 Увеличить |
Глава XIV, «СЕГОДНЯ
ВЕЧЕРОМ Я ЖДУ УБИЙЦУ»
– Придется
показать вам место действия, – сказал мне Рультабий, – чтобы вы могли
понять или, уж скорее, чтобы вы убедились в том, что понять ничего нельзя. Мне
думается, я разгадал то, над чем до сих пор бьются все остальные, а именно:
каким образом убийце удалось выйти из Желтой комнаты без помощи сообщников и
без всякого участия господина Станжерсона. До тех пор, пока я не буду знать
точно, кто убийца, я не смогу открыть свою гипотезу и тем не менее считаю ее
верной, а кроме того в ней нет ничего противоестественного, то есть, иными
словами, она предельно проста. А вот что касается случившегося три ночи назад
здесь, в самом замке, то в течение двадцати четырех часов это казалось мне
превосходящим всякое воображение. И даже теперь, когда в глубине моего сознания
зарождается некая гипотеза, она представляется мне до того абсурдной, что я
предпочел бы ей мрак неизвестности.
С этими
словами юный репортер предложил мне выйти вместе с ним. Мы обошли замок кругом.
Под ногами у нас шуршали палые листья, и это был единственный шум, нарушавший
тишину. Можно было подумать, что в замке никого нет. Эти древние камни, эта
стоячая вода во рвах, окружавших башню, эта безутешная земля, покрытая
останками минувшего лета, черные скелеты деревьев – все способствовало тому,
чтобы это печальное место, над которым витала необъяснимая тайна, выглядело
поистине мрачно. Когда мы огибали донжон, нам встретился «зеленый человек» –
лесник, который даже не поздоровался с нами, прошел мимо, словно нас вовсе не
было. Выглядел он точно так же, как в первый раз, когда я увидел его из окна
харчевни папаши Матье: на плече ружье, во рту трубка, на носу – пенсне.
–
Странный субъект! – сказал тихонько Рультабий.
– Вы с
ним разговаривали? – спросил я.
– Да, но
из него ничего не вытянешь… Он что-то ворчит в ответ, пожимает плечами и уходит.
Живет он обычно на втором этаже донжона, в просторной комнате, которая раньше
служила молельной. Крайне нелюдим и ходит всегда с ружьем. Любезен бывает
только с девицами. Ночами часто отсутствует. Говорит, преследует браконьеров,
но я подозреваю, что он ходит на свидания. Сильвия, горничная мадемуазель Станжерсон,
его возлюбленная. В настоящий момент он сильно увлечен женой папаши Матье,
хозяина харчевни, но папаша Матье глаз не спускает со своей супруги, и, мне
думается, невозможность подобраться к госпоже Матье делает «зеленого человека»
еще более мрачным и неразговорчивым. Красивый парень, ничего не скажешь; ухоженный,
пожалуй, даже элегантный… женщины на три лье вокруг без ума от него.
Миновав
донжон, расположенный в самом конце левого крыла, мы очутились позади замка.
Указав на окно, как я помнил, спальни мадемуазель Станжерсон, Рультабий сказал:
– Если
бы вы оказались здесь два дня назад в час ночи, то увидели бы вашего покорного
слугу на самом верху лестницы, готового проникнуть в замок через это окно!
И так
как я выразил некоторое удивление по поводу столь своеобразной ночной гимнастики,
он попросил меня постараться запомнить внешнее расположение замка, после чего
мы вернулись в здание.
–
Теперь, – сказал мой друг, – мне надо показать вам правое крыло
второго этажа. Там-то как раз я и живу.
Чтобы
дать читателю возможность понять расположение мест, я предлагаю план второго
этажа этого самого правого крыла, план, нарисованный Рультабием на другой день
после необычайного происшествия, о котором вы сейчас узнаете во всех
подробностях.
1. Место,
куда Рультабий поставил Фредерика Ларсана.
2.
Место, куда Рультабий поставил папашу Жака.
3.
Место, куда Рультабий поставил г-на Станжерсона.
4. Окно,
через которое вошел Рультабий.
5. Окно,
найденное Рультабием открытым, когда он вышел из своей комнаты. Он его закрыл.
Все остальные окна и двери тоже были закрыты.
6.
Терраса над комнатой на первом этаже, образующей выступ.
Рультабий
подал мне знак следовать за ним по двойной монументальной лестнице, образовывавшей
на втором этаже площадку. С этой площадки можно было пройти по галерее и в правое
и в левое крыло замка. Галерея эта, высокая и просторная, шла вдоль всего
здания и начиналась с фасада, выходившего на север. Из нее можно было попасть в
комнаты, окна которых глядели на юг. Профессор Станжерсон жил в левом крыле
замка. Апартаменты мадемуазель Станжерсон размещались в правом крыле. Мы вошли
в галерею и свернули в правое крыло. Узкий ковер, постеленный на сверкавший,
словно зеркало, до блеска натертый паркет, заглушал шум наших шагов. Рультабий
шепотом сказал мне, чтобы я соблюдал осторожность, так как мы проходили мимо
спальни мадемуазель Станжерсон. Он сообщил мне, что апартаменты мадемуазель
Станжерсон состоят из спальни, прихожей, маленькой ванной, будуара и гостиной.
Разумеется, из одной комнаты в другую можно было попасть не выходя в галерею.
Только две двери – из гостиной и из прихожей – вели непосредственно в галерею.
Дальше галерея шла прямо до самой восточной оконечности здания, где находилось
высокое окно (на плане окно 2). Где-то примерно на уровне двух третей длины
этой галереи она под прямым углом соединялась с другой галереей, которая вела в
правое крыло замка.
Для
большей ясности повествования мы станем называть галерею, которая шла от лестницы
к окну, выходившему на восток, правой галереей, а конец галереи, который
поворачивал вместе с правым крылом и соединялся с правой галереей под прямым
углом, – сворачивающей галереей. Как раз на перекрестке этих двух галерей
находилась комната Рультабия, примыкавшая к комнате Фредерика Ларсана. Двери
этих двух комнат выходили на сворачивающую галерею, а двери апартаментов
мадемуазель Станжерсон на правую галерею (см. план).
Открыв
дверь своей комнаты, Рультабий пропустил меня вперед и запер за нами дверь на
задвижку. Я еще не успел как следует оглядеться, как вдруг услышал возглас
удивления: Рультабий показывал мне на пенсне, лежавшее на тумбочке.
– В чем
дело? – вопрошал он. – Откуда на моей тумбочке взялось это пенсне?
Я
затруднялся ему ответить.
– Разве
что… – начал он. – Разве что… разве что… разве что это пенсне и есть как
раз то, что я ищу… и что… и что… и что это пенсне дальнозоркого человека!..
Он с
жадностью набросился на пенсне, поглаживая пальцами выпуклости стекол… Потом
взглянул на меня, и в глазах его я увидел ужас.
– О!..
О!..
Он без
конца повторял свое «О!.. О!..», словно осенившая его догадка чуть не лишила
его рассудка…
Вид у
него и в самом деле был безумный, он встал и, положив мне руку на плечо,
сказал:
– Это
пенсне сведет меня с ума, ибо такое вполне допустимо… Да, да, допустимо, если
рассуждать математически… Но если рассуждать по-человечески, этого никак не
может быть… или же… или же… или же…
В дверь
комнаты тихонько стукнули два раза, Рультабий приоткрыл ее и кого-то впустил. Я
узнал жену сторожа, которую видел на допросе во флигеле, и очень удивился, так
как полагал, что она все еще сидит под замком.
– В
щели, между паркетинами! – едва слышно прошептала женщина.
–
Спасибо, – сказал в ответ Рультабий, и женщина тут же удалилась.
Тщательно
заперев за ней дверь, Рультабий вернулся ко мне и с растерянным видом произнес
совсем непонятные слова:
– Но раз
это математически возможно, почему бы и по-человечески этому не быть!.. А если
это возможно по-человечески, то дело просто потрясающее!
Прервав
монолог Рультабия, я спросил:
–
Значит, сторож и его жена на свободе?
–
Да, – ответил Рультабий, – я попросил отпустить их. Мне нужны верные
люди. Сторож готов теперь умереть за меня, да и жена его души во мне не чает… А
раз это пенсне дальнозоркого человека, то мне наверняка понадобятся преданные
люди, которые готовы умереть за меня!
–
О-о! – молвил я. – Так вы не шутите, друг мой… И когда же надо быть
готовым умереть?
–
Сегодня вечером! Ибо, должен признаться вам, мой дорогой, сегодня вечером я
жду убийцу!
– О-о!
О-о!.. Вы ждете убийцу сегодня вечером… Неужели, неужели вы ждете его сегодня
вечером?.. Однако вы, стало быть, знаете убийцу?
– Ну что
ж… Теперь я, возможно, и знаю его. Я был бы, конечно, безумцем, если бы
решился категорически утверждать, что знаю его; правда, я вычислил его с
математической точностью, однако моя математика дает столь ужасающие, я бы даже
сказал, чудовищные результаты, что хотелось бы надеяться на возможность
ошибки с моей стороны! О, я от всей души уповаю на это…
– Как же
так? Еще пять минут назад вы не знали, кто убийца, а теперь утверждаете, что
ждете убийцу сегодня вечером. Почему?
– Потому
что я знаю, что он придет.
Рультабий
не торопясь набил трубку и так же не торопясь стал раскуривать ее.
Это
предвещало начало захватывающего сюжета. В этот момент в коридоре послышались
чьи-то шаги, кто-то прошел мимо нашей двери. Рультабий прислушался. Шаги
стихли.
– А
Фредерик Ларсан сейчас у себя в комнате? – спросил я, кивнув в сторону
перегородки.
–
Нет, – ответил мой друг, – отсутствует. Сегодня утром он собирался в
Париж: по-прежнему следит за Дарзаком!.. Господин Дарзак тоже уехал сегодня
утром в Париж. Боюсь, что все это очень плохо кончится… Я предвижу, что не
позднее чем через неделю господина Дарзака арестуют. Самое скверное, что все,
кажется, сошлось вместе, чтобы обернуться против этого несчастного: события,
вещи, люди… И часа не проходит без того, чтобы против господина Дарзака не
выдвигалось какое-нибудь новое обвинение… Следователь уже изнемогает под бременем
этих улик, он ослеплен… И в общем-то, я его понимаю: есть от чего ослепнуть!..
Хватило бы и меньшего…
– Но
ведь Фредерик Ларсан, казалось бы, не новичок.
– Я
думал, Фред гораздо сильнее, – с легким презрением сказал
Рультабий. – Разумеется, это не какая-нибудь посредственность… Я даже
восхищался им до тех пор, пока не столкнулся с его методами работы. А они, надо
сказать, весьма прискорбны… Своей репутацией он обязан исключительно своей
ловкости, но философского подхода у него нет, а бедность его математических
концепций очевидна и не выдерживает никакой критики…
Глядя на
Рультабия, я невольно улыбнулся: этот восемнадцатилетний мальчишка говорил
свысока о пятидесятилетнем мужчине, который снискал себе славу самого
проницательного сыщика в Европе…
– Вот вы
улыбаетесь, – заметил Рультабий, – а совершенно напрасно!.. Клянусь
вам, я его обставлю… Да еще как… Но надо спешить, ведь пока что это он меня
обошел, у него колоссальное преимущество, а все из-за господина Робера Дарзака,
и сегодня вечером господин Робер Дарзак наверняка ему поможет… Представляете: каждый
раз, как убийца приходит в замок, господин Робер Дарзак по странному
стечению обстоятельств отсутствует и отказывается к тому же давать какие-либо
объяснения по этому поводу – просто рок какой-то!
– Каждый
раз, как убийца приходит в замок! – воскликнул я. – Стало быть, он снова
приходил…
– Да, в
ту самую знаменитую ночь, когда произошло это из ряда вон выходящее событие…
Итак,
сейчас я, наконец, узнаю об этом удивительном происшествии, на которое вот уже
полчаса намекал Рультабий, так ничего и не объясняя. Но я уже привык никогда не
торопить Рультабия… Обычно он начинал говорить, когда ему вздумается. И в
основном когда видел в этом какой-то прок. Причем заботился он не о том, чтобы
удовлетворить мое любопытство, а желая, скорее, сделать выводы для себя самого,
рассказав подробно об интересующем его важном событии.
Вот и на
этот раз он короткими, торопливыми фразами поведал мне о таких вещах, что я
почувствовал, как на меня находит одурь какая-то, иначе и не назовешь, ибо,
честно говоря, явления такой, например, мало исследованной науки, как
гипнотизм, конечно, таинственны и необъяснимы, но не более, я думаю, чем
исчезновение материальной сущности убийцы в тот момент, когда они, можно
сказать, держали его в руках вчетвером. Я говорю о гипнотизме, но с тем же
успехом мог бы привести в пример электроэнергию, природа которой нам неведома и
законы которой нами так мало изучены, и все это потому, что на данный момент
объяснение этому делу можно было искать, на мой взгляд, только в необъяснимом,
то есть, иными словами, объяснять его чем-то таким, что неподвластно известным
нам естественным законам. А между тем, если бы у меня был ум Рультабия, то я
точно так же, как и он, предугадал бы уже естественное объяснение всему
происходящему, ибо самое любопытное во всех тайнах замка Гландье – это,
несомненно, та естественность, с которой Рультабий нашел им объяснение. Но кто
бы мог похвастаться тогда, да и теперь тоже, что обладает умом Рультабия? Ведь
таких своеобразных и лишенных всякой гармонии бугорков, как у него на лбу, я
никогда ни у кого не видывал, ну, разве что на лбу у Фредерика Ларсана. Правда,
у него они не такие заметные, и надо хорошенько приглядеться, чтобы угадать их
существование на лбу у знаменитого полицейского, в то время как бугорки
Рультабия бросались – да простят мне столь сильное и смелое выражение, –
буквально бросались в глаза.
Среди
прочих бумаг, переданных мне юным репортером после завершения дела, у меня сохранился
блокнот, в котором я нашел подробный отчет о «явлении исчезновения материальной
сущности убийцы» и запись тех мыслей, которые появились у моего друга в связи с
этим необычайным происшествием. Предпочтительно, мне кажется, предложить вашему
вниманию этот отчет, нежели продолжать пересказывать мой разговор с Рультабием,
так как я опасаюсь – особенно в такой истории, как эта, – прибавить то или
иное слово, которое не в полной мере будет соответствовать абсолютной истине.
|
