Глава XVII
Ввиду
тяжелого положения Давенанта, решительно взятого под свою защиту всемогущим
генералом Фель-тоном, судейские и тюремные власти так сократили процедуру
освобождения заключенного, что, начав хлопоты около девяти часов утра, Галеран
уже в половине одиннадцатого с врачом Крессом и санитарным автомобилем был у
ворот тюрьмы, въехав на ее территорию с законными основаниями.
Давенант
находился в таком беспомощном состоянии, что жили только его глаза, бессмысленные,
как блеск чайных ложек. Он говорил несуразные вещи и не понимал, что делают с
ним. На счастье Галерана, а также обоих надзирателей, переживших за эту ночь
столько волнений, сколько не испытали за всю жизнь, Давенант бредил лишь об
утешении («Консуэло» – значит «утешение»). По его словам, оно являлось к нему в
черном кружевном платье и плакало.
Свежий
воздух подействовал так, что помещенный в больницу Давенант временно очнулся от
забытья. Теперь он все помнил. Он спросил, где Галеран, Консуэло, Стомадор.
Начался
ветреный, пасмурный день. К ожидающим Консуэло и Галерану вышел Кресс и
пригласил идти в помещение Давенанта.
– Какое
его положение? – спросил Галеран доктора.
– Скоро
начнется агония, – ответил Кресс, – пока он все сознает и хочет вас
видеть.
Последние
гости приблизились к кровати умирающего – одинокий старик и женщина, едва
начавшая жить, со смертью в душе.
– Теперь
я скоро поправлюсь, – прошептал Тиррей, полуоткрывая глаза и с нежным страхом
смотря на Консуэло, севшую у изголовья. – Я был причиной вашего горя, –
продолжал он, – но я не знал, что так выйдет. Но вы не печальтесь. Что-то
в этом роде было со мной. Надо пересилить горе. Вы молоды, перед вами вся
жизнь. Ведь это вы спасли меня из тюрьмы?
– Я
исполнила мой долг, – сказала Консуэло, – и я не хочу больше говорить
об этом. Ваше дело будет пересмотрено и, конечно, разрешится благополучно.
– Мое.
А тех?
– Они
спасены, – сказал Галеран. – Отмена приговора указывает, что дело
ограничится несколькими годами тюрьмы.
– Я
рад, – быстро сказал больной, – потому что бой был прекрасен. Суд
должен был понять это. Об одном я жалею, что меня не было с вами, Галеран,
когда вы рыли подкоп. А где Стомадор?
– Должно
быть, уже бежал. Его положение стало очень опасным.
– Конечно.
Так я не в тюрьме… Вы не поверите, – обратился Тиррей к Консуэло, смотревшей
на него с глубоким состраданием, – как хорошо спастись! Мне хочется
встать, идти, побывать на старых местах.
Давенант
беспокойно двинулся и, утомленный, закрыл глаза. Сознание боролось с темной
водой. Он шарил руками на груди и у горла, отгоняя незримую тесноту тела,
сжигаемого смертельным огнем. Лицо его было в поту, губы непроизвольно
вздрагивали, и, нагнувшись, Галеран расслышал последние слова: «Сверкающая.»
неясная…»
Видя его
положение, Кресс отошел от окна, взял руку Давенанта и, нахмурясь, отпустил ее.
– Избавьте
себя от тяжелого впечатления, – тихо сказал Кресс Консуэло, которая, все поняв,
вышла, сопровождаемая Галераном. В приемной Консуэло дала волю слезам, рыдая
громко и безутешно, как ребенок.
– Это
– сразу обо всем, – объяснила она. – Зачем умирает чудесный человек,
ваш друг? Я не хочу, чтобы он умирал.
Она
встала, утерла слезы и протянула руку Галерану, но тот привлек ее за плечи, как
девочку, и поцеловал в лоб.
– Что,
милая? – сказал он. – Беззащитно сердце человеческое?! А защищенное –
оно лишено света, и мало в нем горячих углей, не хватит даже, чтобы согреть
руки. Укрепитесь, уезжайте в Гертон и ждите. Тишина опять явится к вам.
Консуэло
закрыла лицо и вышла. Галеран вернулся в палату. Он подождал, когда тело перестало
подергиваться, закрыл глаза Давенанта рукой с обломанными ногтями,
пострадавшими на подземной работе, и отправился вручить серебряного оленя по
назначению.
Его
приняла Роэна Лесфильд, молодая женщина в расцвете жизни, жена директора консерватории.
Гостиная,
где Тиррей девять лет назад сидел, восхищаясь золотыми кошками, выглядела все
так же, но не было в ней тех людей, какие составляли тогда для начинающего жить
юноши весь мир.
– Я
исполняю поручение, – сказал Галеран вопросительно улыбающейся молодой женщине, –
и если вы меня помните, то догадаетесь, о ком идет речь.
– Действительно,
ваше имя и лицо как будто знакомы… – сказала Роэна. – Позвольте,, помогите
вспомнить… Ну, конечно. Кафе «Отвращение»?
– Да.
Вот олень. Тиррей просил передать его вам. Галеран протянул ей вещицу, и Роэна
узнала ее. В это время появилась скучающая, бледная Элеонора, девушка с
капризным и легким лицом. Жизнь сердца уже неласково коснулась ее.
– Элли!
Какая древняя пыль! – сказала Розна. – Смотри, мальчик, который был у
нас лет девять назад, возвращает свой приз оленя. Да ты все помнишь?
– О,
как же! – засмеялась девушка. – Вы – друг Тиррея? Я сразу узнала вас.
Где этот человек? Тогда он так странно пропал.
– Он
умер в далекой стране, – ответил Галеран, поднимаясь, чтобы откланяться, –
и я получил от него письмо с просьбой вернуть вам этот шутливый приз.
Настало
молчание. Никто не поддержал мрачного разговора, пришедшегося не совсем кстати:
у Роэны хворал мальчик, а Элли, ставшая очень нервной, инстинктивно сторонилась
всего драматического.
– Благодарим
вас, – любезно сказала Роэна после приличествующего молчания. Так он умер?
Как жаль!
Слегка
пошутив еще на тему об «Отвращении», Галеран простился и уехал домой.
– Ведь
что-то было, Элли? – сказала Роэна, когда Галеран ушел. – Что-то
было… Ты не помнишь?
– Я
помню. Ты права. Но я и без того не в духе, а потому – прости, не сумею
сказать.
Феодосия,
28 марта 1929 г.
|