III
Матросы сели на холмике, заросшем вереском и волчьими
ягодами. Прохладная тень кустов дрожала на их унылых и раздраженных лицах. Фук,
более хладнокровный, человек факта, далек был от мысли предпринимать какие-либо
шаги после сказанного капитаном; но саркастический, нервный Сигби не так легко
успокаивался, мирясь с действительностью. Развязывая отвергнутый узелок, он не
переставал бранить Голубых Братьев и называть капитана приличными случаю
именами, вроде дохлой морской свиньи, сумасшедшего кисляя и т.д.
— Вот пирог с ливером, — сказал Сигби. —
Хороший пирожок, честное слово. Что за корочка! Прямо как позолоченная. А вот
окорочок, Фук; раз капитан брезгует нашим угощением, съедим сами. Грог
согрелся, но мы его похолодим в соседнем ручье. Да, Фук, настали черные дни.
— Жаль, хороший был капитан, — сказал Фук. —
Право, капиташа был в полной форме. Тяжеловат на руку, да; и насчет словесности
не стеснялся, однако лишнего ничего делать не заставлял.
— Не то, что на «Сатурне» или «Клавдии», — вставил
Сигби, — там, если работы нет, обязательно ковыряй что-нибудь. Хоть пеньку
трепли.
— Свыклись с ним.
— Сухари свежие, мясо свежее.
— Больного не рассчитает.
— Да что говорить!
— Ну, поедим!
Начав с пирога, моряки кончили окороком и глоданием кости.
Наконец швырнув окорочную кость в кусты, они принялись за охлажденный грог.
Когда большой глиняный кувшин стал легким, а Фук и Сигби тяжелыми, но веселыми,
повар сказал:
— Друг, Фук, не верится что-то мне, однако, чтобы такой
моряк, как наш капитан, изменил своей родине. Свыкся он с морем. Оно кормило
его, кормило нас, кормит и будет кормить много людей. У капитана ум за разум
зашел. Вышибем его от Голубых Братьев.
— Чего из них вышибать, — процедил Фук, —
когда разума нет.
— Не разум, а капитана.
— Трудновато, дорогой кок, думаю я.
— Нет, — возразил Сигби, — сам я
действительно не знаю, как поступить, и не решился бы ничего придумать. Но
знаешь что? — Спросим старого Бильдера.
— Вот тебе на! — вздохнул Фук. — Чем здесь
поможет Бильдер?
— А вот! Он в этих делах собаку съел. Попутайся-ка, мой
милый, семьдесят лет по морям — так будешь знать все. Он, — Сигби сделал
таинственные глаза, — он, Бильдер, был тоже пиратом, в молодости, да,
грешил и… тсс!.. — Сигби перекрестился. — Он плавал на голландской
летучке.
— Врешь! — вздрогнув, сказал Фук.
— Упади мне эта сосна на голову, если я вру. Я сам
видел на плече у него красное клеймо, которое, говорят, ставят духи Летучего
Голландца, а духи эти без головы, и значит, без глаз, а поэтому сами не могут
стоять у руля, и вот нужен им бывает всегда рулевой из нашего брата.
— Н-да… гм… тпру… постой… Бильдер… Так это, значит, в
«Кладбище кораблей»?!
— Вот, да, сейчас за доками.
— И то правда, — ободрился Фук. — Может, он и
уговорит его не продавать «Марианну». Жаль, суденышко-то очень замечательное.
— Да, обидно ведь, — со слезами в голосе сказал
Сигби, — свой ведь он, Дюк этот несчастный, свой, товарищ, бестия морская.
Как без него будем, куда пойдем? На баржу, что ли? Теперь разгар навигации, на
всех судах все комплекты полны; или ты, может быть, не прочь юнгой трепаться?
— Я? Юнгой?
— Так чего там. Тронемся к старцу Бильдеру. Заплачем, в
ноги упадем: помоги, старый разбойник!
— Идем, старик!
— Идем, старина!
И оба они, здоровые, в цвете сил люди, нежно называющие друг
друга «стариками», обнявшись, покинули холм, затянув фальшивыми, но
одушевленными голосами:
Позвольте вам сказать, сказать,
Позвольте рассказать,
Как в бурю паруса вязать,
Как паруса вязать.
Позвольте вас на саллинг взять,
Ах, вас на саллинг взять,
И в руки мокрый шкот вам дать,
Вам шкотик мокрый дать…
|
