, лишь пожелал
узнать на прощание его имя.
– Жозеф
Жозефен.
– Какое
же это имя? – изумился главный редактор. – Это не имя. Впрочем, раз
вы все равно не подписываетесь, это не имеет значения…
Новичок
сразу же обзавелся множеством друзей, так как был услужлив и отличался веселым
нравом. Это приводило в восторг самых брюзгливых и обезоруживало самых
завистливых. В кафе адвокатуры, где обычно собирались репортеры, прежде чем
отправиться в прокуратуру или префектуру на поиски своей ежедневной порции
преступлений, он снискал себе репутацию смышленого малого, который в недалеком
будущем (вот увидите!) наверняка доберется до кабинета самого начальника
полиции. Когда подвертывалось стоящее дело и по приказу своего главного
редактора Рультабий – к тому времени это прозвище уже прочно закрепилось за ним
– вступал на военную тропу, ему нередко случалось утереть нос самым знаменитым
инспекторам.
Там-то,
в кафе адвокатуры, мы с ним и познакомились. Адвокаты уголовной полиции и
журналисты в общем-то никогда не враждуют, так как одни нуждаются в рекламе, а
другие в сведениях. Мы разговорились, и я сразу же проникся огромной симпатией
к этому славному человечку по прозвищу Рультабий. Он отличался таким живым и
оригинальным складом ума, такой совершенно особой манерой мыслить, каких я не
встречал ни у кого.
Незадолго
до этого мне было поручено вести судебную хронику в «Кри дю Бульвар». Моя
причастность к журналистике не могла не укрепить и без того установившихся
между Рультабием и мной дружеских отношений. К тому же моему новому другу
пришла мысль ввести небольшую рубрику в газете «Эпок», которая стала
именоваться «Судебное дело», так что я часто давал ему всевозможные юридические
справки, в которых он нуждался.
Прошло
около двух лет, и чем ближе я узнавал его, тем больше любил, ибо понял: за
внешней видимостью веселого чудачества скрывался необычайно серьезный для
своего возраста человек. Более того, иной раз мне, привыкшему видеть его очень
оживленным, а то и слишком веселым, доводилось наблюдать, как его вдруг
охватывала глубокая печаль. Я пытался разузнать о причине столь внезапной
перемены в его настроении, но он всякий раз снова начинал смеяться и ничего не
объяснял. Однажды, когда я спросил его о родителях, о которых Рультабий никогда
не говорил, он вдруг внезапно ушел, сделав вид, будто не слышал моих слов.
Тем временем
началось знаменитое дело Желтой комнаты, которое должно было выдвинуть его в ряды
лучших репортеров и сделать его лучшим полицейским всего мира, – впрочем,
теперь это двойное качество не должно никого удивлять, если принять во
внимание, что уже тогда ежедневная пресса начала претерпевать изменения,
превращаясь в то, чем стала ныне, – в хронику преступности. Люди мрачного
склада ума могут сетовать по этому поводу сколько угодно, я же полагаю, что это
отрадный факт. Ибо никакое оружие, будь то общественное мнение или что другое,
никогда не будет лишним в борьбе с преступностью. И на это мрачные умы не
преминут возразить, что, мол, рассказывая о преступлениях, пресса тем самым как
бы поощряет их. Что поделаешь? Есть люди – не правда ли? – которых никогда
не переспоришь…
Итак,
стало быть, Рультабий явился ко мне в то утро, а именно 26 октября 1892 года.
Он раскраснелся еще больше обычного, глаза у него горели, и весь он был охвачен
необычайным волнением. Руки у него дрожали, когда, размахивая свежим номером
«Матен», он крикнул мне:
– Ну
как, мой дорогой Сенклер?.. Вы прочли?
– О
преступлении в Гландье?
– Да!
«Желтая комната»… Что вы об этом думаете?
– Гм, я
полагаю, что это проделки дьявола или Божьей твари. Во всяком случае, преступление
совершил кто-нибудь из них.
– Будьте
серьезны, прошу вас.
– Так
вот, признаюсь вам, что я не очень-то верю в преступников, которые проходят
сквозь стены. На мой взгляд, папаша Жак напрасно оставил после себя преступное
оружие, а так как он обитает над комнатой мадемуазель Станжерсон, архитектурная
операция, которую предполагает начать сегодня судебный следователь, даст нам
ключ к загадке, и мы в скором времени узнаем, при помощи какого естественного
трапа или потайной двери этот «славный» человек смог ускользнуть, чтобы затем
сразу же вернуться в лабораторию к господину Станжерсону, который так ничего и
не заметил. Ну что вам еще сказать? Это одна из гипотез!..
Рультабий
сел в кресло, закурил трубку, с которой никогда не расставался, и несколько
минут безмолвствовал, пытаясь, вероятно, обуздать снедавшее его лихорадочное
возбуждение, и только потом решил заклеймить меня презрением.
– Молодой
человек! – произнес он тоном, исполненным такой прискорбной иронии, что я
даже не стану пытаться передать ее вам. – Молодой человек… вы адвокат, и я
нисколько не сомневаюсь в вашем таланте, который позволяет вам оправдывать
виновных. Но представим себе, что в один прекрасный день вы вдруг станете
судьей. С какой же легкостью вы будете осуждать безвинных людей!.. У вас
воистину талант на это, молодой человек. – Он опять затянулся трубкой,
потом продолжал: – Никакого трапа не найдут, и тайна Желтой комнаты день ото
дня будет казаться все более непроницаемой. Вот почему она так заинтересовала
меня. Судебный следователь прав: такого странного преступления никто и никогда
еще не видывал…
– У вас
есть какая-нибудь идея относительно того, каким способом убийце удалось скрыться? –
спросил я.
–
Никакой, – ответил Рультабий. – Пока – никакой… Но вот что касается
револьвера, например… Револьвером убийца не пользовался…
– А кто
же им пользовался, бог ты мой?..
– Как
кто?.. Конечно, мадемуазель Станжерсон…
– Я
больше ничего не понимаю, – растерялся я. – Вернее, никогда не мог
понять…
Рультабий
пожал плечами:
– Вы
ничему особо не удивились, прочитав статью в «Матен»?
– Да
нет… Мне все показалось одинаково странным…
– Ну как
же… А дверь, запертая на ключ?
– Это
единственное правдоподобное место во всем рассказе…
– Да что
вы!.. А задвижка?..
–
Задвижка?
–
Задвижка, на которую была заперта дверь изнутри?.. Представляете, какие меры
предосторожности были приняты мадемуазель Станжерсон… На мой взгляд, у
мадемуазель Станжерсон были все основания кого-то бояться, поэтому она и пошла
на такие меры. Мало того, она даже взяла револьвер у папаши Жака, не сказав ему
об этом. Наверняка она не хотела никого пугать, а главное, не хотела беспокоить
своего отца… То, чего опасалась мадемуазель Станжерсон, случилось… и она стала
защищаться, началась баталия, и мадемуазель Станжерсон довольно ловко
воспользовалась револьвером, ранив убийцу в руку, этим-то и объясняется
кровавый отпечаток мужской руки на стене и на двери, мужчина, видимо, пытался
чуть ли не ощупью добраться до выхода и бежать; и все-таки стреляла она
недостаточно быстро, потому что это не спасло ее от страшного удара, который
пришелся ей по правому виску.
– Так,
значит, мадемуазель Станжерсон ранили в висок не из револьвера?
– В
газете об этом ничего не говорится, что же касается меня, то я убежден:
револьвером, защищаясь от убийцы, воспользовалась мадемуазель Станжерсон.
Теперь весь вопрос в том, какое оружие было у самого убийцы. Этот удар в висок
свидетельствует, что убийца покушался на жизнь мадемуазель Станжерсон…
попытавшись сначала задушить ее… Должно быть, убийца знал, что на чердаке живет
папаша Жак, – это-то и заставило его, я думаю, прибегнуть к безмолвному
оружию, к дубинке, например, или молотку…
– Все
это, однако, не объясняет нам, каким образом убийца вышел из Желтой
комнаты, – заметил я.
–
Разумеется, – сказал, вставая, Рультабий. – И так как этому
необходимо найти объяснение, я еду в замок Гландье, потому-то я и пришел за
вами, хочу, чтобы вы поехали вместе со мной…
– Я?!
– Да,
мой друг, мне требуется ваша помощь. «Эпок» полностью доверила мне это дело, и
надо как можно скорее разобраться в нем.
– Но чем
же я могу помочь вам?
–
Господин Робер Дарзак находится в замке Гландье.
– Верно…
его отчаяние, должно быть, не знает границ!
– Мне
надо поговорить с ним…
Рультабий
произнес эти слова довольно странным тоном, и это меня удивило.
– А
разве… Разве вы надеетесь обнаружить что-нибудь интересное с этой
стороны? – спросил я.
–
Конечно.
Больше
он ничего не пожелал мне сказать. Направившись в гостиную, он просил меня
только поторопиться со сборами.
С г-ном
Робером Дарзаком мне довелось познакомиться в суде, я был тогда секретарем
метра Барбье-Делатура и сумел оказать ему как-то огромную услугу. В ту пору
г-ну Роберу Дарзаку было лет сорок, он преподавал физику в Сорбонне и был тесно
связан с семьей Станжерсонов: после семи лет настойчивых ухаживаний он, наконец,
собирался вступить в брак с мадемуазель Станжерсон, к тому времени она была уже
в возрасте (ей было лет тридцать пять), но все еще славилась своей красотой.
Продолжая
одеваться, я кричал Рультабию, изнывавшему от нетерпения в гостиной:
– У вас
есть какие-то предположения относительно личности убийцы, из какого он круга?
–
Да, – отвечал Рультабий. – Мне кажется, он занимает довольно высокое
положение и если не принадлежит к светскому обществу, то, во всяком случае…
Правда, пока это всего лишь ощущение…
– А
откуда у вас взялось такое ощущение?
– Это же
ясно как божий день! – возразил молодой человек. – Грязный берет,
вульгарный носовой платок и следы грубых башмаков на полу…
–
Понимаю, – сказал я. – Никто не оставляет за собой столько следов,
если они и в самом деле свидетельствуют об истине!
– Из
вас, дорогой Сенклер, со временем выйдет толк! – заключил Рультабий.
|
