IX
Авдюхин
пруд, возле которого Наталья назначила свидание Рудину, давно перестал быть
прудом. Лет тридцать тому назад его прорвало, и с тех пор его забросили. Только
по ровному и плоскому дну оврага, некогда затянутому жирным илом, да по
остаткам плотины можно было догадаться, что здесь был пруд. Тут же существовала
усадьба. Она давным-давно исчезла. Две огромные сосны напоминали о ней; ветер
вечно шумел и угрюмо гудел в их высокой, тощей зелени… В народе ходили
таинственные слухи о страшном преступлении, будто бы совершенном у их корня;
поговаривали также, что ни одна из них не упадет, не причинив кому-нибудь
смерти; что тут прежде стояла третья сосна, которая в бурю повалилась и
задавила девочку. Все место около старого пруда считалось нечистым; пустое и
голое, но глухое и мрачное даже в солнечный день, оно казалось еще мрачнее и
глуше от близости дряхлого дубового леса, давно вымершего и засохшего. Редкие
серые остовы громадных деревьев высились какими-то унылыми призраками над
низкой порослью кустов. Жутко было смотреть на них: казалось, злые старики
сошлись и замышляют что-то недоброе. Узкая, едва проторенная дорожка вилась в
стороне. Без особенной нужды никто не проходил мимо Авдюхина пруда. Наталья с
намерением выбрала такое уединенное место. До него от дома Дарьи Михайловны
было не более полуверсты.
Солнце
уже давно встало, когда Рудин пришел к Авдюхину пруду; но невеселое было утро.
Сплошные тучи молочного света покрывали все небо; ветер быстро гнал их, свистя
и взвизгивая. Рудин начал ходить взад и вперед по плотине, покрытой цепким
лопушником и почернелой крапивой. Он не был спокоен. Эти свидания, эти новые
ощущения занимали, но и волновали его, особенно после вчерашней записки. Он
видел, что развязка приближалась, и втайне смущался духом, хотя никто бы этого
не подумал, глядя, с какой сосредоточенной решимостью он скрещивал руки на
груди и поводил кругом глазами. Недаром про него сказал однажды Пигасов, что
его, как китайского болванчика, постоянно перевешивала голова. Но с одной
головой, как бы она сильна ни была, человеку трудно узнать даже то, что в нем
самом происходит… Рудин, умный, проницательный Рудин, не в состоянии был
сказать наверное, любит ли он Наталью, страдает ли он, будет ли страдать,
расставшись с нею. Зачем же, не прикидываясь даже Ловласом, – эту
справедливость отдать ему следует, – сбил он с толку бедную девушку?
Отчего ожидал ее с тайным трепетом? На это один ответ: никто так легко не
увлекается, как бесстрастные люди. Он ходил по плотине, а Наталья спешила к
нему прямо через поле, по мокрой траве.
–
Барышня! барышня! вы себе ноги замочите, – говорила ей ее горничная Маша,
едва поспевая за ней.
Наталья
не слушала ее и бежала без оглядки.
– Ах,
как бы не подсмотрели нас! – твердила Маша. – Уж и тому дивиться
надо, как мы из дому-то вышли. Как бы мамзель не проснулась… Благо, недалеко… А
уж они ждут-с, – прибавила она, увидев внезапно статную фигуру Рудина,
картинно стоявшего на плотине, – только напрасно они этак на юру стоят –
сошли бы в лощину.
Наталья
остановилась.
–
Подожди здесь, Маша, у сосен, – промолвила она и спустилась к пруду.
Рудин
подошел к ней и остановился в изумлении. Такого выражения он еще не замечал на
ее лице. Брови ее были сдвинуты, губы сжаты, глаза глядели прямо и строго.
–
Дмитрий Николаич, – начала она, – нам время терять некогда. Я пришла
на пять минут. Я должна сказать вам, что матушка все знает. Господин Пандалевский
подсмотрел нас третьего дня и рассказал ей о нашем свидании. Он всегда был
шпионом у матушки. Она вчера позвала меня к себе.
– Боже
мой! – воскликнул Рудин, – это ужасно… Что же сказала ваша матушка?
– Она не
сердилась на меня, не бранила меня, только попеняла мне за мое легкомыслие.
–
Только?
– Да, и
объявила мне, что она скорее согласится видеть меня мертвою, чем вашей женою.
–
Неужели она это сказала?
– Да; и
еще прибавила, что вы сами нисколько не желаете жениться на мне, что вы только
так, от скуки, приволокнулись за мной и что она этого от вас не ожидала; что,
впрочем, она сама виновата: зачем позволила мне так часто видеться с вами… что
она надеется на мое благоразумие, что я ее очень удивила… да уже я и не помню
всего, что она говорила мне.
Наталья
произнесла все это каким-то ровным, почти беззвучным голосом.
– А вы,
Наталья Алексеевна, что вы ей ответили? – спросил Рудин.
– Что я
ей ответила? – повторила Наталья. – Что вы теперь намерены делать?
– Боже
мой! Боже мой! – возразил Рудин, – это жестоко! Так скоро!.. такой
внезапный удар!.. И ваша матушка пришла в такое негодование?
– Да…
да, она слышать о вас не хочет.
– Это
ужасно! Стало быть, никакой надежды нет?
–
Никакой.
– За что
мы так несчастливы! Гнусный этот Пандалевский!.. Вы меня спрашиваете, Наталья
Алексеевна, что я намерен делать? У меня голова кругом идет – я ничего
сообразить не могу… Я чувствую только свое несчастие… удивляюсь, как вы можете
сохранять хладнокровие!..
– Вы
думаете, мне легко? – проговорила Наталья.
Рудин
начал ходить по плотине. Наталья не спускала с него глаз.
– Ваша
матушка вас не расспрашивала? – промолвил он наконец.
– Она
меня спросила, люблю ли я вас.
– Ну… и
вы?
Наталья
помолчала.
– Я не
солгала.
Рудин
взял ее за руку.
–
Всегда, во всем благородна и великодушна! О, сердце девушки – это чистое
золото! Но неужели ваша матушка так решительно объявила свою волю насчет
невозможности нашего брака?
– Да,
решительно. Я уж вам сказала, она убеждена, что вы сами не думаете жениться на
мне.
– Стало
быть, она считает меня за обманщика! Чем я заслужил это?
И Рудин
схватил себя за голову.
–
Дмитрий Николаич! – промолвила Наталья, – мы тратим попусту время.
Вспомните, я в последний раз вижусь с вами. Я пришла сюда не плакать, не
жаловаться – вы видите, я не плачу, – я пришла за советом.
– Да
какой совет могу я дать вам, Наталья Алексеевна?
– Какой
совет? Вы мужчина; я привыкла вам верить, я до конца буду верить вам. Скажите
мне, какие ваши намерения?
– Мои
намерения? Ваша матушка, вероятно, откажет мне от дому.
– Может
быть. Она уже вчера объявила мне, что должна будет раззнакомиться с вами… Но вы
не отвечаете на мой вопрос.
– На
какой вопрос?
– Как вы
думаете, что нам надобно теперь делать?
– Что
нам делать? – возразил Рудин, – разумеется, покориться.
–
Покориться, – медленно повторила Наталья, и губы ее побледнели.
–
Покориться судьбе, – продолжал Рудин. – Что же делать! Я слишком
хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите сами, Наталья
Алексеевна, я беден… Правда, я могу работать; но если б я был даже богатый
человек, в состоянии ли вы перенести насильственное расторжение с вашим
семейством, гнев вашей матери?.. Нет, Наталья Алексеевна; об этом и думать
нечего. Видно, нам не суждено было жить вместе, и то счастье, о котором я
мечтал, не для меня!
Наталья
вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Рудин приблизился к ней.
–
Наталья Алексеевна! милая Наталья! – заговорил он с жаром, – не
плачьте, ради бога, не терзайте меня, утешьтесь…
Наталья
подняла голову.
– Вы мне
говорите, чтобы я утешилась, – начала она, и глаза ее заблестели сквозь
слезы, – я не о том плачу, о чем вы думаете… Мне не то больно: мне больно
то, что я в вас обманулась… Как! я прихожу к вам за советом, и в какую минуту,
и первое ваше слово: покориться… Покориться! Так вот как вы применяете на деле
ваши толкования о свободе, о жертвах, которые…
Ее голос
прервался.
– Но,
Наталья Алексеевна, – начал смущенный Рудин, – вспомните… я не
отказываюсь от слов моих… только…
– Вы
спрашивали меня, – продолжала она с новой силой, – что я ответила
моей матери, когда она объявила мне, что скорее согласится на мою смерть, чем
на брак мой с вами: я ей ответила, что скорее умру, чем выйду за другого замуж…
А вы говорите: покориться! Стало быть, она была права: вы точно, от нечего
делать, от скуки, пошутили со мной…
–
Клянусь вам, Наталья Алексеевна… уверяю вас… – твердил Рудин.
Но она
его не слушала.
– Зачем
же вы не остановили меня? зачем вы сами… Или вы не рассчитывали на препятствия?
Мне стыдно говорить об этом… но ведь все уже кончено.
– Вам
надо успокоиться, Наталья Алексеевна, – начал было Рудин, – нам надо
вдвоем подумать, какие меры…
– Вы так
часто говорили о самопожертвовании, – перебила она, – но знаете ли,
если б вы сказали мне сегодня, сейчас: «Я тебя люблю, но я жениться не могу, я
не отвечаю за будущее, дай мне руку и ступай за мной», – знаете ли, что я
бы пошла за вами, знаете ли, что я на все решилась? Но, верно, от слова до дела
еще далеко, и вы теперь струсили точно так же, как струсили третьего дня за
обедом перед Волынцевым!
Краска
бросилась в лицо Рудину. Неожиданная восторженность Натальи его поразила; но
последние слова ее уязвили е го самолюбие.
– Вы
слишком раздражены теперь, Наталья Алексеевна, – начал он, вы не можете
понять, как вы жестоко оскорбляете меня. Я надеюсь, что со временем вы отдадите
мне справедливость; вы поймете, чего мне стоило отказаться от счастия, которое,
как вы говорите сами, не налагало на меня никаких обязанностей. Ваше
спокойствие дороже мне всего в мире, и я был бы человеком самым низким, если б
решился воспользоваться…
– Может
быть, может быть, – перебила Наталья, – может быть, вы правы; я не
знаю, что говорю. Но я до сих пор вам верила, каждому вашему слову верила…
Вперед, пожалуйста, взвешивайте ваши слова, не произносите их на ветер. Когда я
вам сказала, что я люблю вас, я знала, что значит это слово: я на все была
готова… Теперь мне остается благодарить вас за урок и проститься.
–
Остановитесь, ради бога, Наталья Алексеевна. умоляю вас. Я не заслуживаю вашего
презрения, клянусь вам. Войдите же и вы в мое положение. Я отвечаю за вас и за
себя. Если б я не любил вас самой преданной любовью – да боже мой! я бы тотчас
сам предложил вам бежать со мною… Рано или поздно, матушка ваша простит нас… и
тогда… Но прежде чем думать о собственном счастье…
Он
остановился. Взор Натальи, прямо на него устремленный, смущал его.
– Вы
стараетесь мне доказать, что вы честный человек, Дмитрий Николаич, –
промолвила она, – я в этом не сомневаюсь. Вы не в состоянии действовать из
расчета; но разве в этом я желала убедиться, разве для этого я пришла сюда…
– Я не
ожидал, Наталья Алексеевна…
– А! вот
когда вы проговорились! Да, вы не ожидали всего этого – вы меня не знали. Не
беспокойтесь… вы не любите меня, а я никому не навязываюсь.
– Я вас
люблю!– воскликнул Рудин.
Наталья
выпрямилась.
– Может быть;
но как вы меня любите? Я помню все ваши слова, Дмитрий Николаич. Помните, вы
мне говорили, без полного равенства нет любви… Вы для меня слишком высоки, вы
не мне чета… Я поделом наказана. Вам предстоят занятия, более достойные вас. Я
не забуду нынешнего дня… Прощайте…
–
Наталья Алексеевна, вы уходите? Неужели мы так расстанемся?
Он
протянул к ней руки. Она остановилась. Его умоляющий голос, казалось, поколебал
ее.
–
Нет, – промолвила она наконец, – я чувствую, что-то во мне
надломилось… Я шла сюда, я говорила с вами точно в горячке; надо опомниться.
Этому не должно быть, вы сами сказали, этого не будет. Боже мой, когда я шла
сюда, я мысленно прощалась с моим домом, со всем моим прошедшим, – и что
же? кого я встретила здесь? малодушного человека… И почему вы знали, что я не в
состоянии буду перенести разлуку с семейством? «Ваша матушка не согласна… Это
ужасно!» Вот все, что я слышала от вас. Вы ли это, вы ли это, Рудин? Нет!
прощайте… Ах! если бы вы меня любили, я бы почувствовала это теперь, в это мгновение…
Нет, нет, прощайте!..
Она
быстро повернулась и побежала к Маше, которая уже давно начала беспокоиться и делать
ей знаки.
– Вы
трусите, а не я! – крикнул Рудин вслед Наталье.
Она уже
не обращала на него внимания и спешила через поле домой. Она благополучно
возвратилась к себе в спальню; но только лишь переступила порог, силы ей
изменили, и она без чувств упала на руки Маше.
А Рудин
долго еще стоял на плотине. Наконец он встрепенулся, медленными шагами добрался
до дорожки и тихо пошел по ней. Он был очень пристыжен… и огорчен. «Какова?–
думал он. – В восемнадцать лету… Нет, я ее не знал… Она замечательная
девушка. Какая сила воли… Она права; она стоит не такой любви, какую я к ней
чувствовал… Чувствовал?.. – спросил он самого себя. – Разве я уже
больше не чувствую любви? Так вот как это все должно было кончиться! Как я был
жалок и ничтожен перед ней!»
Легкий
стук беговых дрожек заставил Рудина поднять глаза. К нему навстречу, на неизменном
своем рысачке, ехал Лежнев. Рудин молча с ним раскланялся и, как пораженный
внезапной мыслью, свернул с дороги и быстро пошел по направлению к дому Дарьи
Михайловны.
Лежнев
дал ему отойти, посмотрел вслед за ним и, подумав немного, тоже поворотил назад
свою лошадь – и поехал обратно к Волынцеву, у которого провел ночь. Он застал
его спящим, не велел будить его и, в ожидании чая, сел на балкон и закурил
трубку.
|