|
Из-за подготовки к костру перепутались и разорвались все
звенья. Певцы ушли в хоровой кружок, гимнасты — на спортивную площадку, танцоры
— в клуб. И, пользуясь этой весёлой суматохой, никем не замеченные, двое ребят
скрылись потихоньку из лагеря.
Добравшись по глухой тропке до развалин маленькой крепости,
они вытащили клубок тонкой бечевы и огарок стеариновой свечки. Раздвигая
заросли густой душистой полыни, они пробрались к небольшой чёрной дыре у
подножия дряхлой башенки. Ярко жгло полуденное солнце, и от этого пахнувшее
сыростью отверстие казалось ещё более чёрным и загадочным.
— А что, если у нас бечевы не хватит, тогда как? —
спросил Владик, привязывая свечку к концу длинной палки. — А что, если
вдруг под ногами обрыв? Я, знаешь, Толька, где-то читал такое, что вот идёшь…
идёшь подземным ходом, вдруг — бац, и летишь ты в пропасть. А внизу, в этой
пропасти, разные гадюки… змеи…
— Какие ещё змеи? — переспросил Толька, поглядывая
на сырую чёрную дыру. — И что ты, Владик, всегда какую-нибудь ерунду
придумываешь? То тебе порошком натереться, то тебе змеи. Ты лучше бы свечку
покрепче привязал, а то слетит свечка, вот тебе и будут змеи.
— А что, Толька, — обматывая свечку, задумчиво
продолжал Владик, — а что, если мы спустимся, вдруг обвалится башня и
останемся мы с тобой запертыми в подземных ходах? Я где-то тоже такое читал.
Сначала они свечи поели, потом башмаки, потом ремни, а потом, кажется, и друг
друга сожрали. Очень интересная книга.
— И что ты, Владик, всегда какую-то ерунду
читаешь? — совсем уже унылым голосом спросил Толька и опять покосился на
чёрную дыру.
— Лезем! — оборвал его Владик. — Мало ли что
я говорю! Это я тебя, дурака, дразню.
Он зажёг свечу и осторожно спустил ноги на покатый каменистый
вход. Толька, держа в руках клубок с разматывающейся бечевой, полез вслед за
ним.
Потихоньку ощупывая каждый камешек, они прошли метров пять.
Здесь ход круто сворачивал направо. Оглянувшись ещё раз на просвет, они
решительно повернули вправо. Но, к своему разочарованию, они очутились в
небольшом затхлом подвальчике, заваленном мусором и щебнем. Никакого подземного
хода не было.
— Тоже, крепость! — рассердился Толька. — А
всё, Владик, ты. Полезем да полезем. Ну, вот тебе и полезли. Идём лучше назад,
а то я ногой в какую-то дрянь наступил.
Они выбрались из погреба и, цепляясь за уступы, залезли на
поросшую кустами башенку. Отсюда было видно море — огромное и пустынное.
Опустившись на траву, ребята притихли и, щурясь от солнца,
лежали долго и молча.
— Толька! — спросил вдруг Владик, и, как всегда,
когда он придумывал что-нибудь интересное, глаза его заблестели. — А что,
Толька, если бы налетели аэропланы, надвинулись танки, орудия, собрались бы
белые со всего света и разбили бы они Красную Армию и поставили бы они всё
по-старому?… Мы бы с тобой тогда как?
— Ещё что! — равнодушно ответил Толька, который
уже привык к странным фантазиям своего товарища.
— И разбили бы они Красную Армию, — упрямо и
дерзко продолжал Владик, — перевешали бы коммунистов, перекидали б в
тюрьмы комсомольцев, разогнали бы всех пионеров, тогда бы мы с тобой как?
— Ещё что! — уже с раздражением повторил Толька,
потому что даже он, привыкший к выдумкам Владика, нашёл эти слова очень уж
оскорбительными и невероятными. — Так бы наши им и поддались! Ты знаешь,
какая у нас Красная Армия? У нас советская… На весь мир. У нас у самих танки.
Глупый ты, дурак. И сам ты всё знаешь, а сам нарочно спрашивает, спрашивает…
Толька покраснел и, презрительно фыркнув, отвернулся от
Владика.
— Ну и пусть глупый! Пусть знаю, — спокойнее
продолжал Владик. — Ну, а если бы? Тогда бы мы с тобой как?
— Тогда бы и придумали, — вздохнул Толька.
— Что там придумывать? — быстро заговорил
Владик. — Ушли бы мы с тобой в горы, в леса. Собрали бы отряд, и всю
жизнь, до самой смерти, нападали бы мы на белых и не изменили, не сдались бы
никогда. Никогда! — повторил он, прищуривая блестящие серые глаза.
Это становилось интересным. Толька приподнялся на локтях и
повернулся к Владику.
— Так бы всю жизнь одни и прожили в лесах? —
спросил он, подвигаясь поближе.
— Зачем одни? Иногда бы мы с тобой переодевались и
пробирались потихоньку в город за приказами. Потом к рабочим. Ведь всех рабочих
они всё равно не перевешают. Кто же тогда работать будет — сами буржуи, что ли?
Потом во время восстания бросились бы все мы к городу, грохнули бы бомбами в
полицию, в белогвардейский штаб, в ворота тюрьмы, во дворцы к генералам, к
губернаторам. Смелее, товарищи! Пусть грохает.
— Что-то уж очень много грохает! — усомнился
Толька. — Так, пожалуй, и все дома закачаются.
— Пусть качаются, — ответил Владик. — Так им
и надо. — Тише, Владик! — зашипел вдруг Толька и стиснул локоть
товарища. — Смотри, Владик, кто это?
Из-за кустов вышел незнакомый чернобородый человек. В руках
он держал что-то продолговатое, завёрнутое в бумагу. По-видимому, он очень
торопился. Оглядываясь по сторонам, он постоял некоторое время не двигаясь,
потом уверенно раздвинул кустарники и исчез в чёрной дыре, из которой ещё
только совсем недавно выбрались ребятишки.
Не позже чем через пять-шесть минут он вылез обратно и
поспешно скрылся в кустах.
Озадаченные ребята молча переглянулись, потихоньку
соскользнули вниз и, осторожно пригибаясь, выскочили на тропку.
Здесь-то и встретили они возвращающегося от Гитаевича
Сергея, который и приказал им передать записку начальнику лагеря.
— Ты знаешь, где мой папа? — спросил Алька, перед
тем как лечь спать. — У него случилась какая-то беда. Он сел на коня и
уехал в горы.
Алька подумал, повертелся под одеялом и неожиданно спросил:
— А у тебя, Натка, случалась когда-нибудь беда?
— Нет, не случалась, — не совсем уверенно ответила
Натка. — А у тебя, Алька?
— У меня? — Алька запнулся. — А у меня,
Натка, очень, очень большая случилась. Только я тебе про неё не сейчас
расскажу.
«У него умерла мать», — почему-то подумала Натка, и,
чтобы он не вспоминал об этом, она села на край кровати и рассказала ему
смешную историю о толстой кошке, которую обманул хитрый заяц.
— Спи, Алька, — сказала Натка, закончив
рассказ. — Уже поздно.
Но Альке что-то не спалось.
— Ну, расскажи мне сам что-нибудь, — попросила
Натка. — Расскажи какую-нибудь историю.
— Я не знаю истории, — подумав, ответил
Алька. — Я знаю одну сказку. Очень хорошая сказка. Только это не такая… не
про кошек и не про зайцев. Это военная, смелая сказка.
— Расскажи мне, Алька, смелую, военную сказку, —
попросила Натка, и, потушив свет, она подсела к нему поближе.
Тогда, усевшись на подушку, Алька рассказал ей сказку про
гордого Мальчиша-Кибальчиша, про измену, про твёрдое слово и про неразгаданную
Военную Тайну.
Потом он уснул, но Натка долго ещё ворочалась, обдумывая эту
странную Алькину сказку.
Было уже очень поздно, когда далёкий, но сильный гул
ворвался в открытое настежь окно, как будто бы ударили в море залпом могучие,
тяжёлые батареи.
Натка вздрогнула, но тут же вспомнила, что ещё с вечера всех
вожатых предупредили, что если ночью в горах будут взрывы, то пусть не пугаются
— это так надо.
Она быстро прошла в палату.
Однако набегавшиеся за день ребята продолжали крепко спать,
и только трое или четверо подняли головы, испуганно прислушиваясь к непонятному
грохоту. Успокоив их, Натка пошла к себе. Распахнув дверь, она увидела, что,
ухватившись за спинку кровати, Алька стоит на подушке и смотрит широко
открытыми, но ещё сонными глазами.
— Что это? — спросил он тревожным полушёпотом.
— Спи, Алька, спи! — быстро ответила Натка,
укладывая его в постель. — Это ничего… Это твой папа поправляет беду.
— А, папа… — уже закрывая глаза, с улыбкой
повторил Алька и почти тотчас же заснул.
Ребята-октябрята были самым дружным народом в отряде.
Держались они всегда стайкой: петь так петь, играть так играть. Даже рёву
задавали они и то не поодиночке, а сразу целым хором, как это было на днях,
когда их не взяли на экскурсию в горы.
К полудню Натка увела их на поляну, к сосновой роще, потому
что звеньевой октябрят Роза Ковалёва была в тот день помощником дежурного по
лагерю.
Едва только Натка опустилась на траву, как октябрята с
криком бросились занимать места поближе и быстро раскинулись вокруг неё весёлой
босоногой звёздочкой.
— Расскажи, Натка!
— Почитай, Натка!
— Покажи картинки!
— Спой, Натка! — на все голоса закричали
октябрята, протягивая ей книжки, картинки и даже неизвестно для чего
подсовывали прорванный барабан и сломанное чучело полинялой бесхвостой птицы.
— Расскажи, Натка, интересное, — попросил обиженно
октябрёнок Карасиков. — А то вчера Роза обещала рассказать интересное, а
сама рассказала, как мыть руки да чистить зубы. Разве же это интересное?
— Расскажи, Натка, сказку, — попросила синеглазая
девчурка и виновато улыбнулась.
— Сказку? — задумалась Натка. — Я что-то не
знаю сказок. Или нет….. я расскажу вам Алькину сказку. Можно? — спросила
она у насторожившегося Альки.
— Можно, — позволил Алька, горделиво посматривая
на притихших октябрят.
— Я расскажу Алькину сказку своими словами. А если я
что-нибудь позабыла или скажу не так, то пусть он меня поправит. Ну вот,
слушайте!
В те дальние-дальние годы, когда только что отгремела по
всей стране война, жил да был Мальчиш-Кибальчиш. В ту пору далеко прогнала
Красная Армия белые войска проклятых буржуинов, и тихо стало на тех широких
полях, на зелёных лугах, где рожь росла, где гречиха цвела, где среди густых
садов да вишнёвых кустов стоял домишко, в котором жил Мальчиш, по прозванию
Кибальчиш, да отец Мальчиша, да старший брат Мальчиша, а матери у них не было.
Отец работает — сено косит. Брат работает — сено возит. Да и
сам Мальчиш то отцу, то брату помогает или просто с другими мальчишами прыгает
да балуется.
Гоп!… Гоп!… Хорошо! Не визжат пули, не грохают снаряды, не
горят деревни. Не надо от пуль на пол ложиться, не надо от снарядов в погреба
прятаться, не надо от пожаров в лес бежать. Нечего буржуинов бояться. Некому в
пояс кланяться. Живи да работай — хорошая жизнь!
Вот однажды — дело к вечеру — вышел Мальчиш-Кибальчиш на
крыльцо. Смотрит он — небо ясное, ветер тёплый, солнце к ночи за Чёрные Горы
садится.
И всё бы хорошо, да что-то нехорошо. Слышится Мальчишу,
будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Мальчишу, будто пахнет
ветер не цветами с садов, не мёдом с лугов, а пахнет ветер то ли дымом с
пожаров, то ли порохом с разрывов. Сказал он отцу, а отец усталый пришёл.
— Что ты! — говорит он Мальчишу. — Это
дальние грозы гремят за Чёрными Горами. Это пастухи дымят кострами за Синей
Рекой, стада пасут да ужин варят. Иди, Мальчиш, и спи спокойно.
Ушёл Мальчиш. Лёг спать. Но не спится ему — ну, никак не
засыпается.
Вдруг слышит он на улице топот, у окон — стук. Глянул
Мальчиш-Кибальчиш, и видит он: стоит у окна всадник. Конь — вороной, сабля —
светлая, папаха — серая, а звезда — красная.
— Эй, вставайте! — крикнул всадник. — Пришла
беда откуда не ждали. Напал на нас из-за Чёрных Гор проклятый буржуин. Опять
уже свистят пули. опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и
мчатся гонцы звать на помощь далёкую Красную Армию.
Так сказал эти тревожные слова краснозвёздный всадник и
умчался прочь. А отец Мальчиша подошёл к стене, снял винтовку, закинул сумку и
надел патронташ.
— Что же, — говорит старшему сыну, — я рожь
густо сеял — видно, убирать тебе много придётся. Что же, — говорит
Мальчишу, — я жизнь круто прожил, и пожить за меня спокойно, видно, тебе
Мальчиш, придётся.
Так сказал он, крепко поцеловал Мальчиша и ушёл. А много ему
расцеловываться некогда было, потому что теперь уже всем и видно и слышно было,
как гудят за лугами взрывы и горят за горами зори от зарева дымных пожаров…
— Так я говорю, Алька? — спросила Натка, оглядывая
притихших ребят.
— Так… так, Натка, — тихо ответил Алька и положил
свою руку на её загорелое плечо.
— Ну вот… День проходит, два проходит. Выйдет Мальчиш
на крыльцо: нет… не видать ещё Красной Армии. Залезет Мальчиш на крышу. Весь
день с крыши не слезает. Нет, не видать. Лёг он к ночи спать. Вдруг слышит он
на улице топот, у окошка — стук. Выглянул Мальчиш: стоит у окна тот же всадник.
Только конь худой да усталый, только сабля погнутая, тёмная, только папаха
простреленная, звезда разрубленная, а голова повязанная.
— Эй, вставайте! — крикнул всадник. — Было
полбеды, а теперь кругом беда. Много буржуинов, да мало наших. В поле пули
тучами, по отрядам снаряды тысячами. Эй, вставайте, давайте подмогу!
Встал тогда старший брат, сказал Мальчишу:
— Прощай, Мальчиш… Остаёшься ты один… Щи в котле,
каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах… Живи, как сумеешь, а меня
не дожидайся.
День проходит, два проходит. Сидит Мальчиш у трубы на крыше,
и видит Мальчиш, что скачет издалека незнакомый всадник.
Доскакал всадник до Мальчиша, спрыгнул с коня и говорит:
— Дай мне, хороший Мальчиш, воды напиться. Я три дня не
пил, три ночи не спал, три коня загнал. Узнала Красная Армия про нашу беду.
Затрубили трубачи во все сигнальные трубы. Забили барабанщики во все громкие
барабаны. Развернули знаменосцы все боевые знамёна. Мчится и скачет на помощь
вся Красная Армия. Только бы нам, Мальчиш, до завтрашней ночи продержаться.
Слез Мальчиш с крыши, принёс напиться. Напился гонец и
поскакал дальше.
Вот приходит вечер, и лёг Мальчиш спать. Но не спится
Мальчишу — ну, какой тут сон?
Вдруг слышит он на улице шаги, у окошка — шорох. Глянул
Мальчиш и видит: стоит у окна все тот же человек. Тот да не тот: и коня нет —
пропал конь, и сабли нет — сломалась сабля, и папахи нет — слетела папаха, да и
сам-то стоит — шатается.
— Эй, вставайте! — закричал он в последний
раз. — И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало.
И помощь близка, да силы нету. Эй, вставайте, кто ещё остался! Только бы нам
ночь простоять да день продержаться.
Глянул Мальчиш-Кибальчиш на улицу: пустая улица. Не хлопают
ставни, не скрипят ворота — некому вставать. И отцы ушли, и братья ушли —
никого не осталось.
Только видит Мальчиш, что вышел из ворот один старый дед во
сто лет. Хотел дед винтовку поднять, да такой он старый, что не поднимет. Хотел
дед саблю нацепить, да такой он слабый, что не нацепит. Сел тогда дед на
завалинку, опустил голову и заплакал…
— Так я говорю, Алька? — спросила Натка, чтобы
перевести дух, и оглянулась, не одни октябрята слушали эту Алькину сказку. Кто
его знает когда, подползло бесшумно всё пионерское Иоськино звено. И даже
башкирка Эглине, которая только едва понимала по-русски, сидела задумавшаяся и
серьёзная. Даже озорной Владик, который лежал поодаль, делая вид, что он не
слушает, на самом деле слушал, потому что лежал тихо, ни с кем не разговаривая
и никого не задевая.
— Так, Натка, так… Ещё лучше, чем так, — ответил
Алька, подвигаясь к ней ещё ближе.
— Ну, вот… Сел на завалинку старый дед, опустил голову
и заплакал.
Больно тогда Мальчишу стало. Выскочил тогда
Мальчиш-Кибальчиш на улицу и громко-громко крикнул:
— Эй же, вы, мальчиши, мальчиши-малыши! Или нам,
мальчишам, только в палки играть да в скакалки скакать? И отцы ушли, и братья
ушли. Или нам, мальчишам, сидеть дожидаться, чтобы буржуины пришли и забрали
нас в своё проклятое буржуинство?
Как услышали такие слова мальчиши-малыши, как заорут они на
все голоса! Кто в дверь выбегает, кто в окно вылезает, кто через плетень
скачет.
Все хотят идти на подмогу. Лишь один Мальчиш-Плохиш захотел
идти в буржуинство. Но такой был хитрый этот Плохиш, что никому ничего он не
сказал, а подтянул штаны и помчался вместе со всеми, как будто бы на подмогу.
Бьются мальчиши от тёмной ночи до светлой зари. Лишь один
Плохиш не бьётся, а всё ходит да высматривает, как бы это буржуинам помочь. И
видит Плохиш, что лежит за горкой громада ящиков, а спрятаны в тех ящиках
чёрные бомбы, белые снаряды да жёлтые патроны. «Эге, — подумал
Плохиш, — вот это мне и нужно». А в это время спрашивает Главный
Буржуин у своих буржуинов:
— Ну что, буржуины, добились вы победы?
— Нет, Главный Буржуин, — отвечают
буржуины, — мы отцов и братьев разбили, и совсем была наша победа, да
примчался к ним на подмогу Мальчиш-Кибальчиш, и никак мы с ним всё ещё не
справимся.
Очень удивился и рассердился тогда Главный Буржуин, и
закричал он грозным голосом:
— Может ли быть, чтобы не справились с Мальчишем? Ах
вы, негодные трусищи-буржуищи! Как это вы не можете разбить такого маловатого?
Скачите скорей и не возвращайтесь назад без победы.
Вот сидят буржуины и думают: что же это такое им сделать?
Вдруг видят: вылезает из-за кустов Мальчиш-Плохиш и прямо к ним.
— Радуйтесь! — кричит он им. — Это всё я,
Плохиш, сделал. Я дров нарубил, я сена натащил, и зажёг я все ящики с чёрными
бомбами, с белыми снарядами да с жёлтыми патронами. То-то сейчас грохнет!
Обрадовались тогда буржуины, записали поскорее
Мальчиша-Плохиша в своё буржуинство и дали ему целую бочку варенья да целую
корзину печенья.
Сидит Мальчиш-Плохиш, жрёт и радуется.
Вдруг как взорвались зажжённые ящики! И так грохнуло, будто
бы тысячи громов в одном месте ударили и тысячи молний из одной тучи сверкнули.
— Измена! — крикнул Мальчиш-Кибальчиш.
— Измена! — крикнули все его верные мальчиши. Но
тут из-за дыма и огня налетела буржуинская сила, и скрутила и схватила она
Мальчиша-Кибальчиша.
Заковали Мальчиша в тяжёлые цепи. Посадили Мальчиша в
каменную башню. И помчались спрашивать: что же с пленным Мальчишем прикажет
теперь Главный Буржуин делать? Долго думал Главный Буржуин, а потом придумал и
сказал:
— Мы погубим этого Мальчиша. Но пусть он сначала
расскажет нам всю их Военную Тайну. Вы идите, буржуины, и спросите у него:
— Отчего, Мальчиш, бились с Красной Армией Сорок Царей
да Сорок Королей, бились, бились, да только сами разбились?
— Отчего, Мальчиш, и все тюрьмы полны, и все каторги
забиты, а все жандармы на углах, и все войска на ногах, а нет нам покоя ни в
светлый день, ни в тёмную ночь?
— Отчего, Мальчиш, проклятый Кибальчиш, и в моём
Высоком Буржуинстве, и в другом — Равнинном Королевстве, и в третьем — Снежном
Царстве, и в четвёртом — Знойном Государстве в тот же день в раннюю весну и в
тот же день в позднюю осень на разных языках, но те же песни поют, в разных
руках, но те же знамёна несут, те же речи говорят, то же думают и то же делают?
Вы спросите, буржуины:
— Нет ли, Мальчиш, у Красной Армии военного секрета?
И пусть он расскажет секрет.
— Нет ли у наших рабочих чужой помощи? И пусть он
расскажет, откуда помощь.
— Нет ли, Мальчиш, тайного хода из вашей страны во все
другие страны, по которому как у вас кликнут, так у нас откликаются, как у вас
запоют, так у нас подхватывают, что у вас скажут, над тем у нас задумываются?
Ушли буржуины, да скоро назад вернулись:
— Нет, Главный Буржуин, не открыл нам Мальчиш-Кибальчиш
Военной Тайны. Рассмеялся он нам в лицо.
— Есть, — говорит он, — и могучий секрет у
крепкой Красной Армии. И когда б вы ни напали не будет вам победы.
— Есть, — говорит, — и неисчислимая помощь, и
сколько бы вы в тюрьмы ни кидали, всё равно не перекидаете, и не будет вам
покоя ни в светлый день, ни в тёмную ночь.
— Есть, — говорит, — и глубокие тайные ходы.
Но сколько бы вы не искали, всё равно не найдёте. А и нашли бы, так не
завалите, не заложите, не засыплете. А больше я вам, буржуинам, ничего не
скажу, а самим вам, проклятым, и ввек не догадаться.
Нахмурился тогда Главный Буржуин и говорит:
— Сделайте же, буржуины, этому скрытному
Мальчишу-Кибальчишу самую страшную муку, какая только есть на свете, и
выпытайте от него Военную Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без
этой важной Тайны.
Ушли буржуины, а вернулись теперь они не скоро.
Идут и головами покачивают.
— Нет, — говорят они, — начальник наш Главный
Буржуин. Бледный стоял он, Мальчиш, но гордый, и не сказал он нам Военной
Тайны, потому что такое уж у него твёрдое слово. А когда мы уходили, то
опустился он на пол, приложил ухо к тяжелому камню холодного пола, и, ты
поверишь ли, о Главный Буржуин, улыбнулся он так, что вздрогнули мы, буржуины,
и страшно нам стало, что не услышал ли он, как шагает по тайным ходам наша
неминучая погибель?…
— Это не по тайным… это Красная Армия скачет! —
восторженно крикнул не вытерпевший октябрёнок Карасиков.
И он так воинственно взмахнул рукой с воображаемой саблей,
что та самая девчонка, которая ещё недавно, подскакивая на одной ноге,
безбоязненно дразнила его «Карасик-ругасик», недовольно взглянула на него и на
всякий случай отодвинулась подальше.
Тут Натка оборвала рассказ, потому что издалека раздался
сигнал к обеду.
— Досказывай, — повелительно произнёс Алька,
сердито заглядывая ей в лицо.
— Досказывай, — убедительно произнёс
раскрасневшийся Иоська. — Мы за это быстро построимся.
Натка оглянулась. Никто из ребятишек не поднимался. Она
увидела много-много ребячьих голов — белокурых, тёмных, каштановых,
золотоволосых. Отовсюду на неё смотрели глаза — большие, карие, как у Альки,
ясные, васильковые, как у той синеглазой, что попросила сказку, узкие, чёрные
как у Эмине, и много-много других глаз — обыкновенно весёлых и озорных, а
сейчас задумчивых и серьёзных.
— Хорошо, ребята, я доскажу.
… И стало нам страшно, Главный Буржуин, что не услышал ли
он, как шагает по тайным ходам наша неминучая погибель?
— Что это за страна? — воскликнул тогда удивлённый
Главный Буржуин. — Что же это такая за непонятная страна, в которой даже
такие малыши знают Военную Тайну и так крепко держат своё твёрдое слово?
Торопитесь же, буржуины, и погубите этого гордого Мальчиша. Заряжайте же пушки,
вынимайте сабли, раскрывайте наши буржуинские знамёна, потому что слышу я, как
трубят тревогу наши сигнальщики и — машут флагами наши махальщики. Видно, будет
у нас сейчас не лёгкий бой, а тяжёлая битва.
— И погиб Мальчиш-Кибальчиш… — произнесла Натка.
При этих неожиданных словах лицо у октябрёнка Карасикова
сделалось вдруг печальным, растерянным, и он уже не махал рукой.
Синеглазая девчурка нахмурилась, а веснушчатое лицо Иоськи
стало злым, как будто его только что обманули или обидели. Ребята заворочались,
зашептались, и только Алька, который знал уже эту сказку, один сидел спокойно.
— Но… видели ли вы, ребята, бурю? — громко
спросила Натка, оглядывая приумолкших ребят. — Вот так же, как громы,
загремели и боевые орудия. Так же, как молнии, засверкали огненные взрывы. Так
же, как ветры, ворвались конные отряды, и так же, как тучи, пронеслись красные
знамёна. Это так наступала Красная Армия.
А видели ли вы проливные грозы в сухое и знойное лето? Вот
так же, как ручьи, сбегая с пыльных гор, сливались в бурливые, пенистые потоки,
так же при первом грохоте войны забурлили в Горном Буржуинстве восстания, и
откликнулись тысячи гневных голосов и из Равнинного Королевства, и из Снежного
Царства, и из Знойного Государства.
И в страхе бежал разбитый Главный Буржуин, громко проклиная
эту страну с её удивительным народом, с её непобедимой армией и с её
неразгаданной Военной Тайной.
А Мальчиша-Кибальчиша схоронили на зелёном бугре у Синей
Реки. И поставили над могилой большой красный флаг.
Плывут пароходы — привет Мальчишу
!
Пролетают лётчики — привет
Мальчишу!
Пробегают паровозы — привет
Мальчишу!
А пройдут пионеры — салют
Мальчишу!
Вот вам, ребята, и вся сказка.
Рано утром, когда большая вода уже схлынула, к Сергею подбежал
десятник Дягилев. Он запыхался и оттолкнул старика татарина, который тихо и
бестолково жаловался Сергею на то, что его обсчитали.
— Нет, вы подумайте! Ну и народ! Головы им рвать надо…
Где Шалимов? Скажите, Сергей Алексеевич, чтобы этого чёрта Шалимова сейчас же
сюда позвали.
— Зачем чёрта? Зачем ругаешься? — раздался из-за
кустов равнодушный голос Шалимова. — Ты дело говори, а то кричит-пищит,
как петух под лисицей. Ну, на что тебе нужен Шалимов?
— Ночью замок сорвали, — плачущим голосом объяснил
Дягилев. — Начисто. Вместе с пробоем. Ружьё украли, двустволку. Шкатулка
запертая стояла. В ней шестьдесят рублей казённых денег, документы, ведомости,
расписки. Что же это такое, Сергей Алексеевич? — недоуменно разводя
руками, спросил Дягилев.
И, обернувшись к кучке насторожившихся татар, он погрозил
кулаком.
— Зачем кулаком махаешь? — всё так же невозмутимо
переспросил Шалимов. — Воры есть русские, воры есть татары. Всякие есть
воры. Зачем, пустой человек, зря кулаком махать?
Шалимов сердито вздёрнул брови и укоризненно добавил:
— Вон татары землю копают, а вон твой русский идет,
водки напился. Разве хороший человек с утра напивается?
И точно, подошёл вдрызг пьяный дядёк и, неуклюже погрозив
Шалимову, бессмысленно рассмеялся.
— Спать, спать иди! — ловко выпирая пьяного,
прикрикнул смутившийся Дягилев. — И что за народ! Что за народ! —
скороговоркой докончил он и беспомощно махнул рукой.
Сергей приказал рыть к скату метровую канаву и рубить
крепёжные стойки. Он обернулся, отыскивая того старика, который жаловался, что
его обсчитали, но старика уже нигде не было. Тогда вместе с Дягилевым он пошёл
вниз, к дощатому бараку, где помещалась десятниковская конторка.
Рассерженный Дягилев ругал теперь и русских, и татар, и
всех, кого попало.
— Как хотите, Сергей Алексеевич, а работать я, право,
не согласен. Пусть Шалимов остаётся. Мотаешься, мотаешься… Всюду ругань, всем
не так. А тут ещё вон что!
Ни дягилевской двустволки, ни шестидесяти рублей Сергею не
было жалко, но он крепко досадовал, что вместе с денежной шкатулкой пропали
ведомости и документы. Он приказал заявить в милицию, а сам, протирая сонные
глаза, вышел из барака.
По пути на первый участок Сергей опять увидел всё того же
пьяного. Пьяный этот стоял, прислонившись к выступу, и нескладно пел про
субботу и про день ненастный, когда нельзя в поле работать. Сергей хотел
подойти и спросить, что за беда и почему человек напился спозаранку. Но пьяный
тут же свалился под кусты и заснул.
На первом участке работа шла своим чередом. Здесь молодой
вихрастый бригадир огорчённо рассказывал, что сто восемьдесят метров жёлоба уже
проложено и что было бы больше, да, опасаясь прорыва воды, всю ночь они
перетаскивали материалы в гору.
Сергей пообещал прислать от Дягилева пару лошадей и десяток
чернорабочих.
Выбравшись на берег под горячее солнце, Сергей почувствовал,
что ему крепко хочется спать, но надо было ещё повидать Альку. Из-за Альки он
взял этот отпуск. Из-за Альки он согласился проследить за работами по прокладке
водопровода. И всё-таки с Алькой приходилось встречаться ему редко. Сама работа
была пустяковая. Но всё что-то не ладилось. Например, совсем недавно, перед его
приездом, пропало сорок лопат. И вовсе уж бестолково вынули двести кубометров
земли не оттуда, откуда было надо.
Сергей наскоро выкупался, вымыл грязные сапоги, одёрнул
помятый френч и пошёл к лагерю.
За обедом звеньевой Иоська спросил у Владика, почему тот
вчера не был ни на спортивном кружке, ни на отрядной площадке.
Насторожившийся Владик открыл рот, чтобы сразу соврать,
будто бы он работал в мастерской. Но тут, как назло, раздавая мороженое,
подошёл дежурный по столу пионер Башкатов, а при нём нельзя было соврать,
потому что он сам вчера в мастерской был за старшего. Чтобы замять разговор,
Владик быстро повернулся и как бы нечаянно опрокинул Иоськину вазочку с
мороженым. Но это вышло неловко, и всем было видно, что опрокинул Владик
нарочно.
— Хулиган! — рассердился Иоська и быстро выхватил
из рук Башкатова то мороженое, которое Башкатов протягивал Владику.
Все рассмеялись, а Владик рванул вазочку, и мороженое
плюхнулось в салатник.
Поднялся шум, чуть не драка, а кончилось тем, что подошёл
дежурный по лагерю и Владика с позором выставили из-за стола. Обозлённый Владик
показал Иоське кулак и тотчас же ушёл прочь.
Сразу же после обеда Натка отправилась к берегу, в штаб. Там
на сегодня был назначен совет вожатых — готовились к общелагерному костру
третьей смены, который был назначен на послезавтра.
Во время перерыва, Алёша Николаев спросил:
— Что это, Шегалова, ребята сегодня всё время гудят,
спорят… Сказка, сказка… Я что-то ничего не понял. Про что ты им рассказывала?
— Сказку, Алёша, рассказывала. Хорошая сказка.
— Отчего вздумалось тебе рассказывать сказку? Ну,
рассказала бы что-нибудь про настоящее. Вот, например, читала ты, опять пионер
предотвратил железнодорожное крушение? Взяла бы и рассказала.
— Рассказала уже, — рассмеявшись, ответила
Натка. — Ну, говорят шёл, ну, увидел, что у рельсы гайка развинтилась, ну,
побежал и сказал сторожу. Это что! Так и каждый из нас обязательно сделал бы. А
ты вот послушай… «Заковали Мальчиша в тяжёлые цепи. Посадили Мальчиша в
каменную башню. И помчались спрашивать: что же теперь Главный Буржуин прикажет
с пленным Мальчишем делать?»
— Чёрт тебя знает, что ты городишь, Натка! —
перебил её Алёша. — Какой Главный Буржуин? Кого заковали?
— Мальчиша заковали! — настойчиво повторила Натка.
И тотчас же успокоила: — А про крушение я ещё раз обязательно расскажу. Сама
знаю… транспорт, грузопотоки… Первый год, что ли? — И, неожиданно
улыбнувшись, она повторила: — «Плывут пароходы — привет Мальчишу! Бегут
паровозы — привет Мальчишу!» Это тебе что! Не транспорт, что ли?
А пройдут, Алёша, пионеры — салют Мальчишу! Эх, ты…
гайка! — рассмеявшись, закончила Натка, и, схватив Алёшу за руку, она
потащила его на крыльцо, мимо которого шумно волокли на площадку новый огромный
плакат.
После совещания Натка вспомнила, что ещё не готовы к
празднику костюмы для отрядных танцорок. На складе она выбрала охапку ярких
лоскутьев, связку разноцветных лент и свёрток глянцевой бумаги. Чтобы не
возвращаться круговой дорогой, она прошла напрямик. Но вышло не совсем ладно.
Кустарник вскоре сомкнулся так плотно, что Натке приходилось поминутно останавливаться,
а бесчисленные случайные тропки петляли и разбегались совсем не туда, куда было
надо.
Вдруг что-то больно царапнуло пониже колена. Натка охнула и
увидела что это колючая проволока.
— Я вас, бездельники! Я вот вас хворостиной! —
раздался грозный голос.
Кусты за изгородью раздвинулись, и перед Наткой оказался
распоясанный, босоногий Гейка.
Увидев нагружённую поклажей Натку, Гейка сконфузился и,
насупившись, объяснил:
— Сторож в баню пошёл, а ребятишки в сад лазят. Груши
ещё вовсе зелёные, твёрдые — кабан не раскусит. Всё равно лезут. Вечор двоих
ваших поймал. «Стыдно, — говорю. — Вас голоштанных, и пирожными
кормят и мороженым. Всякие вам повара, доктора, а вы вон что». По-настоящему
надо бы их крапивой, да вижу — скраснели. Такие негодники! Отобрал я у них
зелёные груши, дал по спелому яблоку. Всё одно стоят и молчат. «Ладно, —
говорю им, — бегите. Эх вы… босоногая диктатура!»
Гейка улыбнулся. Он показал Натке дорогу, постоял, глядя ей
вслед, и, всё ещё продолжая чему-то улыбаться, с шумом исчез за кустами.
Натка взобралась на бугор, нырнула в орешник и, услышав
голоса, раздвинула ветви. Перед ней оказалась небольшая обрывистая поляна, и
здесь, не дальше чем в десяти шагах, лежали Сергей и Алька.
Конечно, надо было незаметно отойти, но, как назло, концы цветных
лоскутьев запутались в колючках, и теперь Натка стояла, боясь шелохнуться,
чтобы не заметили и не подумали, будто она прячется нарочно.
— Папка, — предложил Алька, — знаешь, давай
споём нашу любимую песню. То ты уедешь, то ты приедешь, а мы не поём да не
поём.
— Спой лучше один, Алька. Я ночью на работе сто раз
кричал, ругался, и у меня горло охрипло.
— А ты бы без крику, — посоветовал Алька. —
Ну, давай начинай, и я тоже.
Это была хорошая песня. Это была песня о заводах, которые
восстали, об отрядах, которые, шагая в битву, смыкались всё крепче и крепче, и
о героях-товарищах, которые томились в тюрьмах и мучились в холодных застенках.
И странно: теперь, когда на пустой полянке смешной
октябрёнок Алька, подёргивая отца за рукав и покачивая в такт головой, звонко
распевал эту замечательную песню, вдруг показалось Натке, что всё хорошо и что
работать ей весело.
Вот-вот, поднимая ребят, ударит колокол, и с шумом, с визгом
сорвётся с постелей весь её неугомонный отряд. А Владик с Толькой, вероятно,
уже и так проснулись и в ожидании сигнала ёрзают, сорванцы, по койкам и,
конечно, мешают другим спать.
«А много нашего советского народа вырастает», —
прислушиваясь к песне, подумала Натка. Выдёргивая зацепившийся лоскут, она
обломала ветку и испуганно притихла.
— Папка, — заглядывая Сергею в лицо, спросил
Алька, — отчего это, когда мы поём «Заводы, вставайте» и «шеренги
смыкайте», то всё хорошо и хорошо. А вот как допоём до «товарищей в тюрьмах, в
застенках холодных», то ты всегда лежишь и глаза жмуришь.
— Отчего же всегда? — ответил Сергей. —
Солнце в глаза светит, оттого и жмурю.
— А когда луна? — помолчав немного, переспросил
Алька.
— А когда луна, то от луны. Вот какой ты чудак, Алька!
— А когда ни солнце, ни звёзды, ни луна? — громко
и уже настойчиво повторил Алька. — Я и сам знаю почему.
Он вскочил, протянул руку, показывая куда-то под обрыв,
вниз, на серые камни. Молча взглянул на отца и быстро поднял руку, точно
отдавая салют почему-то такому, чего удивлённая Натка так и не смогла увидеть.
Натка подвинулась. Из-под её ног с шумом покатились камешки. Алька обернулся, и
теперь Натке уже не оставалось ничего, кроме как спрыгнуть навстречу.
— Это и есть она самая! — закричал Алька, глядя на
запутавшуюся в цветных лентах и лоскутьях девушку.
— Наташа? — догадался Сергей.
— Я и есть самая, — подтвердила Натка.
— Ну, что Алька?
— Бегает, балуется. Такой… — Натка
запнулась, — такой малыш. Не дёргай, Алька, за ленты. Мы из них к
празднику Эмине костюм сделаем. Вы ещё с нею не поссорились?
— Нет, не поссорились, — ответил Алька. — Это
мы с Васькой Бубякиным уже подрались. Он берёт, а я не даю. Он говорит: дай! А
я — не дам. Он меня — раз. А я его — раз, раз тоже. Только мы уже опять два
раза помирились.
И, обернувшись к отцу, Алька объяснил:
— Эмине — это маленькая девчонка такая, весёлая…
башкирка. Сегодня плаксун Карасиков стал реветь: муу! муу! Она подпрыгнула,
хохочет, скачет около него на одной ноге да по-башкирскому дразнится:
тыр-быр-тыр, бур-тыр-тыр… Да быстро так, а сама всё скачет, скачет. Очень
хорошая башкирка. Только боится, когда её за пятки схватишь: орёт на всю
палату.
Издалека загудел сигнальный колокол. Натка заторопилась:
— Алька ко мне? Или вы его с собой возьмёте?
— Нет, не с собою, — ответил, поднимаясь,
Сергей. — Пойду отдохну, потом к озеру, а с утра в Ялту. Ну, бегите.
Значит, послезавтра увидимся.
— Обязательно послезавтра, — приказал
Алька. — Вечером будет костёр, музыка, а потом… Нет, лучше не скажу.
Придёшь, тогда сам увидишь.
Они убежали.
Сергей постоял, подошёл к обрыву, куда только что молча
показывал Алька. Он поглядел вниз и тоже улыбнулся, как будто бы и он что-то
видел там, меж глыбами серого влажного камня. Потом он свистнул, одёрнул ремень
и зашагал вниз, на ходу припоминая, что надо послать на первый участок
обещанных лошадей и надо разыскать того старика татарина, который жаловался,
что его обсчитали.
Бригадиру Шалимову Сергей верил не очень.
|
