 Увеличить |
Глава 2
О-ла!
О-ла! Где вы? О-ла!
Шекспир.
«Венецианский купец»
В то
время как одна из двух очаровательных девушек, которых мы так бегло представили
читателю, была поглощена собственными мыслями, младшая, быстро оправившись от
мгновенного испуга, засмеялась над своим страхом и сказала офицеру, который
ехал рядом с ней:
— Скажите,
Дункан, такие привидения часто встречаются в здешних лесах или это представление
было организовано в нашу честь? Если так, то мы должны быть благодарны, но в
ином случае нам с Корой понадобится все наше мужество, раньше чем мы встретимся
со страшным Монкальмом.
— Этот
индеец-скороход при нашем отряде и, по понятиям своего племени, герой, —
сказал молодой офицер. — Он вызвался проводить нас до озера по
малоизвестной тропинке, которая сильно сокращает путь. Благодаря этому мы
явимся на место скорее, чем следуя за нашим отрядом.
— Он
мне не нравится, — ответила девушка и притворно вздрогнула, хотя в душе ей
было также страшно. — Вы хорошо знаете его, Дункан? Ведь в противном
случае вы, конечно, не доверяли бы ему.
— Скорее
я бы не доверился вам, Алиса. Я знаю этого индейца, иначе я не выбрал бы его проводником,
особенно в такую минуту. Говорят, Магуа — уроженец Канады, а между тем служит
нашим друзьям мохокам, которые, как вам известно, принадлежат к числу шести
союзных племен. Мне говорили, что он попал сюда по какой-то странной
случайности, имевшей отношение к вашему отцу. Кажется, генерал жестоко поступил
с этим индейцем… Впрочем, я позабыл эту досужую болтовню. Достаточно, что
теперь он наш друг.
— Если
он был врагом моего отца, тем хуже для нас, — заметила девушка,
встревожившись не на шутку. — Майор Хейворд, пожалуйста, заговорите с ним,
мне хочется услышать звук его голоса. Может быть, это глупо, но я всегда сужу о
человеке по его голосу.
— Если
я заговорю с ним, это, по всей вероятности, ни к чему не поведет, —
проговорил Хейворд. — Он ответит мне каким-либо односложным восклицанием.
Мне кажется, Магуа понимает по-английски, но делает вид, что не знает нашего
языка. Кроме того, он вряд ли пожелает вести со мной разговор теперь, когда
военное время требует от него всех признаков высшего воинского достоинства… Но
смотрите, наш проводник остановился. Очевидно, тут начинается та тропинка, на
которую нам придется свернуть. Дункан был прав. Когда всадники подъехали к
индейцу, который неподвижно стоял, указывая на чащу кустов, окаймлявших военную
дорогу, они разглядели тропинку, настолько узкую, что по ней можно было ехать
только гуськом.
— Мы
должны свернуть на эту дорожку, — шепотом сказал Хейворд. — Не
выражайте никаких опасений, не то вы навлечете на себя именно ту опасность,
которой боитесь.
— Кора,
как ты думаешь, не безопаснее ли ехать вместе с отрядом? — спросила сестру
златокудрая Алиса. — Хотя это будет более утомительно… — Алиса, вы
плохо знаете обычаи и привычки дикарей, а потому не понимаете, в каких случаях
следует бояться, — возразил Хейворд. — Если неприятель уже дошел до
волока, что совершенно невероятно, так как наши разведчики донесли бы нам об
этом, он стал бы, очевидно, окружать наш отряд, надеясь добыть большое
количество скальпов. Путь отряда известен всем, наша же дорожка еще составляет
тайну, так как мы решили ехать по ней всего какой-нибудь час назад.
— Неужели
мы не должны верить этому человеку только потому, что его движения и повадки не
похожи на наши, а цвет его лица темнее кожи белых? — холодно спросила
Кора.
Алиса
перестала колебаться; она ударила хлыстом своего нарраганзета, первая
раздвинула ветви и поехала вслед за скороходом по темной, узкой лесной
тропинке. Хейворд с восхищением смотрел на Кору; он не заметил даже, что ее
белокурая спутница одна углубилась в чащу. Слуги, повинуясь полученному заранее
приказанию, не последовали за ними, а двинулись вдогонку за отрядом. Хейворд
объяснил девушкам, что это было сделано из осторожности, по совету их хитрого
проводника: индеец желал уменьшить количество следов на случай, если бы сюда
забрели разведчики канадских племен. Сложный путь не располагал к разговору;
вскоре путники миновали широкую опушку густого леса и очутились под темными
сводами больших деревьев. Дорога стала удобнее; скороход, заметивший, что
молодые всадницы теперь лучше управляли своими лошадьми, прибавил шагу, и Коре
с Алисой пришлось пустить нарраганзетов иноходью. Хейворд обернулся было, чтобы
сказать что-то черноглазой Коре, но в эту минуту раздался отдаленный звук
копыт, стучавших по корням на тропинке. Это заставило молодого человека
остановить своего коня. Кора и Алиса тоже натянули поводья. Все трое хотели
узнать, в чем дело.
Через
несколько мгновений они увидели жеребенка, который, точно олень, несся между
стволами сосен; вслед за тем появилась нескладная фигура, описанная нами в
предыдущей главе. Неуклюжий незнакомец приближался со всей скоростью, на
которую была способна его тощая лошадь. До настоящего мгновения эта фигура
выпала из поля зрения путешественников. Если он обычно привлекал любопытных
своим высоким ростом, то его «грация» как наездника заслужила еще большего
внимания. То и дело одной ногой шпорил он свою клячу, но добивался только того,
что ее задние ноги шли легким галопом, тогда как передние делали какие-то
неопределенные, постоянно изменявшиеся движения, похожие на хромую рысь. Частая
смена рыси галопом создавала оптический обман, вследствие которого казалось,
будто лошадь движется быстрее, нежели это было на самом деле; во всяком случае,
знаток коней Хейворд никак не мог решить, каким аллюром двигалось бедное
животное, подгоняемое шпорой настойчивого всадника.
Все
движения как всадника, так и коня были необычны. При каждом шаге лошади
незнакомец приподнимался в стременах и, то слишком выпрямляя, то непомерно
сгибая ноги, внезапно вырастал, а потом сгибался так, что положительно никто не
мог бы судить о его росте. Если к этому прибавить, что под действием его шпоры
одна сторона лошади, казалось, бежала скорее, чем другая, а движения ее косматого
хвоста беспрестанно указывали, который ее бок страдает от шпоры, мы довершим
изображение клячи и ее наездника.
Морщинки,
которые легли было на красивый, открытый, мужественный лоб Хейворда, постепенно
разгладились, и он слегка улыбнулся. Алиса не сдержала смеха. И даже в темных
задумчивых глазах Коры блеснула усмешка.
— Вы
хотите видеть кого-нибудь из нас? — спросил Дункан, когда странный всадник
подъехал и задержал лошадь. — Надеюсь, вы не привезли нам дурных известий?
— Вот
именно, — ответил незнакомец, размахивая своей треугольной шляпой, чтобы
привести в движение душный лесной воздух, и предоставив слушателям решать, к
какой части вопроса относится его замечание. Однако, освежив свое разгоряченное
лицо и отдышавшись, чудак прибавил:
— Говорят,
вы едете в форт Уильям-Генри. Я направляюсь туда же, а потому решил, что всем
нам доставит удовольствие совершить этот переезд в приятном обществе.
— Вы,
кажется, присвоили себе право решающего голоса, — возразил Хейворд. —
Но нас трое, вы же посоветовались только с одним собой.
— Вот
именно. Самое главное — это узнать свои собственные желания, а когда это уже известно,
то остается только выполнить свое намерение. Поэтому-то я и догнал вас.
— Если
вы едете к озеру, вы ошиблись дорогой, — высокомерно заметил Дункан. —
Большая дорога осталась, по крайней мере, на полмили позади вас.
— Вот
именно, — ответил странный всадник, нимало не смущенный холодным
приемом. — Я прожил всего неделю в Эдварде и не спросил бы, по какой
дороге мне нужно ехать, только в том случае, если бы онемел, а немой я погиб бы
для избранной мною профессии. — Он слегка хихикнул, словно скромность не
позволяла ему открыто восхищаться своим остроумием, которое было совершенно
непонятно слушателям, и потом продолжал:
— Со
стороны человека моей профессии неосторожно слишком запросто держаться с
людьми, которых он должен поучать; вот причина, по которой я не поехал вслед за
отрядом. Кроме того, я считаю, что такой джентльмен, как вы, конечно, лучше
всех других может руководить путниками. Это соображение заставило меня
присоединиться к вашему обществу. И наконец, с вами мне будет веселее ехать: мы
можем беседовать.
— Какое
самовольное и необдуманное решение! — ответил Хейворд, не зная, дать ли
волю раздражению или расхохотаться в лицо незнакомцу. — Но вы говорите о
поучениях и о профессии. Кто вы? Не учитель ли, преподающий благородную науку
обвинений и защиты? Или вы один из тех, что вечно чертят прямые линии да углы,
говоря, будто они занимаются математикой? Незнакомец с явным удивлением
посмотрел на Хейворда, потом без самодовольства — напротив, с величайшим и
торжественным смирением — ответил:
— Надеюсь,
ни о каких обвинениях речь не идет; о защите я не помышляю, так как, по милости
божией, не совершил никакого великого греха.
Вашего
намека на линии и углы я совершенно не понял; дело обучения ближних я предоставляю
тем, кто избран совершать это святое дело. Я предъявляю только притязания на
светлое искусство псалмопения, на умение возносить хвалы и славословия.
— Это,
очевидно, ученик Аполлона, — смеясь, воскликнула Алиса, — и я
принимаю его под свое особое покровительство!.. Полно, Хейворд, перестаньте
хмуриться. Вообразите, что мой слух жаждет нежных звуков, и позвольте этому
чудаку остаться с нами. Кроме того, — прибавила она, торопливо и искоса
взглянув на опередившую их Кору, которая медленно ехала вслед за мрачным индейцем, —
в случае нужды у нас окажется лишний друг и союзник.
— Неужели,
Алиса, вы думаете, что я решился бы вести по этой неизвестной тропинке тех, кого
люблю, если бы мог предполагать, что нас ждет какая-нибудь опасность?
— Нет,
нет, я этого не думаю. Но этот странный человек забавляет меня, и, если
действительно в его душе звучит музыка, не будем грубо отталкивать его.
Она
повелительно указала хлыстом на дорогу. Хейворд встретился глазами с Алисой и
хотел было продлить этот взгляд, но, подчиняясь воле девушки, пришпорил коня и
через несколько прыжков очутился рядом с Корой. Алиса знаком подозвала к себе
незнакомца и пустила своего нарраганзета легкой иноходью.
— Я
рада, что встретила вас, друг мой. Пристрастные родственники утверждают, что я
недурно исполняю дуэты, — шутливо сказала она. — Значит, мы могли бы
скрасить путешествие, предаваясь нашему любимому искусству. Кроме того, было бы
приятно услышать мнение маэстро о моем голосе.
— Действительно,
псалмопение освежает и дух и тело, — ответил учитель пения, подъехав поближе
к Алисе, — и, конечно, как ничто на свете, успокаивает взволнованную душу.
Однако для полной гармонии нужны четыре голоса. Очевидно, у вас приятное,
богатое сопрано; я, при известном усилии, могу брать самые высокие теноровые
ноты. Но нам не хватает контральто и баса.
Конечно,
офицер королевской армии, так долго не желавший принять меня в свое общество,
мог бы петь басовую партию…
Судя по
тонам, звучавшим в его разговоре, у него бас.
— Не
судите опрометчиво по внешним признакам: они обманчивы, — улыбаясь,
возразила молодая девушка. — Правда, майор Хейворд иногда говорит на
низких нотах, но, поверьте, его обыкновенный голос гораздо ближе к сладкому
тенору, чем к тому басу, который вы слышали.
— Много
ли он упражнялся в искусстве псалмопения? спросил Алису ее простодушный собеседник.
Алиса
была склонна рассмеяться, но ей удалось подавить свое веселье, и она отвечала:
— Мне
кажется, что Хейворд отдает предпочтение светским песням. Условия солдатской жизни
мало располагают к степенным занятиям.
— Благозвучный
голос, как и все другие таланты, даруется человеку для того, чтобы он употреблял
его на пользу своим ближним и не злоупотреблял им. Меня никто не может
упрекнуть в том, что я давал своему таланту неверное направление.
— Вы
занимаетесь только духовным пением?
— Вот
именно. Как псалмы Давида превосходят все другие поэтические произведения, так
и мелодии, на которые они переложены, стоят превыше всех светских песен. Где бы
я ни останавливался, по каким бы странам ни путешествовал — ни во время сна, ни
в минуты бдения я не расстаюсь с любимой книгой, изданной в Бостоне в 1744
году, под заглавием «Псалмы, гимны и священные песни Ветхого и Нового завета,
переведенные английскими стихами для поучения и утешения истинно верующих в
общественной и частной жизни, преимущественно в Новой Англии».
При этих
словах чудак вынул из кармана книжку и, надев на нос очки в железной оправе, открыл
томик с такой осторожностью, и почтением, которых требует обращение со
священными предметами. Потом, без дальнейших рассуждений и объяснений, он
вложил в рот какой-то странный инструмент. Послышался пронзительный, высокий
звук. Вслед за тем псалмопевец взял голосом ноту октавой ниже и наконец запел.
Понеслись нежные, мелодичные звуки; даже беспокойное движение лошади не
помешало пению.
О,
как отрадно это —
Жить
в братстве и труде,
Как
будто благовония
Текут
по бороде!
Псалмопевец
все время отбивал такт правой рукой. Опуская ее, он слегка касался страниц книги;
поднимая же, размахивал ею с особым искусством. Его рука не переставала
двигаться, пока не замер последний звук.
Тишина
леса была нарушена. Магуа повернулся к Дункану и пробормотал несколько слов на
ломаном английском языке, а Хейворд, в свою очередь, заговорил с незнакомцем,
прервав его музыкальные упражнения:
— Сейчас,
по-видимому, не предвидится никакой опасности, но все же ради простой осторожности
нам следует ехать без шума. Мне придется, Алиса" лишить вас удовольствия и
просить этого джентльмена отложить пение до более благоприятного времени.
— Действительно,
вы лишаете меня большого удовольствия, — с лукавой усмешкой ответила
девушка. — Право, мне еще никогда не случалось слышать, чтобы так
превосходно пели такие бессмысленные слова! Я уже собиралась спросить нашего
спутника о причинах такого странного несоответствия, но ваш громовой бас,
Дункан, прервал нить моих размышлений.
— Не
понимаю, почему вы называете мой голос громовым басом? — произнес Хейворд,
слегка обиженный ее словами. — Я знаю только одно, а именно: что
безопасностью вашей и Коры дорожу несравненно больше, нежели всей музыкой
Генделя!
Молодой
офицер замолчал и посмотрел в сторону чащи, потом искоса и подозрительно взглянул
на Магуа, который шел по-прежнему спокойно и невозмутимо. Увидав это, молодой
человек улыбнулся, потешаясь над собственными тревогами: разве не принял он
только что блики света на каких-то блестящих лесных ягодах за горящие зрачки
притаившегося в листве индейца! Теперь майор ехал спокойно, продолжая разговор,
прерванный мелькнувшими в его уме опасениями.
Но
Хейворд сделал великую ошибку, позволив своей юной гордости заглушить голос осторожности.
Едва
спутники проехали несколько шагов, как ветви кустов осторожно и бесшумно
раздвинулись, и из них выглянуло свирепое лицо в грозной боевой раскраске.
Злобное
торжество осветило темные черты жителя лесов, провожавшего взглядом маленький
беззаботный отряд. Легкие и грациозные всадницы то исчезали, то появлялись
среди ветвей; за ними двигался отважный майор на своей превосходной лошади, а
позади всех — нескладный учитель пения. Наконец и его фигура скрылась среди
темных стволов глухого леса.
|
