 Увеличить |
67. БРЕД
– По
ночам у меня бывают часы непомерной муки. Сначала это только смутная грусть, какое-то
необъяснимое недомогание. Весь мир наваливается на меня, и я едва волочу ноги,
совсем разбитая, изнемогая под тяжестью жизни, словно карлик, которому
приходится нести на плечах великана. В такие минуты мне надо вырваться вон,
как-то облегчить мою ношу. Я хотела бы обнять вселенную как мать, как сестру,
но у меня такое чувство, что вселенная меня вдруг отталкивает и надвигается на
меня, чтобы меня раздавить, как будто я, ничтожный атом, оскорбляю ее тем, что
призываю к себе. Тогда поэтический и нежный порыв моей души превращается в
ужас, в упрек. Я начинаю ненавидеть вечную красоту светил и великолепие
окружающего мира, которыми обычно любуюсь, и вижу во всей этой красоте только
неумолимое равнодушие, которое сильный испытывает к слабому. Я вступаю в разлад
со всем, и душа моя отчаянно стонет в этом мире, как струна, которая рвется
посреди торжествующих мелодий священной музыки. Когда небо спокойно, мне
чудится, что за ним скрывается жестокий бог, чуждый моим желаниям и нуждам.
Когда буря потрясает стихии, я узнаю в них, как и в себе, бесполезное страдание
– крики, которых никто не слышит!
Да, да!
Увы, это так! Отчаяние царит в мире, все поры творения источают жалобу и муку.
Волна эта со стоном бьется о прибрежный песок, ветер жалобно воет в лесу Все
эти деревья, которые гнутся и подымаются, чтобы снова пасть под ударами бури,
претерпевают ужасную пытку. Есть некое несчастное, проклятое существо,
огромное, страшное и такое, что наш мир не может его вместить. Это невидимое
существо проникает всюду и оглашает пространство своими вечными стенаниями. Оно
сделалось пленником вселенной, оно волнуется, мечется, бьется головой о пределы
земли и неба. Оно не может раздвинуть их, все давит его, все теснит, все проклинает,
все терзает, все ненавидит. Кто же оно и откуда явилось? Что это, мятежный
ангел, которого изгнали из рая? И не есть ли весь наш мир ад, который стал для
него тюрьмой? Или это ты, сила, которую мы чувствуем и видим? Или это вы, гнев
и отчаяние, которые открываетесь нашим чувствам и передаетесь им? Или это ты,
вечная ярость, гремящая над нашими головами и грохочущая на небе? Или это ты,
дух неведомый и только ощутимый, который одновременно и господин и слуга, и раб
и тиран, и тюремщик и узник? Сколько раз чувствовала я твой пламенный полет над
моей головой! Сколько раз твой голос вызывал из глубины моего существа слезы
сострадания, которые лились как горный поток или как дождь, хлынувший с неба!
Когда ты во мне, я слышу твой голос, который кричит мне: «Ты страждешь, ты
страждешь…». А мне хочется обнять тебя и плакать на твоей могучей груди; мне
кажется, что страдание твое, как и мое, не знает предела и что муки мои нужны
тебе, чтобы проникновенная жалоба звучала полнее. И я тоже кричу «Ты страждешь,
ты страждешь…», но ты проходишь мимо, ты исчезаешь: ты умиротворяешься или
засыпаешь. Луч луны разгоняет твои тучи, и кажется, что самая далекая звезда,
которая блестит из-под твоего савана, смеется над твоим горем и повергает тебя
в молчание. Порою мне чудится, что дух твой уносится шквалом, будто огромный
орел, чьи крылья застилают собой все море и чей последний крик замирает среди
волн. И я вижу, что ты побежден: побежден, как я; как я, слаб; как я, повержен.
Небо озаряется и светится огнями радости, а мною овладевает какой-то
бессмысленный ужас.
Прометей,
Прометей, ты ли это, ты, который хотел освободить человека от оков судьбы? Ты
ли это, повергнутый ревнивым богом и пожираемый твоей неизбывною желчью,
падаешь в изнеможении на свою скалу, не сумев освободить ни человека, ни себя
самого, его единственного друга, его отца, может быть – его истинного бога? Люди
дали тебе тысячи символических имен: смелость, отчаяние, бред, возмущение,
проклятие. Одни назвали тебя дьяволом; другие – преступлением: я называю тебя
желанием.
Я
сивилла, скорбная сивилла, я дух древних времен, которого заточили в мозг, не
способный откликнуться на божественный зов, разбитая лира, умолкнувший
инструмент, чьи мелодии были бы непонятны современным людям, но в глубине
которого таятся едва слышные звуки вечной гармонии! Я жрица смерти, я чувствую,
что уже была пифией, уже плакала, уже вещала, но, увы, не помню, не знаю слов,
которые исцеляют; да, да, я вспоминаю о священных пещерах, таивших истину, и о
провидческом исступлении, но я позабыла слово, открывающее тайны судьбы,
потеряла талисман, несущий свободу. А меж тем я многое видела на свете, и когда
страдание теснит меня, когда меня снедает негодование, когда я чувствую, как
Прометей мечется у меня в груди и бьется своими огромными крыльями об камень, к
которому он прикован, когда ад грохочет подо мной, как вулкан, готовый меня
поглотить, когда духи моря приходят плакать у моих ног, а духи эфира трепещут
над моим челом… О, тогда, одержимая бредом, которому нет имени, безграничным
отчаянием, я ищу своего повелителя и неведомого друга, дабы он просветил мой ум
и развязал мне язык… Но я тычусь в потемках, и мои усталые руки обнимают только
обманчивые тени.
О
истина, истина! Чтобы отыскать тебя, я спускалась в пропасти, от одного вида
которых у самых храбрых людей кружилась голова. Вместе с Данте и Вергилием я
прошла сквозь все семь кругов волшебного сна. Вместе с Курцием я бросилась в
бездну, которая тут же закрылась; я разделила с Регулом его страшную пытку; я
всюду оставляла свою плоть и кровь; вместе с Магдалиной я припадала к подножию
креста, и мой лоб омочен кровью Христовой и слезами Марии. Я всю жизнь искала,
все выстрадала, во все верила, все приняла. Я становилась на колени перед всеми
виселицами, меня сжигали на всех кострах, я падала ниц перед всеми алтарями. Я
требовала от любви ее радостей, от веры – ее таинств, от страдания – его
возвышающей силы. Я хотела служить богу всем, чем могла, я безжалостно измеряла
глубины моего сердца, я вырвала его из груди, чтобы рассмотреть, я разодрала
его на тысячу частей, я пронзила его тысячью кинжалов, чтобы лучше его познать.
Я приносила в жертву эти разодранные куски всем богам небес и преисподней. Я
вызывала всех духов, боролась со всеми демонами, молила всех святых и всех
ангелов, я отдала себя всем страстям. Истина! Истина! Ты не открылась. Десять
тысяч лет ищу я тебя и до сих пор не нашла!
И десять
тысяч лет, вместо ответа на мои крики, вместо облегчения моих предсмертных
страданий, я слышу только, как разносится над этой проклятой землей отчаянный
вопль бессильного желания! Десять тысяч лет я ощущала тебя в своем сердце и не
могла понять тебя умом, не могла найти страшное заклинание, которое открыло бы
тебя людям и позволило тебе царить на земле и на небе. Десять тысяч лет я
кричала в пространство: «Истина! Истина!». Десять тысяч лет пространство
отвечало мне: «Желание! Желание!». О скорбная сивилла, о безмолвная пифия,
разбей себе голову о скалы твоего грота и смешай свою дымящуюся от ярости кровь
с морскою пеной, ибо ты думала, что владеешь тайной всемогущего Слова, и десять
тысяч лет ты его ищешь напрасно.
…Лелия
еще не кончила говорить, но Тренмор к ужасу своему почувствовал, как ее горячая
рука, которую он держал в своей, холодеет. Потом она поднялась и как будто
хотела броситься вниз. Тренмор пытался ее поддержать, но она совсем ослабела и
упала на камень. Она была мертва.
Всю
жизнь Лелия провела под южным небом, она ненавидела страны, к которым солнце
недостаточно щедро. Холод очень быстро ее убил, будто действуя заодно с ее
врагами. Погубившая ее клика уже пала; на смену ей явилась другая, желавшая
унизить свою соперницу, возвеличив память тех, кого та низвергла. Кардиналу
были устроены великолепные похороны, а останки аббатисы были перенесены в
монастырь камальдулов, где ее стали чтить как мученицу, как святую. Лелию
похоронили на кладбище, и Тренмору было разрешено воздвигнуть памятник Стенио
на противоположном берегу, неподалеку от заброшенной кельи отшельника; туда-то
и перенесли останки поэта, которые было велено убрать из монастыря.
Вечером,
похоронив обоих своих друзей, Тренмор медленными шагами спустился к берегам
озера. Взошла луна; она освещала своими косыми лучами две разделенных озером
белых могилы. Как всегда, над затуманенною поверхностью воды появились
блуждающие огни. Тренмор печально взирал на их белый свет и на грустный их
танец. Он приметил две звездочки: явившись с противоположных берегов, они
встретились, помчались друг за другом и так и оставались вместе всю ночь, то
играя вдвоем в камышах, то скользя по спокойным водам, то едва мерцая в тумане,
как две догорающие лампады. Тренмор был захвачен суеверной и соблазнительной
мыслью. Целую ночь он следил за этими неразлучными огоньками, которые искали
друг друга и друг за другом гнались, как две влюбленные души. Два или три раза
они приближались к нему, и он называл их дорогими ему именами и плакал над
ними, как ребенок.
На
рассвете все огоньки потухли. Две таинственные звездочки держались еще
некоторое время на середине озера как будто им было тягостно расставаться.
Потом они разошлись в разные стороны, будто каждая торопилась вернуться к
родной могиле. Когда они совсем исчезли, Тренмор провел рукою по лбу, словно
стремясь отогнать какой-то сон, оставшийся от ночи, страдальческой и томной. Он
подошел к могиле Стенио и на мгновение остановился перед ней в нерешительности.
– Как
же я буду жить без вас? – воскликнул он. – Кому я теперь могу быть
полезен? Чья участь будет мне дорога? На что нужны и мудрость моя и сила, если
у меня больше нет друзей, которых я бы мог утешить и поддержать? Не лучше ли
было бы и мне лежать здесь, в могиле, на берегу этого чудесного озера, близ этих
двух безмолвных могил?.. Но нет, я еще не до конца искупил свой грех: Магнус,
может быть, еще жив, может быть, я смогу его исцелить. К тому же всюду есть
люди, которые борются и страдают, всюду есть долг, который надо выполнять,
сила, которую надо применить к делу, предназначение, которое надо осуществить.
Он
издали поклонился мраморной плите, под которой покоилась Лелия. Он поцеловал
ту, под которой опочил Стенио; потом посмотрел на солнце, на этот факел,
призванный светить человеку в его труде, на этот вечно яркий маяк, указующий
ему на землю, куда изгнан человек, где надо идти и действовать и где
безмерность небес всегда раскрыта для сильного духом.
Он взял
свой посох и двинулся в путь.
|
