Мобильная версия
   

О.Генри «Рассказы»


О.Генри Рассказы
УвеличитьУвеличить

     Коловращение жизни

     Перевод Т. Озерской 

     Мировой судья Бинаджа Уиддеп сидел на крылечке суда и курил самодельную бузиновую трубку. Кэмберлендский горный кряж,  голубовато-серый  в  вечернем мареве, тянулся  к  зениту,  загромоздив  полнеба.  Рябая  чванливая  курица проковыляла по "главному проспекту" поселка, бессмысленно клохча.

     На дороге послышался скрип колес" заклубилось облачко пыли и показалась запряженная быком двуколка, а в ней  -  Рэнси  Билбро  со  своей  половиной. Двуколка остановилась перед зданием суда, и супружеская чета вылезла из нее. Рэнси Билбро состоял преимущественно из дубленой коричневой кожи, увенчанной на высоте  шести  футов  копной  желтых  волос.  Невозмутимый  покой  родных молчаливых гор одевал его словно броней. В наружности его жены прежде  всего бросалось в глаза большое количество  ситца,  много  острых  углов  и  следы нюхательного табака. Сквозь все  это  проглядывало  беспокойство  не  вполне осознанных желаний и глухой протест обманутой молодости, не замечающей,  что она уже прошла.

     Мировой судья сунул ноги в башмаки, из  уважения  к  своему  званию,  и поднялся, чтобы пропустить супругов.

     - Мы, вот, - сказала женщина, и голос ее прозвучал, как гудение ветра в ветвях сосен, - хотим развестись. - Она взглянула на мужа, не усмотрел ли он какой-нибудь неясности, неточности, уклончивости, пристрастия или стремления к личной выгоде в том, как она изложила сущность дела.

     - Развестись, - повторил Рэнси,  подкрепляя  свои  слова  торжественным кивком. - Мы, вот, не можем ужиться, хоть ты тресни! В горах-то у нас  глушь - одиноко, стало быть, жить-то. Ну, когда муж или, к примеру, жена стараются друг для дружки - еще куда ни шло. А уж когда она шипит,  как  дикая  кошка, или сидит нахохлившись, что твоя сова,  человеку-то  мочи  нет  жить  с  ней вместе.

     - Да когда он бездельник и  чумовой,  -  без  особенного  жара  сказала женщина. - Валандается с разными поганцами, с самогонщиками, а после дрыхнет день-деньской, налакавшись виски, да еще целая напасть сего собаками - корми их!

     - Да когда она швыряется крышками от кастрюль,  -  в  тон  ей  забубнил Рэнси. - да еще окатила кипятком лучшего охотничьего пса на весь Кэмберленд, а чтоб мужу похлебку сварить, так нет ее, а уж ночь-то  всю  как  есть  глаз сомкнуть не дает, все пилит и пилит за всякую пустяковину.

     - Да когда он на податных чиновников с кулаками лезет  и  на  все  горы ославился как самый что ни на есть никудышный пропойца, - тут нешто уснешь?

     Мировой судья не спеша приступил к  исполнению  своих  обязанностей  Он предложил спорящим сторонам табурет и свой единственный стул,  раскрыл  свод законов и углубился в перечень статей. Потом протер очки и пододвинул к себе чернильницу.

     - В законе и его уложении, - начал судья, - ничего не говорится  насчет развода в смысле, так сказать, его включаемости в юрисдикцию  данного  суда. Но, с точки зрения справедливости, конституции и священного писания,  всякая сделка хороша только постольку, поскольку ее можно расторгнуть. Если мировой судья может сочетать какую-либо пару узами брака, ясно, что он  может,  если потребуется, и развести ее. Наш суд вынесет решение  о  разводе  и  позволит себе надеяться, что Верховный суд оставит это решение в силе.

     Рэнси Билбро вытащил из кармана штанов небольшой кисет.  Из  кисета  он вытряхнул на стол пятидолларовую бумажку.

     - Продал медвежью шкуру и трех лисиц, -  сказал  он.  -  Вот  все  наши денежки, больше нету.

     - Установленная судом плата за развод, - сказал судья, - равняется пяти долларам. - С подчеркнуто равнодушным видом он сунул бумажку в карман своего домотканого жилета. Затем с заметным  физическим  и  умственным  напряжением нацарапал на четвертушке листа постановление о  разводе,  переписал  его  на другую четвертушку и прочел вслух  Рэнси  Билбро  и  его  супруга  выслушали приговор о своем полном и обоюдном раскабалении.

     "Сим доводится до всеобщего сведения,  что  Рэнси  Билбро  и  его  жена Эриэла Билбро, будучи в  здравом  уме  и  твердой  памяти,  лично  предстали сегодня передо мной и дали обещание отныне и впредь не любить и не  почитать друг друга и ни в чем друг другу не повиноваться, ни в радости, ни  в  горе, после чего и были привлечены  к  суду  для  расторжения  брака  в  интересах соблюдения общественного  спокойствия  и  достоинства  Штата.  От  слова  не отступать, и да  поможет  вам  бог  Бинаджа  Уиддеп,  мировой  судья  округа Пьедмонта. В округе Пьедмонте, штат Теннесси".

     Судья  уже  протягивал  одну  из  бумажек  Рэнси,   но   голос   Эриэлы приостановил вручение документа. Оба мужчины уставились на нее. В лице  этой женщины их неповоротливый мужской ум столкнулся с чем-то непредвиденным.

     - Судья, ты погоди-ка давать ему эту бумагу. Так не все ладно будет. Ты наперед защити мои права. Пусть заплатит мне пансион. Это разве дело  -  сам получил развод, а жена что? Живи, как знаешь? А я вот надумала отправиться к братцу Эду на Свиной хребет, так мне нужно пару башмаков купить и табаку, да еще то да се Коли Рэнси мог заплатить разводные,  так  пусть  и  мне  платит пансион.

     Рэнси Билбро онемел от этого удара. Ни о каком пенсионе  прежде  у  них разговору не было. Но ведь женщины всегда преподносят мужчинам  ошеломляющие сюрпризы.

     Мировой судья Бинаджа Уиддеп понял, что этот вопрос может быть разрешен только в юридическом порядке. Свод законов хранил и  на  сей  счет  гробовое молчание, однако ноги женщины были босы, а тропа на Свиной хребет - крута  и кремниста.

     - Эриэла Билбро. - вопросил Бинаджа Уиддеп судейским голосом,  -  какой пенсион полагаете вы достаточным и соразмерным по делу, которое в  настоящую минуту слушается в суде?

     - Я полагаю, - отвечала женщина, - на башмаки и на все про  все,  стало быть, пять долларов. Это не бог весть  какой  пансион,  но  до  братца  Эда, может, и доберусь.

     - Названная сумма, - сказал судья, - не представляется суду непомерной. Рэнси Билбро, по решению суда вам надлежит уплатить  истице  пять  долларов, дабы постановление о разводе могло войти в силу.

     - А где их взять-то, - с тяжелым вздохом отвечал Рэнси. - Я вам выложил все, что у меня было.

     - В противном случае, -  изрек  судья,  свирепо  воззрившись  на  Рэнси поверх очков, - вы будете привлечены к ответственности за неуважение к суду.

     - Кабы вы обождали денек, - с мольбой сказал Рэнси, -  может,  я  бы  и наскреб где. Кто ж его знал, что она потребует пансион.

     - Слушание дела откладывается, - объявил судья. - Завтра вы оба  должны явиться, дабы выполнить постановление суда. После чего вам будет  выдано  на руки свидетельство о разводе.

     Бинаджа Уиддеп уселся на крыльце и начал расшнуровывать башмаки.

     - Что ж, к дядюшке Зайе поедем, что ли? - сказал Рэнси. - Переночуем  у него. - Он влез в  двуколку,  Эриэла  забралась  в  нее  с  другой  стороны. Маленький рыжий бычок, повинуясь удару веревочной вожжи, не торопясь  описал полукруг  и  потащился  куда  следовало.  Двуколка,  вздымая  облака   пыли, затарахтела по дороге.

     Судья Бинаджа  Уиддеп  выкурил  свою  бузиновую  трубку.  Потом  достал еженедельную газету и принялся за чтение. Он читал до самых сумерек, а когда строчки стали расплываться у него перед  глазами,  зажег  сальную  свечу  на столе и продолжал читать, пока не взошла луна, возвестив время ужина.

     Судья жил в бревенчатой  хижине  на  склоне  холма,  у  сухого  тополя. Направляясь домой, он перебрался  через  ручеек,  проложивший  себе  путь  в лавровых зарослях. Темная фигура выступила из-за деревьев и направила ему  в грудь дуло ружья. Низко надвинутая шляпа и какой-то  лоскут  закрывали  лицо грабителя.

     - Давай деньги, - сказала фигура, - да помалкивай. Я зол  как  черт,  и палец, вишь, так и пляшет на спуске...

     - П-п-пять долларов - все,  что  у  меня  есть,  -  пробормотал  судья, доставая бумажку из жилетного кармана.

     - Сверни ее, - последовал приказ, - и засунь в ствол ружья.

     Бумажка была новенькая и хрустящая. Даже дрожащим от  страха  неуклюжим пальцам нетрудно было свернуть  ее  трубочкой  и  (что  потребовало  больших усилий!) засунуть в ствол ружья.

     - Ну ладно, ступай теперь, - сказал грабитель.

     Судья не стал мешкать.

     На другой день маленький рыжий бычок приволок двуколку к крыльцу  суда. Судья Бинаджа Уиддеп с утра сидел обутый, так как  поджидал  посетителей.  В его присутствии Рэнси  Билбро  вручил  жене  пятидолларовую  бумажку.  Судья впился в нее взглядом. Она закручивалась с концов, словно была не так  давно свернута трубочкой и засунута в ствол ружья. Но Бинаджа  Уиддеп  воздержался от замечаний. Мало ли чего - никакой бумажке не заказано скручиваться. Судья вручил каждому из супругов свидетельство о расторжении брака. Они в неловком молчании стояли рядом, медленно складывая полученные ими  гарантии  свободы, Эриэла бросила робкий, неуверенный взгляд на мужа.

     - Ты, стало быть, домой теперь, на двуколке... Хлеб в шкафу, в жестяной коробке. Сало я положила в котелок - от собак подальше. Не позабудь  часы-то завести на ночь.

     - А ты, значит, к  братцу  Эду?  -  с  тонко  разыгранным  безразличием спросил Рэнси.

     - Да вот до ночи надо бы добраться. Не больно-то  они  там  обрадуются, когда меня увидят, да куда ж больше пойдешь. А путь-то  туда  знаешь  какой. Пойду уж, стало быть... Надо бы, значит, попрощаться нам с  тобой,  Рэнси... да ведь ты, может, и не захочешь попрощаться-то...

     - Может, я, конечно, собака, - голосом мученика проговорил Рэнси. -  не захочу, видишь ты, попрощаться!.. Оно, конечно, когда кому  невтерпеж  уйти, так тому, может, и не до прощанья...

     Эриэла  молчала.  Она  тщательно  сложила  пятидолларовую   бумажку   и свидетельство о разводе и сунула  их  за  пазуху.  Бинаджа  Уиддеп  скорбным взглядом проводил исчезнувшую банкноту.

     Мысли его текли своим путем, и последующие его слова показали, что  он, может быть, принадлежал либо к довольно  распространенной  категории  чутких душ, либо к значительно более редкой разновидности - к финансовым гениям.

     - Одиноко тебе будет нынче в старой-то  хижине,  а,  Рэнси?  -  сказала Эриэла.

     Рэнси Билбро глядел в сторону, на Кэмберлендскии  кряж  -  светло-синий сейчас, в лучах солнца. Он не смотрел на Эриэлу.

     - А то нет, что ли, - сказал он. - Так ведь  когда  кто  начнет  с  ума сходить да кричать насчет развода, так разве ж того силком удержишь.

     - Так когда ж кто другой сам хотел развода, - сказала Эриэла, адресуясь к табуретке. - Видать, кто-то не больно уж хочет, чтоб кто-то остался.

     - Да когда б кто сказал, что не хочет.

     - Да когда б кто сказал, что хочет. Пойду-ка я к братцу Эду. Пора уж.

     - Видать, теперь никто уж не заведет наших часов.

     - Может, мне поехать с тобой, Рэнси, на двуколке, завести тебе часы?

     На лице горца не отразилось никаких чувств.  Но  он  протянул  огромную ручищу, и худая, коричневая от загара рука жены исчезла в ней. На  мгновение жесткие черты Эриэлы просветлели, словно озаренные изнутри.

     - Уж я пригляжу, чтоб собаки  не  донимали  тебя,  -  сказал  Рэнси.  - Скотина я был, как есть скотина. Ты уж заведи часы, Эриэла.

     - Сердце-то у меня там осталось,  Рэнси,  в  нашей  хижине,  -  шепнула Эриэла. - Где ты - там и оно. И я не стану больше беситься-то. Поедем домой, Рэнси, может еще поспеем засветло.

     Забыв о присутствии судьи, они направились было  к  двери,  но  Бинаджа Уиддеп окликнул их.

     - Именем штата Теннесси. - сказал  он,  -  запрещаю  вам  нарушать  его порядки и установления. Суду чрезвычайно отрадно и  не  скажу  как  радостно видеть, что развеялись тучи раздора  и  взаимонепонимания,  омрачавшие  союз двух  любящих  сердец.  Тем  не  менее  суд   призван   стоять   на   страже нравственности и моральной  чистоты  Штата  и  он  напоминает  вам,  что  вы разведены по всем правилам и, стало быть, больше не муж и не жена и, как  не таковые, лишаетесь права пользоваться благами, кои составляют исключительную привилегию матрианомального состояния.

     Эриэла схватила мужа за руку. Что он там говорит, этот судья? Он  хочет отнять у нее Рэнси теперь, когда жизнь дала им обоим хороший урок?

     - Однако, - продолжал судья, - суд  готов  снять  с  вас  неправомочия, налагаемые фактом бракоразвода, и может хоть сейчас приступить к  совершению торжественного обряда  бракосочетания,  дабы  все  стало  на  свое  место  и тяжущиеся стороны могли повергнуть себя вновь в  благородное  и  возвышенное матрианомальное состояние. Плата за вышеозначенный  обряд  в  вышеизложенном случае составит, короче говоря, пять долларов.

     В последних словах  судьи  Эриэла  уловила  для  себя  слабый  проблеск надежды. Рука ее проворно скользнула за  пазуху,  и  оттуда,  выпущенной  на свободу голубкой, выпорхнула  пятидолларовая  бумажка  и,  сложив  крылышки, опустилась на стол судьи. Бронзовые щеки Эриэлы зарделись, когда  она,  стоя рука об руку с Рэнси, слушала слова, вновь скрепляющие их союз.

     Рэнси помог ей взобраться в двуколку и сел рядом. Маленький рыжий бычок снова описал полукруг, и они - все так же рука с рукой - покатили к  себе  в горы.

     Мировой судья Бинаджа Уиддеп уселся на крыльце и стащил с ног  башмаки. Пощупал еще раз засунутую в жилетный карман пятидолларовую бумажку.  Закурил свою бузиновую трубку.  Рябая  чванливая  курица  проковыляла  по  "главному проспекту" поселка, бессмысленно клохча.    Дороги, которые мы выбираем  

     В двадцати милях к западу от Таксона "Вечерний экспресс"  остановился у водокачки набрать воды. Кроме воды, паровоз этого знаменитого  экспресса захватил и еще кое-что, не столь для него ролезное.

     В то время как кочегар отцеплял шланг, Боб Тидбол, "Акула"  Додсон  и индеец-метис из племени криков, по прозвищу Джон Большая Собака, влезли на паровоз  и  показали  машинисту  три  круглых  отверстия  своих  карманных артиллерийских  орудий.  Это  произвело   на   машиниста   такое   сильное впечатление, что он мгновенно вскинул обе руки вверх, как это  делают  при восклицании: "Да что  вы!  Быть  не  может!"  По  короткой  команде  Акулы Додсона, который был начальником  атакующего  отряда,  машинист  сошел  на рельсы и отцепил паровоз  и  тендер.  После  этого  Джон  Большая  Собака, забравшись на кучу угля, шутки ради направил на машиниста и  кочегара  два револьвера и предложил им отвести паровоз на пятьдесят ярдов от состава  и ожидать дальнейших распоряжений.

     Акула Додсон и Боб Тидбол не стали  пропускать  сквозь  грохот  такую бедную золотом породу, как пасссажиры, а направились  прямиком  к  богатым россыпям почтового вагона. Проводника они застали  врасплох  -  он  был  в полной уверенности, что "Вечерний экспресс" не набирает ничего  вреднее  и опаснее чистой воды. Пока Боб Тидбол выбивал это пагубное  заблуждение  из его головы ручкой шестизарядного кольта, Акула Додсон, не  теряя  времени, закладывал динамитный патрон под сейф почтового вагона.

     Сейф взорвался, дав тридцать тысяч долларов чистой прибыли золотом  и кредитками. Пассажиры то там, то здесь высовывались из окон поглядеть, где это гремит гром. Старший кондуктор дернул за веревку от  звонка,  но  она, безжизненно повиснув, не оказала никакого сопротивления.  Акула  Додсон  и Боб Тидбол, побросав добычу в крепкий брезентовый мешок, спрыгнули  наземь и, спотыкаясь на высоких каблуках, побежали к паровозу.

     Машинист,  угрюмо,  но  благоразумно  повинуясь  их  команде,  погнал паровоз прочь от неподвижного состава. Но еще до этого проводник почтового вагона, очнувшись от гипноза, выскочил на насыпь с винчестером в  руках  и принял активное участие в игре. Джон Большая Собака, сидевший на тендере с углем, сделал неверный  ход,  подставив  себя  под  выстрел,  и  проводник прихлопнул его козырным тузом. Рыцарь большой  дороги  скатился  наземь  с пулей между лопаток, и таким образом доля добычи каждого из его  партнеров увеличилась на одну шестую.

     В двух милях от  водокачки  машинисту  было  приказано  остановиться. Бандиты вызывающе помахали ему на прощанье ручкой и,  скатившись  вниз  по крутому откосу, исчезли в густых зарослях, окаймлявших  путь.  Через  пять минут, с треском проломившись сквозь кусты  чаппараля,  они  очутились  на поляне, где к нижним ветвям деревьев были привязаны три  лошади.  Одна  из них дожидалась Джона Большой Собака, которому уже не суждено  было  ездить на ней ни днем, ни ночью. Сняв с этой  лошади  седло  и  уздечку,  бандиты отпустили ее на волю. На остальных двух они сели сами,  взвалив  мешок  на луку седла, и поскакали быстро, но озираясь  по  сторонам,  сначала  через лес, затем  по  дикому,  пустынному  ущелью.  Здесь  лошадь  Боба  Тидбола поскользнулась на мшистом валуне и сломала переднюю ногу. Бандиты  тут  же пристрелили  ее  и  уселись  держать  совет.  Проделав  такой  длинный   и извилистый путь, они пока были в безопасности - время еще  терпело.  Много миль и часов отделяло из от самой быстрой погони.  Лошадь  Акулы  Додсона, волоча уздечку по земле и поводя боками, благодарно щипала траву на берегу ручья. Боб Тидбол развязал мешок и, смеясь, как ребенок,  выгреб  из  него аккуратно заклеенные пачки новеньких кредиток  и  единственный  мешочек  с золотом.

     - Послушай-ка, старый разбойник, - весело обратился он к Додсону, - а ведь ты оказался прав, дело-то выгорело. Ну и голова у тебя, прямо министр финансов. Кому угодно в Аризоне можешь дать сто очков вперед.

     - Как же нам быть с лошадью, Боб? Засиживаться здесь нельзя. Они  еще до рассвета пустятся за нами в погоню.

     -  Ну,  твой  Боливар  выдержит  пока  что   и   двоих,   -   ответил жизнерадостный Боб. - Заберем первую же  лошадь,  какая  нам  подвернется. Черт возьми, хорош улов, а? Тут тридцать тысяч, если верить тому,  что  на бумажках напечатано, - по пятнадцати тысяч на брата.

     - Я думал будет больше, - сказал  Акула  Додсон,  слегка  подталкивая пачки с деньгами носком сапога. И он  окинул  задумчивым  взглядом  мокрые бока своего заморенного коня.

     - Старик Боливар почти выдохся, - сказал он с расстановкой. -  Жалко, что твоя гнедая сломала ногу.

     - Еще бы не жалко, - простодушно ответил Боб, - да ведь с этим ничего не поделаешь. Боливар у тебя двужильный - он нас довезет, куда надо, а там мы сменим лошадей. А ведь, прах побери, смешно, что ты  с  Востока,  чужак здесь, а мы на Западе, у себя дома, и все-таки в подметки тебе не годимся. Из какого ты штата?

     - Из штата Нью-Йорк, -  ответил  Акула  Додсон,  садясь  на  валун  и пожевывая веточку. - Я родился на ферме в округе Олстер. Семнадцати лет  я убежал из дому. И на Запад-то я попал случайно. Шел я по дороге с  узелком в руках, хотел попасть в Нью-Йорк.  Думал,  попаду  туда  и  начну  деньги загребать. Мне всегда казалось, что я для этого  и  родился.  Дошел  я  до перекрестка и не знаю, куда мне идти. С  полчаса  я  раздумывал,  как  мне быть, потом повернул налево. К вечеру я нагнал циркачей-ковбоев и  с  ними двинулся на Запад. Я часто думаю, что было бы со мной, если  бы  я  выбрал другую дорогу.

     - По-моему, было бы то жк самое, - философски ответил Боб  Тидбол.  - Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет  нас выбирать дорогу.

     Акула Додсон встал и прислонился к дереву.

     - Очень мне жалко, что твоя гнедая сломала ногу, Боб, - повторил он с чувством.

     - И мне тоже, - согласился  Боб,  -  хорошая  была  лошадка.  Ну,  да Боливар нас вывезет. Пожалуй, нам пора и двигаться, Акула.  Сейчас  я  все это уложу обратно, и в путь; рыба ищет где глубже, а человек где лучше.

     Боб Тидбол уложил добычу в  мешок  и  крепко  завязал  его  веревкой. Подняв глаза, он увидел дуло  сорокапятикалиберного  кольта,  из  которого целился в него бестрепетной рукой Акула Додсон.

     - Брось ты эти шуточки, - ухмыляясь, сказал Боб. - Пора двигаться.

     - Сиди, как сидишь! - сказал Акула. - Ты отсюда не двинешься Боб. Мне очень неприятно это говорить, но место есть  только  для  одного.  Боливар выдохся, и двоих ему не снести.

     - Мы с тобой были товарищами целых три года, Акула Додсон, - спокойно ответил Боб. - Не один раз мы вместе с тобой рисковали  жизнью.  Я  всегда был с тобою честен, думал,  что  ты  человек.  Слышал  я  о  тебе  кое-что неладное, будто бы ты убил двоих ни за что ни про что, да не поверил. Если ты пошутил, Акула, убери кольт и бежим скорее. А если  хочешь  стрелять  - стреляй, черная душа, стреляй, тарантул!

     Лицо Акулы Додсона выразило глубокую печаль.

     - Ты не поверишь, Боб, - вздохнул он, - как мне жаль, что твоя гнедая сломала ногу.

     И его лицо  мгновенно  изменилось  -  теперь  оно  выражало  холодную жестокость и  неумолимую  алчность.  Душа  этого  человека  проглянула  на минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного  буржуазного дома.

     В самом деле, Бобу  не  суждено  было  двинуться  с  места.  Раздался выстрел вероломного друга, и негодующим эхим ответили ем у каменные  стены ущелья. А  невольный  сообщник  злодея  -  Боливар  -  быстро  унес  прочь последнего из шайки, ограбившей "Вечерний экспресс", -  коню  не  пришлось нести двойной груз.

     Но когда Акула Додсон  скакал  по  лесу,  деревья  перед  ним  словно застлало туманом, револьвер в правой руке стал изогнутой  ручкой  дубового кресла, обивка седла была какая-то странная, и, открыв глаза,  он  увидел, что ноги его упираются не в стремена, а в письменный стол мореного дуба. 

     Так вот я и говорю, что Додсон, глава  маклерской  конторы  Додсон  и Деккер, Уолл-стрит, открыл глаза. Рядом с креслом стоял  доверенный  клерк Пибоди,  не  решаясь  заговорить.  Под  окном  глухо   грохотали   колеса, усыпительно жужжал электрический вентилятор.

     - Кхм! Пибоди, - моргая, сказал Додсон. - Я,  кажется,  уснул.  Видел любопытнейший сон. В чем дело, Пибоди?

     - Мистер Уильямс от "Треси  и  Уильямс"  ждет  вас,  сэр.  Он  пришел рассчитаться за Икс, Игрек, Зет. Он попался с ними, сэр, если припомните.

     - Да, помню. А какая на них расценка сегодня?

     - Один восемьдесят пять, сэр,

     - Ну вот и рассчитайтесь с ним по этой цене.

     - Простите, сэр, - сказал Пибоди, волнуясь, - я говорил с  Уильямсом. Он ваш старый друг, мистер Додсон, а ведь вы скупили все Икс, Игрек,  Зет. Мне кажется, вы могли бы, то есть... Может быть, вы  не  помните,  что  он продал их вам  по  девяносто  восемь.  Если  он  будет  рассчитываться  по теперешней цене, он должен будет лишиться всего капитала  и  продать  свой дом.

     Лицо Додсона мгновенно изменилось  -  теперь  оно  выражало  холодную жестокость и  неумолимую  алчность.  Душа  этого  человека  проглянула  на минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного  буржуазного дома.

     - Пусть платит один восемдесят пять, - сказал Додсон. -  Боливару  не снести двоих.       


  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
 31 32 33 34 

Все списки лучших





Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика