Глава II
Большую
часть пути Ван-Конет молчал, ненавидя своих спутников за то, что они были
свидетелями его позора, но рассудок заставил его уступить требованиям
положения.
– Я
хочу избежать огласки, – сказал Ван-Конет Лауре Мульдвей. – Обещайте
никому ничего не говорить.
Лаура
знала, что Ван-Конет вознаградит ее за молчание. Если же не вознаградит, –
ее карты были сильны и она могла сделать безопасный ход на крупную сумму. Эта
неожиданная удача так оживила Мульдвей, что она стала мысленно благословлять
судьбу.
– На
меня положись, Георг, – сердечно-иронически шепнула ему Лаура. – Я
только боюсь, что тот человек вас убьет. Не разумнее ли кончить все дело миром?
Если он извинится?
– Поздно
и невозможно, – Ван-Конет задумался. – Да, поздно. Сногден заявил от
моего имени согласие драться.
– Как
же быть?
– Не
знаю. Я извещу вас.
– Ради
бога, Георг!
– Хорошо.
Но риск неизбежен.
Ван-Конет
приказал шоферу остановиться у пригородной таверны и, кивнув Сногдену, чтобы
тот шел за ним, расстался с Вейсом, которого тоже попросил молчать о тяжелом
случае.
– Дорогой
Георг, – ответил Вейс, – мне, каюсь, странно ваше волнение из-за
таких пустяков, которое следовало там же, на месте, исправить сногсшибательной
дракой. Но я буду молчать, потому что вы так хотите.
– Дело
значительно сложнее, чем вам кажется, – возразил Ван-Конет. –
Характер и взгляды моей невесты решают, к сожалению, все. Я должен жениться на
ней.
Вейс
уехал с Лаурой, а Ван-Конет и Сногден вошли в таверну и заняли отдельную
комнату.
Сногден,
не имея состояния, обладал таинственной способностью хорошо одеваться, жить в
дорогой квартире и поддерживать приятельские отношения с холостой знатью. Ходил
слух, что он – шулер и шантажист, но, никогда не подкрепляемый фактами или даже
косвенными доказательствами, слух этот был ему скорее на пользу, чем во вред,
по свойству человеческого сознания восхищаться порядочностью, если ее атакуют,
и неуловимостью, если она талантлива.
Догадываясь,
что хочет от него Ван-Конет, которому вскоре надо было ехать к Консуэло Хуарец,
Сногден предупредительно положил на стол часы, а затем распорядился подать
ликеры и кофе.
– Сногден,
я пропал! – воскликнул Ван-Конет, когда слуга удалился. – Пощечина
приклеена крепко, и не сегодня, так завтра об этом узнают в городе. Тогда
Консуэло Хуарец, со свойственной ее нации театральной отвагой, будет ждать моей
смерти от пули этого Гравелота, потом нарыдается досыта и уйдет в монастырь или
отравится.
– Вы
хорошо ее знаете?
– Я
ее достаточно хорошо знаю. Это смесь патоки и гремучего студня.
– Несомненно,
дядя Гравелот – идеальный стрелок, – заговорил Сногден, после продолжительного
размышления и вполне обдумав детали своего плана. – Даже тяжело раненный,
если вы успеете выстрелить раньше, Гравелот отлично поразит вас в лоб или нос,
куда ему вздумается.
– Не
хватает еще, чтобы вы так же игриво нарисовали картину моих похорон.
– Примите
это как размышление вслух, Ван-Ко-нет, – я не хочу вас ни дразнить, ни
мучить, а потому скорее разберем наши возможности. Примирение отпадает.
– Почему? –
быстро спросил Ван-Конет, втайне надеявшийся замять дело хотя бы ценой нового
унижения. Потому что он вам дал пощечину, а также потому, что мы не можем быть
уверены в скромности Гравелота: идя мириться, рискуем наскочить на отказ. Ведь
вы первый его ударили.
Ван-Конет
сжал виски, мрачно смотря в рюмку. Вздохнув, он улыбнулся и выпил.
– Ничего
не понимаю. Сногден, помогите! Выручите меня! После кошмарной ночи с этой
Мульдвей у меня в голове сплошной вопль. Я теряюсь.
– Георг, –
громко сказал Сногден, тряся за плечо приятеля, который, уронив лицо в ладони,
сидел полумертвый от страха и ненависти, – я вас спасу.
– Ради
чертей, Рауль! Что вы можете сделать?
– Прежде
чем сказать что, я требую слепого доверия.
– Я
на все согласен.
– Слепое
доверие есть главное условие. Второе: я должен действовать немедленно. Для моих
действий мне нужны наличные деньги.
Ван-Конет
не был скуп, в чем Сногден убеждался довольно часто. Но, когда Сногден назвал
сумму – три тысячи, – Ван-Конет нахмурился и несколько охладел к
спасительному авторитету приятеля.
– Так
много? Для чего вам столько денег?
– Мною
записаны имена свидетелей. Баркет, его дочь, служанка и сам Гравелот, –
объяснил Сногден так серьезно, что Ван-Конет покоробился. – Со всеми этими
людьми я добьюсь их молчания. Гравелот будет стоить дороже других, но с
остальными я берусь устроить дешевле. Вейс уезжает сегодня. Лаура будет молчать,
надеясь на благодарность впоследствии. Люди не сложны. Иначе я давно бы уже
чистил прохожим сапоги или писал романы для воскресного приложения.
– Вы
правы. Действуйте, – сказал Ван-Конет, вытаскивая книжку чеков. Написав
сумму, он подписал чек и передал его Сногдену.
– Теперь, –
сказал Сногден, спрятав чек, – я буду говорить откровенно.
– Самое
лучшее.
– Прекрасно.
Мы – люди без предрассудков. Я устрою ваше дело, но только в том случае, если
вы выдадите мне теперь же вексель на два месяца, на сумму в десять тысяч
фунтов.
Ван-Конет
не был так глуп, чтобы счесть эти напряженные, жестко сказанные слова шуткой.
Внешне оставшись спокоен, Ван-Конет молчал и вдруг, страшно побледнев, хватил
кулаком о стол с такой силой, что чашки слетели с блюдцев.
– Что
за несчастный день! – крикнул Ван-Конет. – Неужели все пошло к черту?
И вы – вы, Сногден, грабите меня?! Как это понять? Я знаю, что вы не брезгуете
подачками, я знаю о вас больше, чем кто-нибудь. Но я не знал, что вы так злобно
воспользуетесь моим несчастьем.
Сногден
взял трость и бросил чек на стол.
– Вот
чек, – сказал он, испытывая громадное удовольствие игры, со всей
видимостью риска, но при успокоительном сознании безопасности. – Я
корыстен, вернее, я – человек дела. Ваш чек не вдохновляет меня. Прощайте. Я не
считаю эту ссору окончательной, и завтра, если будет еще не поздно, вы сможете
возобновить наши переговоры, когда десять тысяч покажутся вам не так значительны,
чтобы из-за них стоило лишиться остального.
– Сногден,
вы меня оглушили, – сказал Ван-Конет, видя, что его друг направляется к
двери, и проклиная свою вспыльчивость. – Не уходите, а выслушайте. Я
согласен.
– Боже
мой! – заговорил Сногден, так же решительно возвращаясь к своему стулу,
как покинул его, и опускаясь с видом изнеможения. – Боже мой! За те пять
лет, что я вас знаю, Георг, – начиная вашим проигрышем Кольберу, когда
понадобилось перетряхнуть мошну всех ростовщиков и я, как собака, носился из
Гертона в Сан-Фуэго, из Сан-Фуэго в Покет и опять в Гертон, – с тех дней
до сегодняшнего утра я был уверен, что в вас есть признательность заговорщика,
обязанного своему собрату по обстоятельствам той жизни, которую вы вели главным
образом благодаря мне. Я уже не говорю о случае с несовершеннолетней Матильдой
из дамского оркестра, когда вам угрожал суд. Я не говорю о моих хлопотах перед
вашим отцом, о деньгах для мнимого отступного Смиту, якобы грозившему
протестовать поддельный вексель, которого не было. Не говорю я и о спекуляциях,
принесших, опять-таки благодаря мне, вашей милости двенадцать тысяч за контрабанду.
Не говорю я также о множестве случаев моей помощи вам, попадавшему в грязные
истории с женщинами и газетчиками. Я не говорю о Лауре, которую буквально выцарапал
для вас из алькова Вагрена. Но я говорю о чести.. Нет, дайте мне сказать все.
Да, Ван-Конет, у людей нашего закала есть честь, и честь эта носит имя:
«взаимность». Лишь чувство чести заставляет меня напоминать вам о ней. Теперь,
когда я мог бы воспитать своего мальчика порядочным человеком, не знающим тех
чадных огней греха, в каких сжег свою жизнь его приемный отец, вы ударом кулака
по столу заявляете, что я грабитель и негодяй. Я был бы смешон и жалок, если бы
я был бескорыстен, так как это означало бы мою беспомощность спасти вас. Для
такого дела нужен человек, подобный мне, не стесняющийся в средствах. Кроме
того, я ваш друг, и согласитесь, что корыстный друг лучше бескорыстного врага.
Однако вам пора отрезвиться и ехать. Пишите вексель.
Говоря о
мальчике, Сногден не сочинял. Восемь лет назад, выиграв крупную сумму, он из
прихоти купил у какой-то уличной нищенки грудного младенца и нанял ему
кормилицу. Впоследствии он привязался к мальчику и очень заботился о нем.
– Так
вот цена мухи! Вексель я дам, – сказал Ван-Конет, которому, в сущности, не
оставалось ничего иного, как подчиниться уверенности и опыту Сногде-на. –
Есть ли у вас бланк?
– У
меня есть про запас решительно все. Сногден передал Ван-Конету бланк и, когда
слуга принес чернила, стал искоса наблюдать, что пишет Ван-Конет.
По
окончании этого дела Сногден сложил вексель и откровенно вздохнул.
– Так
будет лучше, Георг, – сказал он рассудительным тоном взрослого,
успокаивающего ребенка, – уж вы поверьте мне. Крупная сумма воспламеняет
способности и усиливает изобретательность.
– Но,
черт побери, посвятите же меня в ваши затеи!
– К
чему? Я, должен вам сказать, не люблю критики. Она расхолаживает. Что же
касается моих действий, они так неоригинальны, что вы впадете в сомнения, тогда
как я отлично знаю себя и абсолютно убежден в успехе.
– О,
как я буду рад, Сногден. Могу ли я спокойно ехать к Консуэло?
– Да.
Можете и должны.
– Но,
Сногден, допустим невероятное для вашего самолюбия – что вы спасуете.
– Я
отдам вексель вам, и вы при мне разорвете его, – твердо заявил
Сногден. – Отправляйтесь и ждите у Хуарец. Я извещу вас.
Ван-Конет
несколько успокоился. Они расплатились, вышли и направились в противоположные
стороны. Сногден так и не сказал, что хочет предпринять, а Ван-Конет поехал
брать ванну и собираться к своей невесте.
|
