10. Эпилог
Ночь в ночь через
десять дней после сражения в смотровой в квартире профессора
Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий звонок.
- Уголовная милиция и
следователь. Благоволите открыть.
Забегали шаги,
застучали, стали входить, и в сверкающей от огней приемной с заново
застекленными шкафами оказалось масса народу. Двое в милицейской форме,
один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный председатель Швондер,
юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и полуодетый Борменталь,
стыдливо прикрывающий горло без галстука.
Дверь из кабинета
пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном всем лазоревом халате
и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень
поправился в последнюю неделю. Прежний властный и энергичный Филипп
Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился,
что он в халате.
- Не стесняйтесь,
профессор, - очень смущенно отозвался человек в штатском, затем он замялся
и заговорил. - Очень неприятно. У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и,
- человек покосился на усы Филиппа Филипповича и докончил, - и арест, в
зависимости от результата.
Филипп Филиппович
прищурился и спросил:
- А по какому
обвинению, смею спросить, и кого?
Человек почесал щеку и
стал вычитывать по бумажке из портфеля.
- По обвинению
Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в
убийстве заведующего подотделом очистки мкх Полиграфа Полиграфовича
Шарикова.
Рыдания Зины покрыли
конец его слов. Произошло движение.
- Ничего я не
понимаю, - ответил Филипп Филиппович, королевски вздергивая плечи, -
какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса... Которого я оперировал?
- Простите, профессор,
не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем дело.
- То-есть он говорил?
- Спросил Филипп Филиппович, - это еще не значит быть человеком. Впрочем, это
не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал.
- Профессор, - очень
удивленно заговорил черный человек поднял брови, - тогда его придеться
предьявить. Десятый день, как пропал, а данные, извините меня, очень нехорошие.
- Доктор Борменталь,
благоволите предьявить Шарика следователю, приказал Филипп Филиппович,
овладевая ордером.
Доктор Борменталь,
криво улыбнувшись, вышел.
Когда он вернулся и
посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пес странного качества. Пятнами
он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть вышел он, как ученый циркач,
на задних лапах, потом опустился на все четыре и осмотрелся. Гробовое молчание
застыло в приемной, как желе. Кошмарного вида пес с багровым шрамом на
лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло.
Второй милиционер вдруг
перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги.
Человек в черном, не
закрывая рта, выговорил такое:
- Как же, позвольте?..
Он служил в очистке...
- Я его туда не
назначал, - ответил Филипп Филиппович, - ему господин Швондер дал
рекомендацию, если я не ошибаюсь.
- Я ничего не понимаю,
- растерянно сказал черный и обратился к первому милиционеру. - Это он?
- Он, - беззвучно
ответил милицейский. - Форменно он.
- Он самый, -
послышался голос Федора, - только, сволочь, опять оброс.
- Он же говорил...
Кхе... Кхе...
- И сейчас еще
говорит, но только все меньше и меньше, так что пользуйтесь случаем, а то
он скоро совсем умолкнет.
- Но почему же? - Тихо
осведомился черный человек.
Филипп Филиппович пожал
плечами.
- Наука еще не знает способов
обращать зверей в людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите.
Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм.
- Неприличными словами
не выражаться, - вдруг гаркнул пес с кресла и встал.
Черный человек внезапно
побледнел, уронил портфель и стал падать на бок милицейский подхватил его
сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха и в ней отчетливей всего были слышны
три фразы:
Филипп Филипповича: -
Валерьянки. Это обморок.
Доктора Борменталя: -
Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он еще раз появится в
квартире профессора Преображенского.
И Швондера: - Прошу
занести эти слова в протокол.
******
Серые гармонии труб
играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ее одинокой звездою. Высшее
существо, важный песий благотворитель сидел в кресле, а пес Шарик,
привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От мартовского тумана пес по
утрам страдал головными болями, которые мучали его кольцом по головному шву. Но
от тепла к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове
у пса текли складные и теплые.
"Так свезло
мне, так свезло, - думал он, задремывая, - просто неописуемо свезло.
Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моем
происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка,
царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но
это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть".
******
В отделении глухо
позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафах смотровой.
Седой же волшебник
сидел и напевал: - "К берегам священным Нила..."
Пес видел страшные
дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд,
доставал мозги, - упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался,
резал, рассматривал, щурился и пел:
- "К берегам
священным Нила..."
КОНЕЦ
|