VI
Изумруда отвели домой, через три часа дали ему овса, а
вечером, когда его поили у колодца, он видел, как из‑за забора подымалась
желтая большая луна, внушавшая ему темный ужас,
А потом пошли скучные дни.
Ни на прикидки, ни на проминки, ни на бега его не водили
больше. Но ежедневно приходили незнакомые люди, много людей, и для них выводили
Изумруда на двор, где они рассматривали и ощупывали его на все лады, лазили ему
в рот, скребли его шерсть пемзой и все кричали друг на друга.
Потом‑он помнил, как его однажды поздним вечером вывели из
конюшни и долго вели по длинным, каменным, пустынным улицам, мимо домов с
освещенными окнами. Затем вокзал, темный трясущийся вагон, утомление и дрожь в
ногах от дальнего переезда, свистки паровозов, грохот рельсов, удушливый запах
дыма, скучный свет качающегося фонаря. На одной станции его выгрузили из вагона
и долго везли незнакомой дорогой, среди просторных, голых осенних полей, мимо
деревень, пока не привели в незнакомую конюшню и не заперли отдельно, вдали от
других лошадей.
Сначала он все вспоминал о бегах, о своем англичанине, о
Ваське, о Назаре и об Онегине и часто видел их во сне, но с течением времени
позабыл обо всем. Его от кого‑то прятали, и все его молодое, прекрасное тело
томилось, тосковало и опускалось от бездействия. То и дело подъезжали новые,
незнакомые люди и снова толклись вокруг Изумруда, щупали и теребили его и
сердито бранились между собою.
Иногда случайно Изумруд видел сквозь отворенную дверь других
лошадей, ходивших и бегавших на воле, иногда он кричал им, негодуя и жалуясь. Но
тотчас же закрывали дверь, и опять скучно и одиноко тянулось время.
Главным в этой конюшне был большеголовый, заспанный человек
с маленькими черными глазками и тоненькими черными усами на жирном лице. Он
казался совсем равнодушным к Изумруду, но тот чувствовал к нему непонятный
ужас.
И вот однажды, ранним утром, когда все конюхи спади, этот
человек тихонько, без малейшего шума, на цыпочках вошел к Изумруду, сам засыпал
ему овес в ясли и ушел. Изумруд немного удивился этому, но покорно стал есть.
Овес был сладок, слегка горьковат и едок на вкус. «Странно, – подумал
Изумруд, – я никогда не пробовал такого овса».
И вдруг он почувствовал легкую резь в животе. Она пришла,
потом прекратилась и опять пришла сильнее прежнего и увеличивалась с каждой
минутой. Наконец боль стала нестерпимой. Изумруд глухо застонал. Огненные
колеса завертелись перед его глазами, от внезапной слабости все его тело стало
мокрым и дряблым, ноги задрожали, подогнулись, и жеребец грохнулся на пол. Он
еще пробовал подняться, но мог встать только на одни передние ноги и опять
валился на бок. Гудящий вихрь закружился у него в голове; проплыл англичанин,
скаля по‑лошадиному длинные зубы. Онегин пробежал мимо, выпятя свой верблюжий
кадык и громко ржа. Какая‑то сила несла Изумруда беспощадно и стремительно
глубоко вниз, в темную и холодную яму. Он уже не мог шевелиться.
Судороги вдруг свели его ноги и шею и выгнули спину. Вся
кожа на лошади задрожала мелко и быстро и покрылась остро пахнувшей пеной.
Желтый движущийся свет фонаря на миг резнул ему глаза и
потух вместе с угасшим зрением. Ухо его еще уловило грубый человеческий окрик,
но он уже не почувствовал, как его толкнули в бок каблуком. Потом все
исчезло – навсегда.
<1907>
|