III
Туземная двухколесная тележка переехала дорогу под самым
носом Гупи. Миновав облако едкой пыли, Гупи увидел незнакомого человека,
шагавшего навстречу, и невольно остановился. Этого человека он не помнил, но в
то же время как будто встречал его. Смутное воспоминание о голландском бароке
подстрекнуло природное любопытство Гупи, он снял шляпу и поклонился.
— Э! — сказал Гупи, прищуриваясь. — Вы из
города?
— Еще не был в городе, — возразил Горн, сдержав
шаг, — и едва ли пойду туда.
— Ну да, ну да! — осклабился Гупи. — Я так и
думал. Я узнал вас по голосу. Неделю назад вы высадились в маленькой бухте, так
ведь?
— Я высадился в маленькой бухте, это верно, —
проговорил, соображая. Горн, — но я не думаю, чтобы встречался с вами.
Гупи захохотал, подмигивая.
— Астис и Дрибб держали пари, — сказал он,
успокаиваясь. — Я ушел с Дриббом, Астис уверял всех, что вы провалились
сквозь землю. Сыграли вы шутку с ним, черт побери!
— Теперь я, кажется, припоминаю, — сказал
Горн. — Да, я несомненно чувствовал ваше присутствие в темноте.
— Вот, вот! — закивал Гупи, потея от удовольствия
поболтать. — А почему вы не пошли с Астисом?
— Скажу правду, — улыбнулся Горн, —
откровенно говоря, мне было совестно затруднять столь почтенных людей. Другой
солгал бы вам и сказал, что все вы показались ему глупыми, болтливыми и
чересчур любопытными, но я
— другое дело. Чувствуя расположение к вам, я не хочу
лгать.
Он произнес это с совершенно спокойным выражением лица, и
Гупи, приняв за чистую монету замаскированное оскорбление, расползся в
самодовольной улыбке.
— Ну, ну, — снисходительно возразил он, —
велика важность! А вы, честное слово, хороший парень, вы мне нравитесь. Моя
ферма в полумиле отсюда; кусок жареной свинины и стакан пива, а? Что вы на это
скажете?
— Пойдемте, — согласился, помолчав, Горн.
Самоуверенные манеры колониста забавляли его, он спросил: — Сколько у вас
жителей?
— Много, — пропыхтел Гупи, взмахивая рукой. —
С тех пор, как пароходное сообщение приблизило нас к материку, то и дело
высаживаются разные проходимцы, толкаются здесь, берут участки, а через год
улепетывают в город, где есть женщины и все, от чего трудно отвыкнуть.
Лабиринт зеленых изгородей, полный сухой пыли, змеился по
отлогому возвышению. Ноги Горна по щиколотку увязали в красноватом песке; пыль
щекотала ноздри. Гупи рассказывал:
— Женщин здесь встретите реже, чем змей. В прошлом году
на прачку, выехавшую сюда за сто миль, устроили настоящий аукцион. Посмотрели
бы вы, как она, подбоченившись, стояла на прилавке «Зеленой раковины»! Три
человека переманивали ее друг у друга и в конце концов пошли на уступки: одного
разыскали в колодце… а двое так и живут с ней.
Гупи перевел дух и продолжал далее. По его словам, не более
половины жителей имели семейства и жили с белыми женщинами, остальные
довольствовались туземками, соблазненными перспективой безделья и цветной
тряпкой, в то время как отцы их валялись рядом с бутылками, оставленными
сметливым женихом.
Пришлое население, почти все бывшие ссыльные или дети их,
дезертиры из отдаленных колоний, люди, стыдившиеся прежнего имени,
проворовавшиеся служащие — вот что сгрудилось в количестве ста дымовых труб
около первоначального крошечного поселка, основанного двумя бывшими
каторжниками. Один умер, другой еще таскал из дома в дом свое изможденное
пороками дряхлое тело, здесь ужиная, там обедая и везде хныкая об имуществе,
проигранном в течение одной ночи более удачливому мерзавцу.
— Вот дом, — сказал Гупи, протягивая негнущуюся
ладонь фермера к высокому, напоминающему башню строению. — Это мой
дом, — прибавил он. В лице его легла тень тупой важности. — Хороший
дом, крепкий. Хотя бы для губернатора.
Высокая изгородь тянулась от двух углов здания, охватывая
кольцом невидимое снаружи пространство. Заложив руки в карманы и задрав голову,
Гупи прошел в ворота.
Горн осмотрелся, пораженный своеобразным величием свиного
корыта, царствовавшего в этом углу. Раскаленная духота двора дышала нестерпимым
зловонием, мириады лоснящихся мух толклись в воздухе; зеленоватая навозная жижа
липла к подошвам, визг, торопливое хрюканье, острый запах свиных туш — все это
разило трепетом грязного живого мяса, скученного на пространстве одного акра.
Толстые, желтые туловища двигались во всех направлениях, трясясь от собственной
тяжести. Двор кишел ими; огромные, с черной щетиной, борова, нескладные,
вихляющиеся подростки, розовые, чумазые поросята, беременные, вспухшие самки,
изнемогающие от молока, стиснутого в уродливо отвисших сосцах, — тысячи
крысиных хвостов, рыла, сверкающие клыками, разноголосый, режущий визг, шорох
трущихся тел — все это пробуждало тоску по мылу и холодной воде. Гупи сказал:
— А вот это мои свинки! Каково?
— Недурно, — ответил Горн.
— Каждый месяц продаю дюжины две, — оживился Гупи,
с наслаждением раздувая ноздри. — Это самые спокойные животные. И возни
почти никакой. Иногда, впрочем, они пожирают маленьких — и тут уже смотри в
оба. Я люблю свое дело. Посмотришь и думаешь: вот слоняется ленивое, жирное
золото; стоит его немножечко пообчистить, и ваш карман рвется от денег. Мысль
эта мне очень нравится.
— Свиньи красивы, — сказал Горн.
Гупи потер лоб и сморщился. Горн раздражал его, у этого человека
был такой вид, как будто он много раз видел свиней и Гупи.
— Я собирался уйти, — заговорил Горн, — но
вспомнил, что хочу пить. Если у вас есть вино — хорошо, нет — не надо.
— Есть туземное пиво, «сахха». — Гупи дернулся по
направлению к дому.
— Из саго. Не пили? Попробуйте. Вскружит голову, как
Эстер.
Неуютная, почти голая комната, куда вошел Горн, смягчалась
ослепительным блеском неба, врывавшегося в окно; на его синем четыреугольнике
толпились остроконечные листья и перистые верхушки рощи. Гупи схватил палку и
громко треснул ею об стол.
Полуголое существо, с прической, напоминающей папские тиары,
вышло из боковой двери. Это была женщина. Плечи ее прикрывал бумажный платок.
Темное лицо с выпуклыми, как бы припухшими губами неподвижно осматривало мужчин.
— Дай пива, — коротко бросил Гупи, усаживаясь за
стол.
Горн сел рядом. Женщина с темным телом внесла кувшин, кружки
и не уходила. Продолговатые быстрые глаза ее скользили по рукам Горна, костюму
и голове. Она была не старше восемнадцати лет; грубую миловидность ее
приплюснутого лица сильно портила блестящая жестяная дужка, продетая в ухо.
— Не торчи здесь, — сказал Гупи. — Уйди.
Верхняя губа девушки чуть-чуть приподнялась, блеснув
полоской зубов. Она вышла, сонно передвигая ногами.
— Я с ней живу, — объяснил Гупи, высасывая
стакан. — Идиотка. Они все идиоты, хуже негров.
— Я думал, что у вас нет… женщины, — сказал Горн.
— Женщины у меня нет, — подтвердил Гупи. — Я
не женат и любовниц не завожу.
— Здесь только что была женщина. — Горн пристально
посмотрел на Гупи.
— А может быть, я ошибся…
Гупи расхохотался.
— Женщинами я называю белых, — гордо возразил он,
поуспокоившись и принимая несколько презрительный тон. — А это… так. Я не
старик… понимаете?
— Да, — сказал Горн.
Он сидел без мыслей, рассеянный; все окружающее казалось ему
острым и кислым, как вкус «сахха». Гупи боролся с отрыжкой, смешно оттопыривая
щеки и выкатывая глаза.
Пиво кружило голову, холодной тяжестью наливаясь в желудок.
Синий квадрат неба веял грустью. Горн сказал:
— Кружит голову, как Эстер… Вы, кажется, так
выразились.
— Вот именно, — кивнул Гупи. — Только Эстер
не выпьешь, как эту кружку. Дочь Астиса. Несчастье здешних парней. Когда
молодой Дрибб женится, у него будет врагов больше, чем у нас с вами. Сегодня
пятница, и она придет. Если увидите, не делайте глупое лицо, как все прочие,
это ей не в диковину.
— Я посмотрю, — сказал Горн. — Люди мне еще
интересны.
— Вот вы, — Гупи посмотрел сбоку на Горна, —
вы мне нравитесь. Но вы все молчите, черт побери! Как вы думаете жить?
Горн медленно допил кружку.
— В лесах много еды, — улыбнулся он, рассматривая
переносицу собеседника. — Жить-то я буду.
— А все-таки, — продолжил Гупи. — Возиться с
ружьем и местными лихорадками… Клянусь боровом, вы исхудаете за один месяц.
Горн нетерпеливо пожал плечами.
— Это неинтересно, — сказал он, — к тому же
мне пора трогаться. Кофе и порох ждут меня, а я засиделся.
— Не торопитесь! — вскричал Гупи, краснея от
замешательства при мысли, что Горн так-таки и остался нем. — Разве вам
одному веселее?
Горн не успел ответить; Гупи, скорчив любезнейшую гримасу,
повернулся к стукнувшей двери с выражением нетерпеливого ожидания.
— Повернитесь, Горн, — сказал он, блестя
маленькими глазами. — Пришла кружительница голов, — да ну же, какой
вы неповоротливый!
Ироническая улыбка Горна растаяла, и он, с серьезным лицом,
с кровью, медленно отхлынувшей к сердцу, рассматривал девушку. Мысль о красоте
даже не пришла ему в голову. Он испытывал тяжелое, болезненное волнение, как
раньше, когда музыка дарила его неожиданными мелодиями, после которых хотелось
молчать весь день или напиться.
— Гупи, вам нужно подождать, — сказала Эстер,
взглядывая на Горна. Посторонний смущал ее, заставляя придавать голосу
бессознательный оттенок высокомерия. — У отца нет денег.
Гупи позеленел.
— Шути, моя красавица! — прошипел он,
неестественно улыбаясь. — Клади-ка то, что спрятала там… ну!
— Мне шутить некогда. — Эстер подошла к столу и
уперлась ладонями о его край. — Нет и нет! Вам нужно подождать с месяц.
И в тот короткий момент, когда Гупи набирал воздуху, чтобы
выругаться или закричать, девушка улыбнулась. Это было последней каплей.
— Радуйся! — закричал Гупи, вскакивая и
бегая. — Ты смеешься! А даст ли мне твой отец хоть грош, когда я буду
околевать с голода? Я роздал тысячи и должен теперь ждать! Клянусь головой
бабушки, мне надоело! Я подаю в суд, слышишь, вертушка?
Горн встал.
— Я не хочу мешать, — сказал он.
— Эстер, — заговорил Гупи, — вот человек из
страны честных людей, — спроси-ка его, можно ли не держать слова?
Девушка пристально посмотрела в лицо Горна. Смущенный, он
повернул голову; эти матовые, черные глаза как будто приближались к нему. Гупи
ерошил волосы.
— Прощайте, — сказал Горн, протягивая руку.
— Приходите, — проворчал Гупи, — но вы меня
беспокоите. Ах, деньги, деньги! — Он сделал усилие и продолжал: — Надеюсь,
вы сделаетесь поразговорчивее. Если бы вы взяли участок!
Горн вышел во двор и, остановившись, прислушался. Сверху
доносились возбужденные голоса. Он тронулся, попадая в лужи воды и слякоть,
истыканную ногами.
Торопливое дыхание заставило его обернуться. Эстер шла
рядом, слегка придерживая короткую полосатую юбку и оживленно размахивая
свободной рукой. Горн молчал, подыскивая слова, но она предупредила его.
— Вы тот самый, что высадился неделю назад?
У нее был чистый и медлительный голос, звуки которого,
казалось, пронизывали все ее тело, выражая лицом и взглядом то же, что говорит
рот.
— Тот самый, — подтвердил Горн. — А вы — дочь
Астиса?
— Да. — Эстер поправила косы, сбившиеся под
остроконечной туземной шляпой. — Но жить здесь вам не придется.
Горн улыбнулся так, как улыбаются взрослые, слушая умных
детей.
— Почему?
— Здесь работают. — Высокие брови девушки
задумчиво напряглись. — У вас руки, как у меня.
Она вытянула свои украшенные кольцами руки, смуглые и
маленькие, и тотчас же их опустила. Она сравнивала этого человека с дюжими
молодцами ферм.
— Вам нечего делать здесь, — решительно сказала
она. — Вы из города и кажетесь господином. Здесь нет ничего хорошего.
— Есть, — серьезно возразил Горн. — Озеро. И
мой дом там.
Она даже остановилась.
— Дом? Там жили пять лет назад, но все выгорело.
— Эстер, — сказал Горн, — теперь вы видите,
что и я умею работать. Я создал его в шесть дней, как бог — небо и землю.
Они вышли за изгородь, напутствуемые оглушительным
хрюканьем, и шли рядом, погружая ноги в горячий красноватый песок. Эстер
засмеялась медленным, как и ее голос, смехом.
— Горожане любят шутить.
— Нет, я не вру. — Горн повернул голову и коротко
посмотрел в яркое лицо девушки. — Да, я буду здесь жить. Без дела.
Он видел ее полураскрытый от уважения рот, удивленные глаза
и чувствовал, что ему не скучно. Наступило молчание.
Клуб пыли, сверкающий босыми пятками и бронзовым телом,
мчался наперерез. Горн задержал шаги. Пыль улеглась; что-то невообразимо
грязное и изодранное топталось перед ним, размахивая длинными, как у обезьяны,
руками. Эти странные телодвижения сопровождались сиплыми выкриками и вздохами,
похожими на рыдания.
— Бекеко, — сказала девушка. — Не бойтесь,
это Бекеко. Он дурачок, смирный парень… Бекеко, ты что?
Разбухшая, с плешинами, голова тыкалась в юбку девушки.
Бекеко радовался, по временам прекращая свои ласки и прилипая к Горну
неподвижными белесоватыми глазами. Он был противен и возбуждал холодное
сожаление. Горн отошел к изгороди.
— Бекеко, иди домой, тварь! — вскричала Эстер,
заметив, что дурак старается ущипнуть ее руку.
Идиот выпрямился, смеясь и повизгивая, как собака.
— Эстер, — сказал он, не переставая
топтаться, — я хочу набрать много полосатых юбок и все принесу тебе. У
меня все колет за щекой!
Эстер сделала испуганное лицо.
— Огонь! — вскричала она. — Бекеко, огонь!
Впечатление этих слов было убийственно. Скорчившись, Бекеко
упал, охватив голову руками и вздрагивая. Спина его тяжело вздымалась и
опускалась.
— Зачем это? — спросил Горн, рассматривая
упавшего.
— Так, — сказала Эстер. — С ним нельзя. Он
привяжется, как собака, и будет ходить за вами, пока не скажешь одно слово:
«огонь». Его кормил брат, но как-то сгорел, пьяный. Дурак боится огня больше
побоев. Я вижу его редко, он больше слоняется по болотам и ест неизвестно что.
Горн закурил трубку.
— Я знал, что вы существуете, — сказал он,
вдавливая пепел, — раньше, чем вы пришли.
Девушка блеснула улыбкой.
— От Гупи, — протянула она. — Он говорит: это
кружительница голов.
— Да, — повторил Горн, — вы — кружительница
голов.
Он снова посмотрел на нее: ни тени смущения. Лицо ее не
выражало ни кокетства, ни благодарности, и он сам испытал некоторое
замешательство, затянувшись табаком глубже, чем обыкновенно.
— Я живу там, — сказала девушка, показывая
налево, — где желтая крыша. Отец любит гостей. Вам куда?
— Кофе, табак и порох, — сказал Горн, загибая три
пальца. — Я иду к ним.
— К Сабо, — поправила девушка. — У вас
штуцер?
— Да.
Эстер кивнула глазами.
— У меня карабин, — сказала она. — Но здесь
трудно достать патроны, мы ездим в город. Я целюсь снизу и попадаю без промаха.
— Вы хотите сказать, что не уверены в том же
относительно меня, — произнес Горн. — Но я не застенчив. Отойдите
вправо.
Он вынул револьвер и, смеясь, поклонился девушке.
— Ведь вам в ту сторону? Шагах в тридцати отсюда вы
видите тоненький ствол? Идя мимо, остановитесь, и если в нем отыщете пулю —
обернитесь.
Теперь он видел спину Эстер, удаляющийся черноволосый
затылок и, прицелившись, едва не чихнул от солнца, заигравшего на
отполированной стали револьвера. Удар выстрела опустил его руку. Эстер шла,
тихонько покачиваясь, и остановилась у дерева.
Обернувшись, она весело махнула рукой, и снова Горну
почудилось, что глаза ее, отделившись, плывут в воздухе.
|
