 Увеличить |
III
Однажды, около полудня, Иисус и ученики его проходили по
каменистой и горной дороге, лишенной тени, и так как уже более пяти часов
находились в пути, то начал Иисус жаловаться на усталость. Ученики
остановились, и Петр с другом своим Иоанном разостлали на земле плащи свои и
других учеников, сверху же укрепили их между двумя высокими камнями, и таким
образом сделали для Иисуса как бы шатер. И он возлег в шатре, отдыхая от солнечного
зноя, они же развлекали его веселыми речами и шутками. Но, видя, что и речи
утомляют его, сами же будучи мало чувствительны к усталости и жару, удалились
на некоторое расстояние и предались различным занятиям. Кто по склону горы
между камнями разыскивал съедобные корни и, найдя, приносил Иисусу, кто,
взбираясь все выше и выше, искал задумчиво границ голубеющей дали и, не находя,
поднимался на новые островерхие камни. Иоанн нашел между камней красивую,
голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принес ее Иисусу, и
ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в его глаза, а потом
быстро скользнула холодным тельцем по его теплой руке и быстро унесла куда-то
свой нежный, вздрагивающий хвостик.
Петр же, не любивший тихих удовольствий, а с ним Филипп
занялись тем, что отрывали от горы большие камни и пускали их вниз, состязаясь
в силе. И, привлеченные их громким смехом, понемногу собрались вокруг них
остальные и приняли участие в игре. Напрягаясь, они отдирали от земли старый,
обросший камень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по склону.
Тяжелый, он ударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался, потом
нерешительно делал первый скачок – и с каждым прикосновением к земле, беря от
нее быстроту и крепость, становился легкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не
прыгал, а летел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую,
круглую тушу. Вот край, – плавным последним движением камень взмывал
кверху и спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимой
пропасти.
– Ну-ка, еще один! – кричал Петр. Белые зубы его
сверкали среди черной бороды и усов, мощная грудь и руки обнажились, и старые
сердитые камни, тупо удивляясь поднимающей их силе, один за другим покорно
уносились в бездну. Даже хрупкий Иоанн бросал небольшие камешки и, тихо
улыбаясь, смотрел на их забаву Иисус.
– Что же ты, Иуда? Отчего ты не примешь участия в
игре, – это, по-видимому, так весело? – спросил Фома, найдя своего
странного друга в неподвижности, за большим серым камнем.
– У меня грудь болит, и меня не звали.
– А разве нужно звать? Ну, так вот я тебя зову, иди.
Посмотри, какие камни бросает Петр.
Иуда как-то боком взглянул на него, и тут Фома впервые
смутно почувствовал, что у Иуды из Кариота – два лица. Но не успел он этого
понять, как Иуда сказал своим обычным тоном, льстивым и в то же время
насмешливым:
– Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит,
все ослы в Иерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик. Ты
слышал когда-нибудь их крик, Фома?
И, приветливо улыбаясь и стыдливо запахивая одеждою грудь,
поросшую курчавыми рыжими волосами, Иуда вступил в круг играющих. И так как
всем было очень весело, то встретили его с радостью и громкими шутками, и даже
Иоанн снисходительно улыбнулся, когда Иуда, кряхтя и притворно охая, взялся за
огромный камень. Но вот он легко поднял его и бросил, и слепой, широко открытый
глаз его, покачнувшись, неподвижнно уставился на Петра, а другой, лукавый и
веселый, налился тихим смехом.
– Нет, ты еще брось! – сказал Петр обиженно. И вот
один за другим поднимали они и бросали гигантские камни, и, удивляясь, смотрели
на них ученики. Петр бросал большой камень, – Иуда еще больше. Петр,
хмурый и сосредоточенный, гневно ворочал обломок скалы, шатаясь, поднимал его и
ронял вниз, – Иуда, продолжая улыбаться, отыскивал глазом еще больший
обломок, ласково впивался в него длинными пальцами, облипал его, качался вместе
с ним и, бледнея, посылал его в пропасть. Бросив свой камень, Петр откидывался
назад и так следил за его падением, – Иуда же наклонялся вперед, выгибался
и простирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем.
Наконец оба они, сперва Петр, потом Иуда, схватились за старый, седой камень –
и не могли его поднять, ни тот, ни другой. Весь красный, Петр решительно подошел
к Иисусу и громко сказал:
– Господи! Я не хочу, чтобы Иуда был сильнее меня.
Помоги мне поднять тот камень и бросить.
И тихо ответил ему что-то Иисус. Петр недовольно пожал
широкими плечами, но ничего не осмелился возразить и вернулся назад со словами:
– Он сказал: а кто поможет Искариоту?
Но вот взглянул он на Иуду, который, задыхаясь и крепко
стиснув зубы, продолжал еще обнимать упорный камень, и весело засмеялся:
– Вот так больной! Посмотрите, что делает наш больной,
бедный Иуда!
И засмеялся сам Иуда, так неожиданно уличенный в своей лжи,
и засмеялись все остальные, – даже Фома слегка раздвинул улыбкой свои
прямые, нависшие на губы, серые усы. И так, дружелюбно болтая и смеясь, все
двинулись в путь, и Петр, совершенно примирившийся с победителем, время от
времени подталкивал его кулаком в бок и громко хохотал:
– Вот так больной!
Все хвалили Иуду, все признавали, что он победитель, все
дружелюбно болтали с ним, но Иисус, – но Иисус и на этот раз не захотел
похвалить Иуду. Молча шел он впереди, покусывая сорванную травинку, и понемногу
один за другим переставали смеяться ученики и переходили к Иисусу. И в скором
времени опять вышло так, что все они тесною кучкою шли впереди, а Иуда –
Иуда-победитель – Иуда сильный – один плелся сзади, глотая пыль.
Вот они остановились, и Иисус положил руку на плечо Петра,
другой рукою указывая вдаль, где уже показался в дымке Иерусалим. И широкая,
могучая спина Петра бережно приняла эту тонкую, загорелую руку.
На ночлег они остановились в Вифании, в доме Лазаря. И когда
все собрались для беседы, Иуда подумал, что теперь вспомнят о его победе над
Петром, и сел поближе. Но ученики были молчаливы и необычно задумчивы. Образы
пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре,
тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие
грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхало утомленное тело,
и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом,и никто не вспомнил об
Иуде.
Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании
слушали его речь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и,
закинув голову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался
сделать так, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его.
Коснулся – и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речи
Иисуса.
Искариот остановился у порога и, презрительно миновав
взглядом собравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе. И по мере того как
смотрел, гасло все вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и только светлел
Иисус с своею поднятой рукою. Но вот и он словно поднялся в воздух, словно
растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана,
пронизанного светом заходящей луны, и мягкая речь его звучала где-то далеко-далеко
и нежно. И, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь в нежную мелодию
далеких и призрачных слов, Иуда забрал в железные пальцы всю душу и в
необъятном мраке ее, молча, начал строить что-то огромное. Медленно, в глубокой
тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, и плавно накладывал одна на
другую, и снова поднимал, и снова накладывал, и что-то росло во мраке, ширилось
беззвучно, раздвигало границы. Вот куполом почувствовал он голову свою, и в
непроглядном мраке его продолжало расти огромное, и кто-то молча работал:
поднимал громады, подобные горам, накладывал одну на другую и снова поднимал… И
нежно звучали где-то далекие и призрачные слова.
Так стоял он, загораживая дверь, огромный и черный, и
говорил Иисус, и громко вторило его словам прерывистое и сильное дыхание Петра.
Но вдруг Иисус смолк – резким незаконченным звуком, и Петр, точно проснувшись,
восторженно воскликнул:
– Господи! Тебе ведомы глаголы вечной жизни!
Но Иисус молчал и пристально глядел куда-то. И когда
последовали за его взором, то увидели у дверей окаменевшего Иуду с раскрытым
ртом и остановившимися глазами. И, не поняв, в чем дело, засмеялись. Матфей же,
начитанный в Писании, притронулся к плечу Иуды и сказал словами Соломона:
– Смотрящий кротко – помилован будет, а встречающийся в
воротах – стеснит других.
Иуда вздрогнул и даже вскрикнул слегка от испуга, и все у
него – глаза, руки и ноги – точно побежало в разные стороны, как у животного,
которое внезапно увидело над собою глаза человека. Прямо к Иуде шел Иисус и
слово какое-то нес на устах своих – и прошел мимо Иуды в открытую и теперь
свободную дверь.
Уже в середине ночи обеспокоенный Фома подошел к ложу Иуды,
присел на корточки и спросил:
– Ты плачешь, Иуда?
– Нет. Отойди, Фома.
– Отчего же ты стонешь и скрипишь зубами? Ты нездоров?
Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать
тяжелые слова, налитые тоскою и гневом.
– Почему он не любит меня? Почему он любит тех? Разве я
не красивее, не лучше, не сильнее их? Разве не я спас ему жизнь, пока те
бежали, согнувшись, как трусливые собаки?
– Мой бедный друг, ты не совсем прав. Ты вовсе не
красив, и язык твой так же неприятен, как и твое лицо. Ты лжешь и злословишь
постоянно, как же ты хочешь, чтобы тебя любил Иисус?
Но Иуда точно не слышал его и продолжал, тяжело шевелясь в
темноте:
– Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит?
Иоанн принес ему ящерицу – я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни – я
гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, и
ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками
и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он
погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда.
– Ты что-то странное говоришь, Иуда!
– Сухая смоковница, которую нужно порубить
секирою, – ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он не рубит? Он не
смеет, Фома. Я его знаю: он боится Иуды! Он прячется от смелого, сильного,
прекрасного Иуды! Он любит глупых, предателей, лжецов. Ты лжец, Фома, ты слыхал
об этом?
Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что Иуда
просто бранится, и только покачал в темноте головою. И еще сильнее затосковал
Иуда, он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется под
покрывалом все его большое тело.
– Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу?
Он сына своего отдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание,
невесту свою – на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома,
уйди, глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!
|
