100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Мне кажется, что теперь, после всего мною сказанного, твоя роль в этой истории с деньгами твоей матери и моими деньгами представится тебе совершенно в ином свете, и ты поймешь, что тебе, собственно, нечем гордиться.
Возможно также, что придет такой день, когда ты дашь прочесть это письмо своей матери или по крайней мере объяснишь ей, что жил столько лет на мой счет не потому, что мне этого так хотелось, а, напротив, вопреки моей воле. Такую вот своеобразную, а для меня в высшей степени обременительную форму приняла твоя дружеская привязанность ко мне.
Полностью перекладывая на меня оплату всех своих расходов – как мелких, так и самых крупных, – ты чувствовал себя маленьким, очаровательным ребенком, который позволяет себя баловать. Ты полагал, что, заставляя меня платить за все твои удовольствия, ты тем самым нашел секрет вечной молодости.
Не скрою, что, когда мне передают те ужасные вещи, которые говорит обо мне твоя мать, на душе у меня становится обидно и больно. Я уверен, что, хорошенько поразмыслив над этим письмом, ты согласишься со мной, что если уж у нее не находится слов сожаления о том, что случилось со мной, или сочувствия тому горю, которое ваша семья принесла моей семье, то, по крайней мере – она должна была бы просто промолчать.
Разумеется, нет никакого смысла показывать ей ту часть моего письма, в которой говорится о моем духовном развитии или о том, каким новым темам я хотел бы посвятить свое творчество. Это ей будет неинтересно. Но те места в письме, где речь идет о тебе, я на твоем месте обязательно бы ей показал.
Будь я на твоем месте, я не стремился бы к тому, чтобы меня любили за достоинства, которых у меня нет. Не стоит обнажать нашу душу и нашу жизнь перед публикой. Публика нас ведь все равно не поймет. Иное дело те, чьей любовью мы дорожим. Мой большой друг – нашей с ним дружбе уже минуло десять лет[205] – недавно посетил меня здесь и сказал, что не верит ни единому слову, сказанному против меня, зато уверен в полной моей невиновности. По его мнению, я жертва чудовищного заговора, задуманного и состряпанного твоим отцом.
Слушая его, я даже расплакался, но лишь сказал ему в ответ, что, в то время как в недвусмысленных обвинениях твоего отца было много чего такого, что не соответствовало истине и что приписывалось мне его грязной и злобной фантазией, все же я действительно вел жизнь, полную неправедных удовольствий и неумеренных страстей, и если он не готов принять этот факт и воспринимать меня таким, какой я есть, то я не только не смогу больше быть его другом, но и не стану появляться в его обществе.
Для него это явилось настоящим ударом, но мы все равно остались друзьями, и я рад, что заслуживаю его дружбу не за достоинства, которых у меня нет, а скорее несмотря на недостатки, которые у меня есть. Я уже говорил о том, как трудно говорить правду. Но еще труднее говорить ложь.
Помню, что, когда я сидел на скамье подсудимых во время последнего судебного заседания и слушал, как Локвуд[206] мечет в меня громы и молнии в своей заключительной обвинительной речи, мне все время казалось, будто он читает какой-то отрывок из Тацита или какое-то место из Данте или произносит одну из обличительных речей Савонаролы[207] против папства: то, что я слышал, повергало меня в панический ужас. И вдруг мне подумалось: «Вот было бы здорово, если бы все эти слова обо мне говорил не кто иной, как я сам!».
Ведь совершенно неважно, что говорят о человеке; гораздо важнее, кто говорит. Когда человек опускается на колени, бьет себя в грудь и исповедуется в содеянных им за всю жизнь грехах, вот тогда, я уверен, и наступает его высочайший момент. Это в полной мере относится и к тебе.
Ты был бы гораздо счастливее, если бы приоткрыл перед матерью хоть какие-то страницы своей жизни.
Во время нашей с ней встречи в декабре 1893 года она подробно расспрашивала о тебе, но я, само собой разумеется, был вынужден ограничиваться общими местами и о многом умалчивать. И хотя она и узнала кое-какие подробности о твоей жизни, смелости в отношениях с тобой это, кажется, ей не прибавило. Напротив, после этого она отворачивалась от реальности даже с большим упорством, чем раньше. Если бы ты рассказал ей о своих подвигах сам, все могло бы обернуться иначе. Быть может, мои слова кажутся тебе слишком резкими и обидными, но от фактов деваться некуда. Все обстояло именно так, как я говорю, и если ты прочтешь это письмо с должным вниманием, то, значит, увидишь себя таким, каким ты есть на самом деле.
А написал я это письмо, да еще такое длинное и подробное, с той единственной целью, чтобы ты смог понять, кем ты был для меня до моего заточения (все три года этой роковой для меня дружбы), кем ты был для меня во время моего заточения (его срок истекает почти через два месяца) и кем надеюсь быть я – и для себя и для других, – когда выйду на волю. Я не буду переделывать или начисто переписывать это письмо. Прими его таким, каким оно есть – исполненным страсти и боли, с пятнами от слез на страницах, с кляксами и поправками, – и постарайся хорошенько его осмыслить.
Что касается поправок и перечеркнутых мест, то они объясняются тем, что я хотел выразить свои мысли такими словами, которые абсолютно бы этим мыслям соответствовали и не грешили бы ни чрезмерной экспрессивностью, ни казенной бесцветностью.
Свой слог нужно настраивать, как скрипку. Подобно тому как излишек или недостаток вибраций в голосе певца или в дрожании струны делают ноту фальшивой, точно так же излишняя выразительность или бледность стиля мешает пониманию смысла изложенного.
Если говорить о моем письме, то мне кажется, что каждая фраза в нем имеет вполне определенный смысл – именно тот, что я в нее вкладывал. В нем нет ни краснобайства, ни пустых разглагольствований. И если я вычеркиваю или заменяю слова либо вношу любые другие поправки (какими бы незначительными и чрезмерно дотошными они тебе ни казались), то делаю это лишь потому, что стараюсь передать именно то, что хотел передать, хочу найти точный эквивалент своим настроениям и ощущениям. Ведь чем мимолетнее настроение, тем труднее облечь его в словесную форму.
Я понимаю – во многих отношениях это жестокое письмо: я не щадил тебя. И ты по праву можешь сказать, что я ведь признавал в начале письма, что было бы несправедливо взвешивать твою вину на одних весах с обрушившейся на меня трагедией, кладя на мою чашу весов абсолютно все мои горести и утраты, включая самые мелкие, самые незначительные, – а потом я все-таки поступил именно так, разобрав твои поступки и твой характер по косточкам. Да, это правда. Только не забывай при этом, что ты сам, образно говоря, положил себя на чашу весов.
И все же должен тебе сказать, что если положить на одну чашу весов тебя, а на другую – одно-единственное мгновение моего заточения, то твоя чаша взлетит кверху, как перышко. Ты избрал свою чашу весов, подталкиваемый самовлюбленностью и тщеславием, и ты цепляешься за нее, руководимый ими же.
Нашей дружбе был свойственен серьезнейший психологический изъян – абсолютное отсутствие пропорции. Ты пробрался в жизнь человека, слишком просторную для тебя; в жизнь человека, вращающуюся по орбите, намного превышающей по широте интеллектуального кругозора орбиту твоей собственной жизни; в жизнь человека, чьим помыслам, чувствам и деяниям присущи высокие интересы и цели; в жизнь человека, исполненную (может быть, чересчур) чудесного (может быть, трагического?) предназначения. Ты же вел вполне заурядную жизнь с заурядными потребностями и интересами, и по меркам твоего узкого круга твою жизнь можно было считать идеальной. Таковой она была и в Оксфорде, где самое худшее, что может грозить студенту, – это нагоняй от декана или назидание от ректора колледжа, а самая великая для него радость – это победа команды его колледжа в университетских соревнованиях по гребле и костер во дворе колледжа в честь этого выдающегося события.
После ухода из университета тебе следовало бы и дальше жить привычной для тебя жизнью в привычном для тебя окружении. Сам по себе ты был ничем не хуже других.
Ты являл собой типичный образчик современного молодого человека. Вот только со мной ты поступал не очень-то образцово.
Твою безрассудную расточительность нельзя считать преступлением. Юность всегда расточительна. Но все дело в том, что ты был расточительным за счет моего кармана, – а это уже постыдно. Твое желание приобрести себе друга, с которым ты проводил бы весь день, с раннего утра до позднего вечера, вызывало сочувствие и было почти трогательным. Но ты не должен был останавливать свой выбор на писателе, на творческой личности – то есть на человеке, для которого твое постоянное присутствие оказалось губительным, ибо парализовало его творческие способности и мешало ему создавать прекрасные произведения искусства.
Ты совершенно искренне считал, что идеально проведенный вечер означает обед с шампанским в «Савое», затем, после обеда, мюзик-холл с местами в отдельной ложе, а под конец, в качестве bonne bouche,[208] – ужин с шампанским в ресторане «Уиллис». Ничего плохого в этом, в общем-то, нет. Тысячи светских молодых людей в Лондоне проводят так свои вечера. Это нельзя считать чем-то таким уж экстравагантным. Более того, это одно из обязательных качеств, без которых невозможно стать членом клуба «Уайтс».
Но ты не должен был требовать от меня, чтобы я обеспечивал тебя подобными развлечениями. В этом проявилось твое полное неуважение ко мне как к художнику.
А твоя ссора с отцом, даже если забыть о ее неприглядном характере, должна была касаться только вас двоих, и никого больше. Такие ссоры обычно происходят за надежно запертыми дверьми и плотно закрытыми окнами. Твоя ошибка состояла в том, что тебе непременно нужно было сделать из нее трагикомедию и разыграть ее на высоких подмостках театра, называемого Историей, и перед зрителями, являющими собой весь мир. Я же разыгрывался в качестве своего рода награды, которая должна была достаться победителю в этом недостойном состязании.
Но тот факт, что твой отец не выносил тебя, а ты терпеть не мог своего отца, был безразличен широкой английской публике. Подобные чувства вполне обычны в семейной жизни англичан и не должны выплескиваться за пределы домашнего очага. Им не место вне семейного круга, и делать их общим достоянием публики – преступление. Семейная жизнь – это не красный флаг, которым размахивают на улицах, и не труба, в которую громко трубят на ярмарке.
Ты вынес свои семейные отношения за пределы домашнего очага подобно тому, как и сам покинул пределы среды, к которой принадлежал. А ведь те, кто покидает привычную им среду, меняют лишь окружение, а не свои природные склонности. Они не в состоянии проникнуться мыслями или чувствами той среды, в которую вступают, даже если бы и хотели.
Эмоциональные возможности человека, как сказано где-то в моих «Замыслах»,[209] так же ограничены по продолжительности и интенсивности, как и его физические возможности.
Маленький винный бокал вмещает ровно столько вина, сколько может вместить, ни каплей больше, даром что все бочки в винных погребах Бургундии наполнены до краев вином, а давильщики винограда, собранного на каменистых плато Испании, по колени утопают в виноградном соку.
Думать, будто те, кто стал причиной трагедии в жизни других людей, разделяют с ними их скорбь, или ждать от них этого – это самое большое и в то же время самое распространенное заблуждение. Быть может, мученику, объятому «плащом из языков пламени», и дано узреть лик Божий, но для того, кто подбрасывает хворост в костер или пошевеливает поленья, чтобы ярче разгорелось пламя, страдания мученика так же безразличны, как для мясника смерть быка, которого он убил, для лесоруба – уничтожение дерева, которое он срубил, а для косаря – гибель цветка, который он скосил вместе с травой. Великие чувства могут испытывать только те, кто велик душой, а великие события могут увидеть только те, кто дорос до их уровня.
Во всей драматургии не найти ничего более совершенного с эстетической точки зрения и более психологически точного, чем созданные гением Шекспира образы Розенкранца и Гильденстерна. Они университетские товарищи Гамлета. Они всегда были его друзьями. Они дорожат воспоминаниями о счастливых днях, проведенных вместе. По ходу действия пьесы они встречаются с Гамлетом в ту минуту, когда тот ошеломлен внезапно обрушившейся на него ношей, непосильной для человека с его тонкой душевной организацией.
Восставший из мертвых король, его отец, взвалил на него миссию, столь же сложную, сколь и тягостную для юноши. Гамлет по природе своей – мечтатель, а его призывают к действию. Он по складу души – поэт, а от него требуют распутать коварные хитросплетения причин и следствий, для чего ему придется столкнуться с реальным миром, о котором он ничего не знает, ибо живет в нереальном мире, о котором знает так много. Он не представляет себе, что делать, и в безрассудстве своем ведет себя так, будто лишился рассудка. Притворявшийся помешанным Брут[210] скрывал под плащом безумия острый меч своего вероломного замысла, кинжал своей несокрушимой воли, но для Гамлета безумие – всего лишь маска, скрывающая слабость его духа.
В паясничанье и фиглярстве он видит возможность уйти от необходимости решительных действий.
Уклоняясь от них, он играет с ними, подобно тому как художник играет с новомодными эстетическими теориями. Он оценивает правильность своих собственных действий, как бы шпионя за самим собой; он прислушивается к своим собственным словам, понимая, что это всего лишь «слова, слова, слова». Вместо того чтобы попытаться стать героем своей собственной истории, он удовлетворяется ролью зрителя своей собственной трагедии. Он никому и ничему не верит, в том числе самому себе, но его неверие не помогает ему, ибо порождено оно не скептицизмом, а нерешительностью.
Розенкранц и Гильденстерн даже не догадываются обо всем этом. Они только и делают, что раскланиваются со всеми, всем расточают улыбки, любезничают со всеми, и то, что произносит один из них, тут же повторяет другой, только с еще более слащавыми интонациями. И когда Гамлет, разыграв с помощью бродячих актеров спектакль внутри спектакля, ловит наконец в «мышеловку»[211] совесть короля (своего дяди и отчима), и несчастный в ужасе отрекается от трона, Гильденстерн и Розенкранц усматривают в поведении Гамлета всего лишь досадное нарушение придворного этикета. Это предел «проницательности», которую они способны проявить, присутствуя на «спектакле жизни» и реагируя на происходящее подобающими эмоциями.
Тайна Гамлета – под самым их носом, но они даже не догадываются о ней. Да и открывать ее этой парочке было бы бесполезно – они все равно ничего бы не поняли. Их можно уподобить маленьким винным бокалам, вмещающим ровно столько вина, сколько они могут вместить, – ни каплей больше.
Ближе к развязке пьесы нам дают понять, что, попавшись в силки, расставленные для другого, они умерли – или, по крайней мере, должны были умереть – внезапной и насильственной смертью.
Но трагический финал такого рода, несмотря на то, что гамлетовское чувство юмора и придало ему оттенок неожиданного и справедливого возмездия, присущий комедиям, на самом деле не является концом для Гильденстерна и Розенкранца. Такие, как они, не умирают.
Горацио, сдавшись на уговоры Гамлета:
«…Нет, если ты мне друг, то ты на время поступишься блаженством. Подыши еще трудами мира и поведай про жизнь мою»,[212] – все же умирает, хотя и не на глазах у публики, и после него никого не остается, даже брата. Но Гильденстерн с Розенкранцем так же бессмертны, как Анджело[213] с Тартюфом, причем все они стоят друг друга. Они олицетворяют собой то, что современная жизнь привнесла в античный идеал дружбы. Тот, кто напишет новый трактат «De Amicitia»,[214] должен уделить им видное место в своем творении и воздать им хвалу, прибегнув к лучшим образцам тускуланской прозы.[215]
Все четверо относятся к типу, встречающемуся во все времена. Порицать их – значит недооценивать этот факт. Они попросту оказались за пределами своей среды, вот и все. Величием души нельзя заразиться, как заражаются инфекционной болезнью. Возвышенные мысли и высокие чувства в силу своей уникальности не могут быть переданы другим. То, чего не могла понять даже Офелия, уж тем более не в состоянии были уяснить ни «Гильденстерн и милый Розенкранц», ни «Розенкранц и милый Гильденстерн».[216]
Разумеется, я не собираюсь сравнивать с ними тебя. Между вами огромная разница. То, что они делали почти бессознательно, ты делал совершенно сознательно. С присущей тебе напористостью и без всякого приглашения с моей стороны ты проник в мою жизнь, узурпировав в ней для себя место, на которое не имел права и которого не заслуживал, и с поразительной настойчивостью, изо дня в день, продолжал навязывать мне свое общество, пока не заполнил своим присутствием всю мою жизнь, с тем чтобы в конце концов разбить ее вдребезги.
Ты, наверно, удивишься моим словам, если я скажу, что ты просто не мог поступить иначе. Когда ребенку дают в руки игрушку, столь чудесную, что его неразвитый ум не в силах постичь ее чуда, или столь прекрасную, что его полупроснувшийся взгляд не может оценить ее красоты, то ребенок, если он избалован и своеволен, ломает ее, а если флегматичен, равнодушно роняет на пол и идет играть с другими детьми. Точно так же произошло и с тобой.
Завладев моей жизнью, ты не знал, что с ней делать. Да и откуда тебе было знать? Ты не в состоянии был постичь, какая драгоценность тебе досталась. Уж лучше бы ты выпустил ее из рук и вернулся к играм со своими приятелями. Но, к несчастью, ты был избалованным, своевольным ребенком – поэтому ты сломал ее. Это, в конечном счете, и было главной причиной того, что случилось. Ибо ничтожные причины часто приводят к серьезным, а то и к роковым последствиям.
Сдвиньте с места крошечный атом – и вы получите катастрофу глобальных масштабов. Чтобы быть объективным и щадить себя не более, чем тебя, добавлю вот еще что: какими бы опасными последствиями ни грозило мне наше знакомство с тобой, его фатальность более всего предопределил тот момент, в который оно произошло. Ибо ты был в том возрасте, когда еще сеют, я же вступил в ту пору жизни, когда уже жнут.
Хочу тебе сказать еще кое-что. Начнем с моего банкротства. Несколько дней тому назад я узнал – не скрою, с большим огорчением, – что твоя семья умудрилась пропустить тот срок, в течение которого можно было откупиться от твоего отца, и сейчас это носило бы уже противозаконный характер. А это означает, что мне придется оставаться в том же бедственном положении еще очень долгое время. Для меня это просто ужасно, ибо, как мне разъяснили, теперь, согласно закону, я не вправе даже выпустить книгу без разрешения официального ликвидатора,[217] которому я обязан представлять на рассмотрение все счета.
Я не могу заключить с театром контракт или поставить в нем пьесу, не отослав всех расписок и квитанций твоему отцу и другим моим немногочисленным кредиторам.
Думаю, даже ты согласишься, что твой план «расквитаться» с отцом, дав ему возможность сделать меня несостоятельным должником, не принес того блестящего успеха, на который ты так рассчитывал. Ну а то, чем все это закончилось для меня, уж совсем невозможно назвать успехом, и тебе стоило бы больше думать о том, какую боль и унижение я испытываю, оказавшись практически нищим, чем тешить свое чувство юмора, каким бы едким и изобретательным оно тебе ни казалось.
Должен тебе сказать, что если называть вещи своими именами, то ты, убедив меня подать на твоего отца в суд и тем самым доведя меня до банкротства, сыграл только на руку своему отцу, ибо сделал все в точности так, как ему было нужно. Один, без поддержки, он ничего бы не смог добиться, и именно в тебе он нашел своего главного союзника, хотя я почти уверен, что ты и не думал выступать в столь неприглядной роли.
Мор Эйди пишет мне, что прошлым летом ты несколько раз говорил ему о своем намерении возместить мне «хотя бы небольшую часть из того, что я истратил» на тебя. Я написал ему в ответ, что, к сожалению, я истратил на тебя слишком много – и свое искусство, и свою жизнь, и свое доброе имя, и свое место в истории, так что если бы твое семейство владело всеми благами мира, такими, как гениальность, красота, богатство, высокое положение в обществе и тому подобное, и все это сложило бы к моим ногам, то даже в этом случае оно ни в малейшей мере не отплатило бы мне за самую ничтожную мелочь из того, что у меня отобрали, за самую крохотную слезинку из тех, что я пролил. Хотя, конечно, человек должен расплачиваться за все, что содеял. Даже если он несостоятельный должник и расплачиваться ему нечем.
Ты, видимо, полагаешь, что банкротство – удобный способ избежать уплаты долгов, то есть, образно выражаясь, прекрасный метод «пощипать» кредиторов. Так вот, все как раз наоборот. Это скорее кредиторы получают удобную возможность «пощипать» (если снова прибегнуть к твоему любимому словечку) несостоятельного должника, так как Закон, конфискуя все его имущество, заставляет его тем самым выплатить все долги до последнего, а если после этого все же выявятся неоплаченные долги, то бедного должника оставят вообще без гроша, как самого убогого нищего, что попрошайничает в подворотнях или бредет по дороге, молча протягивая руку за милостыней, ибо у нас, в Англии, вслух ее боятся просить.
Закон отобрал у меня все, что я имел, – книги, обстановку, картины, авторские права на мои опубликованные произведения, авторские права на мои пьесы, – словом, все, начиная от «Счастливого Принца» и «Веера леди Уиндермир» и кончая лестничными коврами и скобой для чистки подошв перед дверью моего дома. Но и этого законникам показалось мало, и они заодно взяли все, что я мог бы иметь после выхода из тюрьмы.
Например, была продана моя доля, причитавшаяся мне по брачному контракту. К счастью, мне удалось ее выкупить через друзей, а иначе, в случае смерти моей жены, наши двое детей оставались бы в течение моей жизни такими же нищими, как и я. Думаю также, что я потеряю ту долю в нашем ирландском имении, которую завещал мне отец. Горько сознавать, что имение будет продано, но мне ничего не остается другого, как смириться с этим.
Те семьсот пенсов твоего отца – а может быть, фунтов? – которые подлежат возврату по принадлежности, должны быть выплачены ему в самое ближайшее время. Даже если меня лишат всего, что у меня каким-то чудом осталось, а также того, что мне когда-либо предстоит иметь в будущем, и объявят меня окончательно неплатежеспособным, мне все равно придется расплачиваться с долгами. За обеды в «Савое» – прозрачный черепаховый суп, восхитительно вкусные блюда из овсянок,[218] завернутых в складчатые листья сицилийского винограда, шампанское темно-янтарного цвета и с почти янтарным запахом (впрочем, всем винам ты предпочитал Дагонэ урожая 1880 года, не правда ли?).
За ужины в ресторане «Уиллис» – великолепная сервировка, тончайшее вино марки Перье-Жуэ, которое держали специально для нас, дивные pвtйs,[219] присланные прямо из Страсбурга, лучшее шампанское, подававшееся в огромных фужерах в форме колокола (чудесная искристая жидкость наливалась на донышко, чтобы истинные гурманы и эпикурейцы, ценители всего изысканного в жизни, могли лучше насладиться его букетом), – за все это я должен буду расплатиться, иначе мой долг спишут в убыток как долг бесчестного клиента, а этого нельзя допустить.
И даже за прелестные запонки – четыре серебристо-туманных лунных камня в форме сердец в оправе из чередующихся рубинов и бриллиантов (эти запонки, рисунок которых придумал я сам, были изготовлены в мастерской Генри Льюиса, и я подарил их тебе, чтобы отметить успех моей второй комедии;[220] впрочем, я совершенно бы не удивился, если бы мне стало известно, что вскоре после этого ты их сбыл за бесценок) – я тоже обязан расплатиться. Не могу же я допустить, чтобы ювелир понес убытки из-за моих подарков тебе, каким бы образом ты с ними ни распорядился потом. Как видишь, даже если с меня и спишут долги, я, как человек чести, все равно буду обязан их уплатить.
Все, что относится к банкротам, в равной степени относится и вообще к людям. Ибо за все, что делается, кто-то должен платить. При всем твоем желании быть абсолютно свободным от каких бы то ни было обязательств и все получать за чужой счет; при всей твоей убежденности, что никто не вправе рассчитывать на твою привязанность, уважение или благодарность, – тебе все равно когда-нибудь придется задуматься над тобою содеянным и попытаться, пусть даже и безуспешно, искупить свою вину.
И то, что ты не в силах будешь этого сделать, станет частью твоего наказания. Ты не можешь просто так умыть руки, уйти от всякой ответственности и, мило улыбнувшись и пожав плечами, перейти к новому другу или присоединиться к новому застолью.
Ты не можешь относиться к тому, что навлек на меня столько бед, как к одному из сентиментальных воспоминаний, которыми ты будешь иногда развлекать друзей за сигаретами и liqueurs. Ты не можешь взирать на нашу прошлую дружбу, как на красочный фон праздной жизни или как на старинный гобелен, висящий в дешевом трактире. Это может доставить тебе минутное удовольствие, подобно свежему соусу или новому сорту вина, но то, что остается после пиршества, быстро теряет свежесть, а осадок на дне бутылки горчит. Если не сегодня и не завтра, то когда-нибудь тебе все же придется это понять. Иначе до конца своих дней ты так и не осознаешь, насколько жалкой, никчемной, лишенной воображения и вдохновения была твоя жизнь.
В своем письме к Мору я предложил оригинальный подход к тем вопросам, которые я только что затронул. Думаю, тебе стоило бы взять его на вооружение – и чем скорее, тем лучше. Мор расскажет тебе, в чем его суть, но, чтобы уразуметь, как его применять, тебе придется призвать на помощь все свое воображение.
Ты должен помнить, что воображение – это такое качество, которое позволяет нам видеть вещи и людей как в реальном, так и в идеализированном свете. Если ты не сумеешь разобраться в этом самостоятельно, поговори на эту тему с другими. Мне пришлось взглянуть своему прошлому прямо в лицо. Попытайся сделать это и ты. Присядь и спокойно поразмысли над этим. Самый большой порок в человеке – поверхностность. Во всем, что происходит в нашей жизни, есть свой глубокий смысл. Поговори со своим братом об этом.
Да, Перси – именно тот человек, который тебя поймет. Дай ему прочесть это письмо и расскажи обо всех обстоятельствах нашей дружбы. И коль скоро ты сумеешь рассказать ему все без утайки и так, как оно было на самом деле, то лучшего третейского судьи нам не сыскать. Если бы мы вовремя сказали ему всю правду, от скольких страданий и унижений я был бы избавлен! А помнишь, я предлагал это сделать в тот вечер, когда ты возвратился в Лондон из Алжира? Ты наотрез отказался.
И вот, когда твой брат появился после обеда, мы принялись разыгрывать комедию, стараясь убедить его, что твой отец – безумец, одержимый бредовыми и беспочвенными иллюзиями. Комедию мы с тобой разыграли просто классическую, хотя Перси воспринял ее скорее как трагедию и безоговорочно всему поверил. Беда только в том, что финал этой комедии и в самом деле оказался трагическим. И то, о чем я сейчас пишу, – одно из последствий нашего с тобой актерства.
Если тебе было неприятно читать это письмо, то уж поверь мне – писать его было во сто крат неприятнее. Более того, это явилось для меня самым чудовищным унижением, которое мне пришлось испытать в своей жизни. Но я должен был пройти через это. У меня не было выбора. У тебя – тоже.
Второй предмет, который я хотел бы сейчас затронуть, – это наша встреча с тобой после того, как закончится срок моего тюремного заключения. Давай обсудим, на каких условиях, где и при каких обстоятельствах она состоится.
Из твоего письма Робби Россу, полученного им в начале прошлого лета, можно судить, что мои письма к тебе и подарки – по крайней мере, то, что осталось от них, – ты запечатал в два пакета и собираешься передать их мне из рук в руки. То, что нужно их возвратить, не вызывает сомнения. Ты никогда не мог себе уяснить, зачем я пишу тебе столь прекрасные письма или почему я преподношу тебе столь великолепные подарки. Тебе было невдомек, что письма я пишу не для того, чтобы их публиковать, а подарки дарю не для того, чтобы отдавать их в заклад. Кроме того, они относятся к тем страницам моей жизни, которые давно перевернуты, и к той дружбе, которую ты так и не смог оценить по достоинству.
Ты, должно быть, с удивлением оглядываешься на те дни, когда моя жизнь была полностью в твоих руках. Я тоже оглядываюсь на них с удивлением, но при этом у меня возникают и чувства совершенно иного рода.
Меня должны выпустить к концу мая, и я хотел бы сразу же после этого уехать в какую-нибудь маленькую приморскую деревушку за границей. За компанию со мной поедут Робби и Мор Эйди.
Как говорит Еврипид в своей трагедии об Ифигении:[221] «…море смывает с людей все беды и омывает все раны» (иЬлбууб клэжей рбнфO фь Pнисщрщн кЬкб).
Я собираюсь провести на море со своими друзьями не менее месяца и надеюсь, что в их обществе и под их благотворным влиянием обрету мир и душевное равновесие. Уверен, что их присутствие облегчит груз, лежащий у меня на сердце, и умиротворит мою душу. Меня с поразительной силой влекут к себе великие первобытные стихии, такие, например, как Океан, который для меня точно так же отец, как Земля – мать.
На мой взгляд, современный человек скорее созерцает Природу со стороны, чем живет в ней. Теперь я понимаю, насколько мудро древние греки относились ко всему сущему. Они никогда не восторгались закатами и не спорили о том, какого цвета тени на зеленой траве – фиолетового или лилового. Но они знали, что море предназначено для пловца, а прибрежный песок – для бегуна. Они любили деревья за их тенистую сень, а лес – за полуденную тишину. Сборщик винограда вплетал в свои волосы листья плюща, чтобы защитить склоненную к лозам голову от лучей жгучего солнца, а венки, которыми увенчивали художника и атлета (эти два классических образа стали символами Древней Греции), плели из горьких лавровых листьев и дикого сельдерея, не имевших иного применения.
Мы называем наш век утилитарным и в то же время не знаем назначения окружающих нас вещей и предметов. Мы забыли, что Вода призвана омывать, Огонь – очищать, а Земля – быть нам матерью. Поэтому наше Искусство считает своим главным объектом Луну, а своим назначением – игру с тенями, тогда как объектом древнегреческого Искусства было Солнце, и занимались древнегреческие художники реально существующими предметами.
Я уверен, что именно в стихийных силах нужно искать очищение; мне хочется вернуться к ним и жить среди них. Конечно, такому современному человеку, как я – типичному enfant de mon siиcle,[222] – всегда будет светло на душе от одного лишь сознания, что я могу любоваться нашим миром. У меня сердце замирает от радости при одной только мысли о том, что в день моего выхода на свободу в садах будут буйствовать сирень и ракитник.
Неужели я и в самом деле увижу, как ласковый ветер нежно перебирает струящиеся золотым дождем пряди ракитника и мягко колышет величественные бледно-лиловые султаны сирени, наполняя воздух таким сладким благоуханием, что мне, наверно, будет казаться, будто я из темницы попал прямо в волшебную арабскую сказку?!
Когда Линней[223] впервые увидел одну из пустошей в холмах Англии, всю желтую от крохотных ароматных цветков обыкновенного дрока, он упал на колени и заплакал от счастья. Я знаю, что и мне, человеку, чья любовь к цветам носит чуть ли не чувственный характер, еще предстоит пролить свои слезы на лепестки роз. Со мной всегда было так, с самого раннего детства.
Нет ни единого цветового оттенка, скрытого в чашечке цветка или в изгибе раковины, который, по какому-то тончайшему созвучию с самой сутью вещей, не находил бы отклика в моей душе. Подобно Готье,[224] я всегда был одним из тех, pour qui le monde visible existe.[225]
Но теперь я знаю, что за всей этой Красотой, какую бы она ни доставляла нам радость, прячется некий Дух, который может проявлять себя лишь через цвета и различные формы, и я хотел бы достигнуть гармонии с этим Духом. Я устал от конкретности окружающего меня мира. Мистическое в Искусстве, мистическое в Жизни, мистическое в Природе – вот чего я ищу.
И мне кажется, я найду то, чего я ищу, в созвучиях великих Симфоний, в таинстве неизбывной Скорби, в темных глубинах Моря. Пусть это окажется где угодно, но мне совершенно необходимо это найти.
Судят человека за его жизнь, а осуждают на смерть (во всяком случае, на духовную смерть), а меня ведь судили трижды. После первого суда меня арестовали, после второго – отправили в дом предварительного заключения, после третьего – заточили на два года в тюрьму.
В том Обществе, где мы живем, для меня не находится места и никогда не найдется, но в Природе, чьи ласковые дожди омывают и праведных и неправедных,[226] всегда найдется для меня приют в горных пещерах и скалах, где я смогу укрыться, или в потаенных, тихих долинах, где я смогу вдоволь выплакаться. Природа заботливо усыплет яркими звездами небосвод, чтобы я мог бродить ночною порой, не боясь оступиться; завеет ветром мои следы, чтобы никто не нашел меня и не причинил мне зла; омоет меня чистыми водами; исцелит горькими травами.
В конце месяца, когда будут цвести во всем своем пышном великолепии июньские розы, я, если мне ничего не помешает, договорюсь через Робби о встрече с тобой в каком-нибудь тихом заграничном городке вроде Брюгге,[227] который много лет назад очаровал меня своими старинными домами, зелеными каналами и атмосферой безмятежного спокойствия.
Если ты действительно хочешь меня увидеть, то тебе придется на какое-то время изменить свое имя и отказаться от добавления к нему своего титула, с которым ты всегда так носился, – хотя я должен признать, что твое имя вкупе с титулом и вправду напоминает название какого-то диковинного цветка.
Мне, в свою очередь, тоже придется расстаться со своим именем, некогда столь музыкально звучавшим в устах моей Славы. Как все-таки ограничен и необъективен наш век! Насколько беспомощен и безответствен!
Успеху он воздвигает дворцы из порфира, а для Страдания и Бесчестья у него не находится даже крытой соломой хижины, где они могли бы найти приют.
Мне же он не может предложить ничего лучше, чем сменить мое имя на другое,[228] в то время как даже мрачное средневековье не пожалело бы для меня монашеского капюшона или куска ткани, которым прикрывают лицо прокаженные, и тогда никто бы не узнал меня и я мог бы пребывать в мире.
Надеюсь, наша встреча будет такой, какой и надлежит ей быть после всего, что случилось. Между нами всегда была глубокая пропасть – пропасть между высоким Искусством и мещанской культурой, – но теперь она стала еще глубже, и разделяет нас Скорбь и Страдание. Но для Смирения и Любви нет ничего невозможного.
Что касается письма, которое, хотелось бы думать, ты пришлешь мне в ответ, то оно может быть длинным или коротким – это тебе решать. Надпиши на конверте: «Начальнику тюрьмы Ее Величества, Рединг». Письмо вложи внутрь – в другом, открытом, конверте, – и, если бумага у тебя слишком тонкая, не исписывай лист с обеих сторон, ибо будет трудно читать другим.
Я писал тебе это письмо абсолютно откровенно и искренне. Надеюсь, ответ будет таким же. Прежде всего я хотел бы узнать, почему ты так ни разу и не написал мне сюда, хотя уже с августа позапрошлого года и уж наверняка с мая прошлого года – с тех пор прошло одиннадцать месяцев, – ты прекрасно знал (и не скрывал от других, что знаешь), как заставляешь меня страдать и что я думаю по этому поводу.
Месяц за месяцем я ждал от тебя письма. Но даже если бы и не ждал, а, образно выражаясь, захлопнул бы двери перед тобой, ты все равно должен был понимать, что невозможно захлопнуть двери перед Любовью.
Судья неправедный в Священном Писании[229] в конце концов встает с места и провозглашает справедливый приговор, ибо Справедливость неустанно приходила к его дому и настойчиво стучалась к нему в дверь. Друг, в чьем сердце нет истинной дружбы, все же встает с постели в ответ на стук в дверь и дает хлеб пришедшему к нему поздней ночью другу «по неотступности его».[230] В целом мире нет такой недоступной тюрьмы, куда бы не достучалась Любовь. Если ты до сих пор не понял этого, – значит, ты не понял, что такое Любовь.
Кроме того, мне хотелось бы поподробнее узнать о твоей статье для «Mercure de France». Кое-что я уже знаю, но было бы неплохо, если бы ты привел в своем письме несколько характерных цитат. Статья ведь уже была набрана, не так ли? Перепиши мне также и текст Посвящения к сборнику своих стихов – только прошу тебя, слово в слово. Если посвящение в прозе, – значит, приводи его в прозе; если в стихах – значит, в стихах. Не сомневаюсь, что найду в нем много прекрасных слов. Повторяю, пиши о себе с полной откровенностью: и о своей жизни, и о своих друзьях, и о своих делах, и о своих книгах. Расскажи мне о своем поэтическом сборнике и о том, как его приняла публика. Все, что можешь сказать в свое оправдание, говори без стеснения. Не пиши того, чего на самом деле не думаешь, – это главное.
Если в твоем письме будут фальшивые ноты, я тут же распознаю их на слух. Ведь недаром же я всю свою жизнь посвятил служению литературе, сделавшись
Рабом созвучий и слогов – таким же,
Как царь Мидас[231] был золота рабом.[232]
Думаю, что мне предстоит узнать тебя заново. Быть может, это предстоит нам обоим.
Хочу тебе сказать еще одно, последнее, слово. Не страшись прошлого. Если тебя станут уверять, что прошлое безвозвратно, не верь им. Прошлое, настоящее и будущее – это лишь мгновения в представлении Господа, а ведь нам нужно стараться жить согласно Его представлениям.
Время и пространство, последовательность событий и протяженность материи – все это лишь условные границы существования Мысли. Воображению в силах переступить через эти границы и войти в свободную сферу духовных субстанций. Материальные субстанции тоже ведь таковы, какими они нам представляются. Материальная вещь – это лишь то, что мы хотим в ней увидеть. «Там, где другие видят всего лишь зарю, занимающуюся над холмами, – говорит Блейк, – я вижу сынов Божиих, ликующих в радости».
То будущее, которое, как мне казалось, ожидает меня впереди, я утратил, поддавшись твоим уговорам привлечь к суду твоего отца, хотя, по правде говоря, я утратил его еще задолго до этого. Все, что теперь лежит передо мной, – это мое прошлое. Я должен научиться смотреть на свое прошлое другими глазами, и мне хотелось бы сделать так, чтобы весь мир и даже сам Бог стали смотреть на мое прошлое другими глазами. Я не смогу сделать этого, если буду пренебрежительно говорить о своем прошлом, похваляться им или отрекаться от него. Добиться своей мечты я смогу лишь в том случае, если начну относиться к своему прошлому как к неизбежной части эволюции моей жизни и моего характера и если смиренно склоню голову перед всем, что выстрадал.
Это письмо, с его неустойчивыми и переменчивыми настроениями, с его язвительностью и горечью, с его высокими порывами и сознанием их тщетности, является свидетельством того, насколько мне еще далеко до настоящего душевного покоя. Но не нужно забывать при этом, в какой ужасной школе мне приходится усваивать свои уроки. И все же, несмотря на все мои недостатки и несовершенства, ты мог бы еще многому у меня научиться. Ты пришел ко мне, чтобы постичь радости Жизни и радости Искусства. Но, может быть, я избран был для другой миссии – научить тебя, в чем смысл Страдания и в чем его красота.
Твой преданный друг
Оскар Уайльд
[1] Роберт Росс – литературный душеприказчик, почитатель и преданный друг Оскара Уайльда. Уайльд называл его не иначе, как Робби.
[2] «De Profundis» – «Из глубин». Название это представляет собой первые строки («Из глубин взываю к Тебе, Господи») Псалма 129 в латинском звучании. Предложив такое название для журнальной публикации 1905 г., издатель исповеди Роберт Росс хотел подчеркнуть, что свое послание Оскар Уайльд писал из глубин беспросветности и отчаяния, с того социального дна, на котором писатель очутился по приговору общества (лат.).
[3] «Epistola: in Carcere et Vinculis» – «Послание: в темнице и оковах». Такое название дал своей исповеди сам Уайльд; Росс решил воспроизвести его в подзаголовке (лат.).
[4] Бози – неформальное имя лорда Альфреда Дугласа (1870–1945), третьего сына маркиза Куинзбери. Лорд Дуглас, к которому, собственно, и обращено послание Оскара Уайльда, сыграл в жизни Уайльда поистине роковую роль.
[5] Торки – приморский курорт с минеральными водами в графстве Девоншир (юго-запад Англии).
[6] Горинг – район курортного города Уортинга на побережье Ла-Манша, в 16 км от Брайтона.
[7] Джон Хэар (1844–1921) – английский актер и театральный режиссер.
[8] Сент-Джеймс – район в центре Лондона.
[9] «Кафе-Ройял» – старинный фешенебельный лондонский ресторан.
[10] «Баркли» – лондонская гостиница-люкс на улице Баркли-Стрит.
[11] «Уайтс» – старейший лондонский клуб консерваторов, основанный в 1693 г.
[12] «Савой» – одна из самых дорогих лондонских гостиниц (находится на улице Странд).
[13] Тайт-стрит – улица в Лондоне в районе Челси, где с 1884 по 1895 г. жила в доме 16 семья Уайльдов.
[14] Джон Грей (1866–1934) – английский поэт, послуживший Уайльду прототипом Дориана Грея (одно время Джон Грей в письмах к Уайльду даже подписывался «Дориан»).
[15] Пьер Луи (1870–1925) – французский писатель.
[16] «La Sainte Courtisane» – «Святая блудница» (фр.).
[17] Брэкнелл – английский город в графстве Беркшир.
[18] Кромер – приморский курорт в восточной Англии, графство Норфолк, на побережье Северного моря.
[19] Строка из стихотворения Вордсворта «Сонет».
[20] Уайльд имеет в виду свой диалог «Упадок лжи».
[21] Table-d'hфte – табльдот, общий стол с общим меню в гостиницах, пансионах, кафе и т. п. (фр.)
[22] Фесрньн кбкьн – сладкая отрада (др. – гр.).
[23] Комедия «Женщина, не стоящая внимания», III действие.
[24] Moyen de vivre – манера поведения (фр.).
[25] Полицейский суд – существовал в Англии до 1949 г.; рассматривал дела о мелких преступлениях.
[26] Уолтер Пейтер (Патер) (1839–1894) – английский писатель и критик. По своим эстетическим воззрениям был близок прерафаэлитам. Много своих работ посвятил культуре Возрождения. Уайльд был сначала последователем, а затем и другом Пейтера.
[27] Самуил – пророк, первосвященник и судья у израильтян, с детства отличавшийся набожностью. Имя Самуил в переводе с древнееврейского означает «испрошенный у Бога».
[28] Malebolge – Злые щели: так Данте называет в своей «Божественной комедии», песнь XVIII, то место в восьмом круге ада, где находятся глубокие рвы (Злые щели).
[29] Жиль де Ретц (1404–1440) – маршал Франции, известный своей жестокостью. Был казнен за убийства детей, чью кровь будто бы использовал в алхимических опытах. Прототип Синей Бороды в одноименной сказке Перро.
[30] Трагедия Эсхила «Агамемнон».
[31] Альфред Дуглас, как и Оскар Уайльд до него, учился в колледже Магдалины Оксфордского университета.
[32] Динар – морской курорт в Бретани, Франция.
[33] Candidissima anima – чистейшая душа (лат.).
[34] «Вуазен», «Пайяр» – названия небольших парижских ресторанов: по имени владельцев.
[35] Джордж Льюис (1833–1911) – друг и адвокат Оскара Уайльда.
[36] Имеется в виду виконт Фрэнсис Драмланриг, старший сын маркиза Куинзбери, покончивший с собой в октябре 1894 г.
[37] Уайльд перефразирует слова Эдгара, персонажа шекспировской трагедии «Король Лир», которые тот произносит в сцене с Эдмундом и герцогом Альбанским: «Но боги правы, нас за прегрешенья казня плодами нашего греха» (перевод Б. Пастернака).
[38] Гилас – прекрасный юноша, любимец и оруженосец Геракла.
[39] Солсбери – один из древнейших городов Англии, расположенный в графстве Уилтшир; шпиль его великолепного собора – самый высокий в Англии (123 м).
[40] Речь идет о журнале «Хамелеон», единственный номер которого вышел в декабре 1894 года; упомянутые Уайльдом далее афоризмы и парадоксы известны в русском переводе под названием «Заветы молодому покoлению».
[41] Олд-Бейли – Центральный уголовный суд в Лондоне (по названию улицы, где он находится).
[42] Строка из стихотворения Альфреда Дугласа «Две любви», напечатанного в журнале «Хамелеон».
[43] Чарлз Хамфриз (1828–1902) – поверенный Уайльда, представлявший его интересы на всех трех судебных процессах.
[44] Хомбург – курортный город с минеральными источниками в Германии, недалеко от Франкфурта-на-Майне. В 1893 г. в Хомбурге отдыхал тогдашний министр иностранных дел Великобритании лорд Роузбери, личным секретарем которого был виконт Фрэнсис Драмланриг, старший сын маркиза Куинзбери и брат Альфреда Дугласа. Маркиз Куинзбери, подозревая лорда Роузбери в интимной связи со своим старшим сыном и будучи человеком крайне неуравновешенным, едет в августе 1893 г. в Хомбург, чтобы лично расправиться с лордом Роузбери, но полиция не допускает скандала. Именно этот эпизод и имеет Уайльд в виду. Следует также добавить, что Драмланриг покончил с собой, боясь, что его могут шантажировать ввиду его отношений с лордом Роузбери.
[45] Dйclassй – опустившийся (фр.).
[46] Scies – здесь: навязчивый лейтмотив (фр.).
[47] Холлоуэй – в эту тюрьму Уайльда поместили в начале апреля 1895 г.
[48] Булонь – город на севере Франции на побережье пролива Па-де-Кале.
[49] Эдвард Бёрн-Джонс (1833–1898) – английский живописец, рисовальщик, мастер декоративно-прикладного искусства. Как и другие прерафаэлиты, прибегал к стилизации приемов итальянской живописи XV в., писал лирические картины на темы средневековых легенд. Уайльд поддерживал довольно близкое знакомство с Бёрн-Джонсом.
[50] Джеймс Уистлер (1834–1903) – американский художник, подолгу живший в Англии и одно время друживший с Уайльдом. По манере своей живописи был близок к французским импрессионистам.
[51] Монтичелли (1824–1866) – французский художник итальянского происхождения, близкий к импрессионистам.
[52] Саймон Соломон (?–1905) – английский художник, близкий к кругу прерафаэлитов; в 1873 г. был осужден за аморальное поведение; умер в богадельне.
[53] Ditions de luxe – роскошные издания, преимущественно фолианты или раритеты (фр.).
[54] Алджернон Суинберн (1837–1909) – английский поэт, прославлявший чувственность и языческий гедонизм.
[55] Стефан Малларме (1842–1898) – французский поэт-символист.
[56] Уильям Моррис (1834–1896) – английский художник, писатель, теоретик искусства. Литературное творчество Морриса отмечено романтической стилизацией.
[57] Поль Верлен (1844–1896) – французский поэт-символист.
[58] Фредерик Аткинс – один из случайных знакомых Уайльда, свидетель обвинения на его судебном процессе, дававший столь противоречивые показания, что был в конце концов привлечен к ответственности за лжесвидетельство.
[59] См. Ветхий Завет, Третья книга Царств, XXII, 34.
[60] Сирил (1885–1915) – старший сын Уайльда; после ареста Уайльд больше не видел ни Сирила, ни второго своего сына Вивиана.
[61] Роберт Шерард (1861–1943) – английский писатель и журналист, близкий друг Уайльда, написавший о нем четыре книги.
[62] Французский общественно-литературный журнал «Меркюр де Франс» издавался с 1890 г. группой писателей и поэтов символистского направления.
[63] Флёр-де-Лис (Fleur-de-Lys) – в переводе с французского, «цветок лилии». Принц Флёр-де-Лис – прозвище Альфреда Дугласа, полученное им после того, как он написал балладу «Нарцисс и Флёр-де-Лис».
[64] Feuilletoniste – фельетонист, писака(фр.).
[65] Quartier Latin – Латинский квартал, где расположен Парижский университет Сорбонна.
[66] Перевод В. Чухно.
[67] Gamin – (уличный) мальчишка (фр.).
[68] Чезаре Ломброзо (1835–1909) – итальянский судебный психиатр и криминалист, родоначальник антропологического направления (ломброзианства) в криминологии и уголовном праве. Выдвинул положение о существовании особого типа человека, предрасположенного к совершению преступлений в силу определенных биологических признаков.
[69] Анри Бауэр (1851–1915) – французский журналист и театральный критик; в июне 1895 г. опубликовал в газете «Эхо Парижа» статью, осуждающую судебное преследование Уайльда.
[70] Имеется в виду уже упоминавшийся Уайльдом французский маршал Жиль де Ретц.
[71] Автор «Жюстины» – маркиз де Сад.
[72] Сэндфорд и Мертон – Уайльд говорит о популярной в XIX в. назидательной книге для детей «История Сэндфорда и Мертона», написанной английским писателем Томасом Деем (1748–1789). Герои этой книги были воплощением викторианской добропорядочности.
[73] «Non ragioniam di lor, ma guarda, e passa» – «Не будем говорить о них, а взглянем лишь и пойдем далее» (итал.) (цитируемая строка из «Божественной комедии» Данте приведена в переводе В. Чухно).
[74] Уондсвортская тюрьма – первые полгода своего заключения Уайльд провел в тюрьмах Пентонвилл (с 25 мая 1895 г.) и Уондсворт (с 4 июля 1895 г.), а остальное время – в Редингской тюрьме (с 13 ноября 1895 г. по 19 мая 1897 г.).
[75] Бранка д'Орья – о муках этого знатного генуэзца рассказывается в тридцать третьей песне Дантова «Ада». Бранка д'Орья убил на пиру своего тестя, Микеле Цанке, за что и попал в ад. Более того, в его тело вселился дьявол.
[76] Эдвин Леви – по предположениям некоторых английских литературоведов, Эдвин Леви – частный детектив; по мнению других – ростовщик, у которого Уайльд взял под проценты деньги, чтобы помочь Альфреду Дугласу выпутаться из неприятностей.
[77] Уайльд имеет в виду Альфреда Тейлора, попавшего на скамью подсудимых по обвинению в гомосексуальных связях с несколькими юношами, но не давшего на суде показаний против Уайльда. Возможно, именно с Тейлором и был связан тот неприятный инцидент, в который оказался впутанным Дуглас и в связи с которым он обратился за помощью к Уайльду.
[78] Causerie intime – задушевная беседа(фр.).
[79] Альфред Остин (1835–1913) – английский поэт, выпустивший в период с 1871 по 1908 гг. двадцать томов своих поэтических произведений, не отличавшихся особыми литературными достоинствами.
[80] Джордж Стрит (1867–1931) – английский журналист и писатель.
[81] Алиса Мейнелл (1847–1922) – английская поэтесса, эссеист и критик. Ее кандидатуру в качестве поэта-лауреата предлагал в письме в газету «Сатердей ревю» поэт и критик Ковентри Пэтмор (1823–1896).
[82] Сивиллы – легендарные женщины-прорицательницы.
[83] «Портрет Дориана Грея», глава XV. Очевидно, Уайльд построил свой афоризм на библейской истории об огромном истукане с головой из чистого золота, грудью и руками из серебра, чревом и бедрами из меди и ногами частью железными, частью глиняными. Когда сорвался с горы камень, он ударил в истукана, разбил его, и тогда железо, глина, медь, серебро и золото рассыпались в прах, и ветер унес их, и следа не осталось от них (Ветхий Завет, Книга Пророка Даниила, II, 31–35).
[84] Не совсем точная цитата из драмы в стихах «Жители пограничья» (перевод цитируемых строк В. Чухно).
[85] Уайльд имеет в виду автобиографическую повесть Данте «Новая жизнь».
[86] Уайльд приводит цитату из своей пьесы «Женщина, не стоящая внимания».
[87] Слегка перефразированная цитата из пьесы Уайльда «Женщина, не стоящая внимания».
[88] «Печальны были мы на воздухе привольном, что радуется солнцу в небесах» (перевод В. Чухно).
[89] Accidia – праздность (один из семи смертных грехов) (лат.).
[90] «Божественная комедия», «Чистилище», песнь XXIII.
[91] Строки из песни Старого Арфиста, персонажа романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера». (Приведенная Уайльдом цитата дана в переводе В. Чухно.)
[92] Имеется в виду королева Пруссии Луиза (1776–1810), супруга короля Фридриха Вильгельма III, которого она побудила объявить Наполеону войну. В 1806 г. Пруссия потерпела в этой войне поражение.
[93] Строка из стихотворения Суинберна «Перед расставанием».
[94] Этой женщиной была Аделя Шустер, дочь франкфуртского банкира, одно время жившая в Лондоне. Она не только проявляла к Уайльду сочувствие в трудные для него минуты, но и помогала ему финансово. В 1895 г. она перевела на его счет значительную по тем временам сумму в 1000 фунтов. Среди немногочисленных венков, присланных в день похорон на могилу Уайльда, был и ее венок.
[95] Строка из стихотворения Вордсворта «Прогулка».
[96] Полное название этого эссе Уайльда – «Душа человека при социализме».
[97] Стихотворение в прозе «Художник», перевод Ф. Сологуба.
[98] Андре Жид (1869–1951) – французский писатель, автор романов и нескольких сборников символистских стихов. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1947).
[99] Мэтью Арнолд (1822–1888) – английский поэт и критик.
[100] Клавдий Цезарь Нерон (37–68) – римский император с 54 г. В 59 г. велел умертвить свою мать, в 62 г. – жену Октавию. Репрессиями восстановил против себя широкие слои римского общества. Опасаясь восстания, бежал из Рима и покончил жизнь самоубийством.
[101] Чезаре Борджа (1476–1507) – итальянский генерал, незаконнорожденный сын папы Александра VI. Был известен своей жестокостью и коварством.
[102] Александр VI (1431–1503) – римский папа с 1492 по 1503 гг.; настоящее имя Родриго Борджа. Был известен своей порочностью и расточительностью. Имел четырех незаконнорожденных детей, одному из которых, Чезаре Борджа, помог сделать карьеру.
[103] Имеется в виду римский император Гелиогабал, или Элагабал (204–222); в 217 г. стал в г. Эмеса (в Сирии, тогда римской провинции) жрецом сирийского бога солнца Элагабала (соответствует римскому Гелиосу), откуда его имя; расточительность и распутство Гелиогабала вызывали всеобщее недовольство; был убит преторианцами (императорскими гвардейцами); ввел в Риме культ бога солнца Гелиоса.
[104] Евангелие от Марка, V, 9.
[105] Евангелие от Марка, V, 3.
[106] Софокл (ок. 496–406 г. до н. э.) – древнегреческий поэт и драматург, один из трех величайших представителей античной трагедии (двое других – Эсхил и Еврипид).
[107] Перси Биш Шелли (1792–1822) – английский поэт-романтик, известный своей вольнолюбивой и интимной лирикой. Автор поэм, а также статей о литературе и искусстве.
[108] Пелоп – в греческой мифологии герой, сын Тантала. Убив Пелопа, Тантал пригласил богов на пир и подал им угощение, приготовленное из тела Пелопа. Разгневанные боги, отвергнув эту нечестивую трапезу, приказали Гермесу вернуть Пелопа к жизни. Гермес выполнил волю богов, погрузив разрозненные члены Пелопа в котел с кипящей водой. Юноша вышел из него наделенным необычайной красотой. Только одно его плечо, которое в задумчивости съела Деметра, опечаленная исчезновением дочери Персефоны, пришлось изготовить из слоновой кости. С тех пор у потомков Пелопа на левом плече сохранялось белое пятно.
[109] Иуда Искариот.
[110] Речь идет об апостоле Петре (его имя в переводе с древнегреческого означает «камень, скала»).
[111] Греческий Хор – в древнегреческом театре: обязательный коллективный участник в трагедиях и комедиях, декламирующий (или поющий) свою роль хором.
[112] Все это произошло после смерти распятого Христа. Вход в гробницу, куда положили Его тело, закрыли камнем первосвященники и фарисеи, которые не верили, что Он, согласно Его собственному предсказанию, воскреснет на третий день после своей смерти; они опасались, что тело Христа выкрадут Его ученики, чтобы объявить людям, будто бы Он действительно воскрес и вознесся на Небо.
[113] Строка из драматической поэмы Джона Мильтона «Комус».
[114] Жозеф Эрнест Ренан (1823–1892) – французский писатель, историк религии. В «Жизни Иисуса» (в 8 книгах, 1863–1883 гг.) изобразил Иисуса Христа исторически существовавшим проповедником.
[115] Как известно, в Новый Завет входят четыре Евангелия – от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Фоме (или св. Фоме), который тоже был учеником Христа и апостолом, приписывается так называемое Евангелие от Фомы, которое не входит в Новый Завет и, в сущности, является набором изречений Христа.
[116] Слова из поэмы Мэтью Арнолда «Южная ночь».
[117] Ралф Уолдо Эмерсон (1803–1882) – американский философ, эссеист и поэт, представитель романтизма. Приведенные строки – из посмертно опубликованной лекции «Проповедник», вошедшей в книгу «Лекции и биографические заметки» (1883).
[118] Шарль Бодлер (1821–1867) – французский поэт, предшественник французского символизма. Приведенная далее цитата взята из стихотворения «Путешествие на Киферу» (сборник «Цветы зла»).
[119] «О Боже, дай мне сил глядеть без омерзенья. (Пер. с фр. И. Лихачева).
[120] Аполлон – в греческой мифологии сын Зевса и богини Лето (Латоны), отец Орфея, бог-целитель и протицатель, покровитель искусств. Изображался прекрасным юношей с луком или кифарой.
[121] Марсий – фригийский сатир, один из спутников Диониса, первоначально божество одноименного притока реки Меандра в Малой Азии; Марсий нашел флейту, оброненную Афиной, и вступил с Аполлоном, непревзойденным мастером игры на кифаре, в музыкальное состязание, но был побежден. Разгневанный дерзостью Марсия, Аполлон содрал с него кожу и повесил ее на дереве, и с тех пор при каждом звуке флейты кожа Марсия начинает трепетать.
[122] Ниоба – супруга царя Фив Амфиона, дочь Тантала, сестра Пелопа. У Ниобы было шесть сыновей и шесть дочерей, и она смеялась над богиней Лето (Латоной), родившей только двоих – Аполлона и Артемиду. Ниоба запретила фиванским женщинам приносить Латоне жертвы. Оскорбленная богиня Латона призвала к мести, и Аполлон поразил стрелами всех сыновей Ниобы, а Артемида – всех ее дочерей.
[123] Афина (Паллада) – в греческой мифологии богиня неба, повелительница туч и молний, богиня плодородия, покровительница мирного труда.
[124] Арахна – лидийская девушка, искусная рукодельница, дерзнувшая вызвать на состязание в ткачестве саму Афину и превращенная за это богиней в паука.
[125] Гера – в греческой мифологии царица богов, сестра и жена верховного бога Зевса, покровительница брака. Отличалась властностью, жестокостью и ревнивым нравом.
[126] Бог растительности, покровитель виноградарства и виноделия Дионис был сыном Зевса и Семелы, дочери фиванского царя Кадма. Ревновавшая Семелу к Зевсу Гера посоветовала ей, незадолго до рождения ребенка, потребовать, чтобы царь богов явился к ней во всем своем величии. Зевс появился, сверкая молниями, испепелившими Семелу. Ребенка, Диониса, Зевс извлек из чрева матери и зашил себе в бедро. Там Дионис окреп и вскоре родился вторично.
[127] Прозерпина – в римской мифологии то же, что в греческой Персефона; дочь Зевса и Деметры и владычица преисподней.
[128] Киферон – гора между Беотией и Аттикой, где находилась пещера, считавшаяся приютом нимф-прорицательниц; центр культа Диониса.
[129] Энна – город в провинции Энна в Сицилии, центр культа Деметры и Персефоны.
[130] Исайя – древнееврейский пророк (VIII в. до н. э.). Автор глав 1–33 и 36–39 книги Ветхого Завета, носящей его имя («Исайя»).
[131] Ветхий Завет, книга пророка Исайи, LIII, 3.
[132] В сборнике римского поэта Вергилия (70–19 до н. э.) «Буколики» («Пастушеские песни»), в 4 эклоге, есть место, которое может трактоваться как предсказание Рождества Христова.
[133] Ветхий Завет, книга пророка Исайи, LII, 14.
[134] Шартрский собор – шедевр готической архитектуры во французском городе Шартре; строился с 1194 г. по 1260 г.
[135] Франциск Ассизский (настоящее имя Джованни Бернардоне) (1181 или 1182–1226) – итальянский проповедник, основатель ордена францисканцев, автор религиозно-поэтических произведений. В 1228 г. канонизирован.
[136] Джотто ди Бондоне (1266 или 1267–1337) – итальянский живописец, один из основоположников искусства Проторенессанса (раннего Возрождения).
[137] Андреа Палладио (1508–1580) – итальянский архитектор эпохи позднего Возрождения, постройки которого отличались классической правильностью форм и симметрией.
[138] Собор св. Павла – кафедральный собор англиканской церкви в Лондоне; построен архитектором Кристофером Реном в 1675–1710 гг. после Великого лондонского пожара.
[139] Александр Поп (1688–1744) – английский поэт, отличавшийся отточенностью стиля и едким остроумием.
[140] «Сказание о старом мореходе» – поэма Сэмюэля Колриджа (1798).
[141] «La Belle Dame sans Merci» – «безжалостная прекрасная дама», стихотворение Джона Китса(фр.).
[142] Томас Чаттертон (1752–1770) – английский поэт-мистификатор; выдавал собственные стихи в духе предромантизма на средневековом английском языке за произведения Т. Раули, якобы жившего в XV в.
[143] Кватроченто – период раннего Возрождения в Италии.
[144] Башня Джотто – колокольня флорентийского собора, проект которой приписывается Джотто.
[145] Гвиневера – жена короля Артура и любовница Ланселота.
[146] Тангейзер (ок. 1205–1270) – немецкий поэт-миннезингер (т. е., букв., певец любви). Оказал влияние на средневековых немецких куртуазных поэтов.
[147] См. эссе «О красоте» английского писателя и философа Фрэнсиса Бэкона (1561–1626).
[148] Евангелие от Иоанна, III, 8.
[149] Строка из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь».
[150] Речь идет о четырех канонических Евангелиях, входящих в Новый Завет.
[151] Naпvetй – простодушие, наивность (фр.).
[152] Ipsissima verba – доподлинные слова(лат.).
[153] Арамейские языки – группа семитских языков (диалектов). Древнейший период представлен староарамейскими надписями IX–VII вв. до н. э. В дальнейшем арамейские языки разветвились на западные и восточные диалектные группы.
[154] Уайльд имеет в виду только гипотетическую возможность их общения с Христом, обеспечиваемую знанием греческой речи; на самом деле они не были современниками Христа.
[155] «Я есмь пастырь добрый» (гр., Евангелие от Иоанна, X, 11).
[156] «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут» (гр., Евангелие от Матфея, VI, 28).
[157] «Свершилось!» (гр., Евангелие от Иоанна, XIX, 30).
[158] Гностик – последователь гностицизма; гностицизм – религиозно-философское течение раннего христианства, пытавшееся создать учение о боге, о происхождении и развитии мира на основе христианских религиозных догматов и восточной мифологии.
[159] «Domine, non sum dignus» – «Господи, я недостоин есмь» (лат.).
[160] «Как девчушка, что резвится, то смеясь, то горько плача» («Божественная комедия», Чистилище, песнь XVI; перевод цитируемой строки В. Чухно).
[161] Евангелие от Матфея, VI, 34, 25.Евангелие от Луки, VII, 47.
[162] Евангелие от Иоанна, VIII, 7.
[163] Гроб повапленный – о ком – или чем-либо, скрывающем за внешне привлекательным видом самые отрицательные, дурные качества – от Евангельского сравнения лицемеров с гробами повапленными (т. е. побеленными), «которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всяческой нечистоты» (Евангелие от Матфея, XXIII, 27).
[164] Мария Магдалина – раскаявшаяся грешница, преданная последовательница Иисуса Христа, удостоившаяся первой увидеть его воскресшим. Включена христианской церковью в число святых.
[165] Миро – благовонное масло; употребляется при некоторых христианских обрядах.
[166] Уайльд помещает Марию Магдалину в Рай, где, в соответствии с «Божественной комедией» Данте («Рай», песни 30–32), в небесном амфитеатре, уподобленном поэтом раскрывшейся розе, восседают в белых одеждах души, достигшие райского блаженства, и среди них Руфь, прародительница царя Давида, и Беатриче, возлюбленная Данте.
[167] Мытарь – в библейских текстах название сборщика податей, откупщика в Древней Иудее.
[168] Блудный сын – согласно евангельской притче, непокорный сын, ушедший из родительского дома, но после нескольких лет скитаний и распутной жизни с раскаянием вернувшийся к отцу.
[169] Liber Conformitatum – «Книга о подобии» (лат.) (полное название «Книга о подобии Христу св. Франциска»), авторство которой приписывается Варфоломею Пизанскому (? – 1401); впервые опубликована в 1510 г.
[170] Imitatio Christi – «Подражание Христу», популярное изложение христианского учения, созданное на рубеже XIV–XV вв. и приписываемое разным авторам, в том числе немецкому монаху и богослову Фоме Кемпийскому (1380–1471)(лат.).
[171] Эммаус – селение неподалеку от Иерусалима, где Христос в день своего воскресения преломлял хлеб со своими двумя учениками, которых он нагнал по пути из Иерусалима (Евангелие от Луки, XXIV, 13–15).
[172] Секретарь прихода – чиновник, который ведет церковные книги в приходе; назначается из числа мирян приходским священником.
[173] Согласно христианскому вероучению, небеса, место обитания праведников, состоят из семи сфер.
[174] Сын Киса – первый израильский царь Саул, основавший в XI в. до н. э. Израильско-Иудейское царство. Его отец Кис был богатым и знатным человеком. (Ветхий Завет, Первая книга Царств, IX–X.)
[175] Человек Божий – Самуил, который получил повеление Господа поставить царем Израилевым Саула, сына Киса.
[176] Французский поэт Поль Верлен был приговорен в 1873 г. к 2 годам тюремного заключения за покушение на жизнь своего друга А. Рембо, из-за которого распался брак Верлена; русский анархист князь П. А. Кропоткин (1842–1921) был в 1874 г. арестован за революционную пропаганду, но в 1876 г. бежал за границу; неоднократно изгонялся из разных стран, был осужден за революционную деятельность и с конца 1882 г. по 1886 г. сидел во французских тюрьмах, после чего поселился в Лондоне.
[177] Речь идет о майоре Дж. Нельсоне, назначенном новым начальником Редингской тюрьмы; Уайльд о нем говорил: «Самая благородная душа, которую мне доводилось встречать».
[178] «Божественная комедия», «Рай», Песнь 1 (пер. Мих. Лозинского).
[179] Тацит (ок. 58–ок. 117) – римский историк; главные труды посвящены истории Рима, а также общественному устройству и быту германцев.
[180] Альфонс Ламартин (1790–1869) – французский поэт-романтик; для его поэзии характерны размышления о Боге, смерти, смирении, бренности жизни, стремление к «небесной» гармонии.
[181] Калликл – герой одноименной поэмы М. Арнолда, молодой арфист. Обе цитаты из песни о Калликле.
[182] «Тирсис», «Бродячий школяр» – поэмы М. Арнолда, написанные в жанре пасторальной элегии.
[183] Т.е. Марсий.
[184] Клапамский железнодорожный узел – один из крупнейших железнодорожных узлов Великобритании; расположен в южной части Лондона.
[185] Ариэль – дух воздуха в пьесе Шекспира «Буря».
[186] Калибан – полузверь, получеловек в той же пьесе.
[187] Клибборн, Аткинс – шантажисты, лжесвидетельствовавшие на суде против Уайльда и оба угодившие за это в тюрьму.
[188] Ennui – скука (фр.).
[189] Voilа oщ mиnent les mauvais chemins! – «Куда приводят дурные пути» (название третьей части романа Оноре де Бальзака «Блеск и нищета куртизанок», в которой трагически завершается история Люсьена де Рюбампре, одного из любимых литературных героев Уайльда)(фр.).
[190] Альфред Вуд – шантажист, дававший на суде показания против Уайльда.
[191] Мор Эйди (1858–1942) – английский журналист и переводчик.
[192] Фрэнк Харрис (1856–1931) – английский журналист и издатель; автор книг об Уайльде.
[193] Артур Клифтон (1862–1932) – адвокат; один из тех немногих друзей Уайльда, кто прислал венок в день его похорон.
[194] Перси Дуглас – второй сын маркиза Куинзбери и брат Альфреда Дугласа.
[195] Элизабет Барретт Браунинг (1806–1861) – английская поэтесса, жена известного поэта Роберта Браунинга; ее социальная поэзия тяготела к сентиментально-филантропической трактовке общественных проблем; писала также любовную лирику; автор стихотворного романа «Аврора Ли», посвященного теме женской эмансипации.
[196] Мадам Ролан (1754–1793) – жена министра внутренних дел, занимавшего этот пост в период Французской революции XVIII в.; в ее салоне в Париже собирались вожди жирондистов; казнена якобинцами.
[197] Борнмут – крупный курорт на южном побережье Англии.
[198] Джордж Уиндем – родственник Альфреда Дугласа, член парламента.
[199] Речь идет о пьесе «Женщина, не стоящая внимания».
[200] Тартюф – герой одноименной комедии французского драматурга Мольера; Тартюф, человек безнравственный и лицемерный, прикрывается набожностью и показной добродетелью.
[201] Уайльд вспоминает – причем явно с горькой иронией – эпизод одного из судебных заседаний, когда старшина присяжных заседателей спросил у судьи, почему к ответственности не привлекается также и Альфред Дуглас: ведь он, очевидно, виновен не в меньшей степени, чем Оскар Уайльд.
[202] Уильям Конгрив (1670–1729) – английский драматург, чьи комедии отличались яркими характерами, остроумным диалогом и искусной интригой.
[203] Zeitgeist – (букв.: дух времени) тенденции в современном мышлении и восприятии мира (нем.).
[204] Древнегреческий философ-киник (циник) Диоген Синопский жил, по преданию, в бочке (пифосе).
[205] Скорее всего речь идет о Роберте Россе (Робби).
[206] Сэр Фрэнк Локвуд (1847–1897) – заместитель министра юстиции Великобритании, возглавлявший обвинение на последнем судебном процессе Уайльда.
[207] Джироламо Савонарола (1452–1498) – настоятель монастыря доминиканцев во Флоренции. Выступал против тирании Медичи, обличал папство, призывал церковь к аскетизму, осуждал гуманистическую культуру. В 1497 г. отлучен от церкви, а затем, по приговору синьории, казнен; его труп сожжен.
[208] Bonne bouche – на закуску (фр.).
[209] В сборник Уайльда «Замыслы» (1891 г.) входят четыре эссе. Приводимая Уайльдом мысль (в несколько видоизмененной форме) высказана им в одном из этих эссе – «Критик как художник».
[210] Луций Юний Брут – первый римский консул. После того как Тарквиний Гордый, последний царь Древнего Рима, убил его брата, Брут, чтобы избегнуть той же участи, стал симулировать безумие, а в 510–509 гг. до н. э., свергнув Тарквиния Гордого, установил республиканский строй в Риме.
[211] «Мышеловка» – название пьесы, которую бродячие актеры в «Гамлете» разыгрывают перед королем.
[212] Перевод Б. Пастернака.
[213] Анджело – наместник герцога в «мрачной» комедии Шекспира «Мера за меру»; оставшись на время мнимого отъезда герцога в Польшу управителем Вены, Анджело проявляет себя жестоким и порочным самодуром.
[214] «De Amicitia» – «О дружбе», трактат римского политического деятеля, оратора и писателя Марка Туллия Цицерона (106–43 до н. э.) (лат.).
[215] Тускуланская проза – Уайльд имеет в виду цицероновский слог: близ древнеримского города Тускулума находилась вилла Цицерона, где он написал ряд своих произведений, в том числе и трактат «О дружбе».
[216] Уайльд иронизирует над тем, что и король Клавдий, и королева Гертруда, и другие персонажи пьесы обращаются, как правило, сразу к обоим друзьям, то и дело меняя их имена местами.
[217] Официальный ликвидатор – лицо, назначаемое для временного управления имуществом несостоятельного должника.
[218] Овсянка (полное название – садовая овсянка) – небольшая птица, в прежние времена употреблявшаяся в пищу и даже считавшаяся деликатесом.
[219] Pвtйs – паштеты (фр.).
[220] Имеется в виду «Женщина, не стоящая внимания» (1893).
[221] Речь идет о трагедии «Ифигения в Тавриде»; Еврипид (ок. 480–406 до н. э.) – древнегреческий поэт и драматург.
[222] Enfant de mon siиcle – дитя своего века(фр.).
[223] Карл Линней (1707–1778) – шведский естествоиспытатель, создавший систему классификации растительного и животного мира. Впервые посетил Англию в 1736 г.
[224] Теофиль Готье (1811–1872) – французский писатель и критик, один из вдохновителей группы французских поэтов «Парнас». Обосновал теорию «искусства для искусства».
[225] Pour qui le monde visible existe – для кого существует зримый мир (фр.).
[226] См. Евангелие от Матфея, V, 45.
[227] Брюгге – город в Бельгии, на Северном море, сохранивший средневековый облик; административный центр провинции Западная Фландрия; славится множеством прекрасных готических зданий, среди которых – собор XIV столетия.
[228] По выходе из тюрьмы Уайльд взял имя Себастьян Мельмот – именно так звали любимого литературного героя Уайльда, изображенного английским писателем Чарлзом Мэтьюрином (1780–1824) – кстати, двоюродным дедом Уайльда – в романе «Мельмот-скиталец».
[229] Евангелие от Луки, XVIII, 6.
[230] Евангелие от Луки, XI, 5–8.
[231] Фригийский царь Мидас был наделен Дионисом способностью превращать в золото все, к чему бы ни прикасался, и в результате чуть не умер от голода. Сжалившись над ним, Дионис избавил его от этого дара.
[232] Строки (перевод В. Чухно) из стихотворения Джона Китса «Сонет о сонете».
