1
Когда
пробил Священный Час Всеамериканского Ленча, Джордж О'Келли неторопливо и с
преувеличенной старательностью навел порядок на своем столе. В конторе не
должны знать, как он спешит: успех зависит от производимого впечатления, и ни к
чему оповещать всех, что твои мысли за семьсот миль от работы.
Зато на
улице он стиснул зубы и побежал, лишь изредка вскидывая глаза на яркое весеннее
небо, повисшее над самыми головами прохожих. Прохожие глядели вверх, полной
грудью вдыхали мартовский воздух, заполнивший Таймс-сквер, и, ослепленные
солнцем, не видели никого и ничего, кроме собственного отражения в небе.
Но
Джорджу О'Келли, чьи мысли витали за семьсот миль, весенняя улица казалась
мерзкой. Он влетел в подземку и все девяносто пять кварталов с яростью смотрел
на рекламный плакат, очень живо показывавший, что у него есть лишь один шанс из
пяти не остаться через десять лет без зубов. На станции "Сто тридцать
седьмая улица" он прекратил изучение коммерческого искусства, вышел из
подземки и снова побежал: на этот раз он тревожно и неудержимо стремился к себе
домой - в одну-единственную комнату огромного мерзкого доходного дома у черта
на куличках.
И в
самом деле, письмо - священными чернилами на благословенной бумаге - лежало на
комоде; сердце Джорджа застучало на весь город, только что никто не слышал. Он
вчитывался в каждую запятую, помарку, в след от большого пальца с краю; потом
безнадежно повалился на кровать.
С ним
случилось несчастье, одно из тех страшных несчастий, которые сплошь и рядом обрушиваются
на бедняков, коршунами кружат над бедностью. Бедные вечно то идут ко дну, то
идут по миру, то идут по дурной дорожке а бывает, и умеют как-то держаться,
этому тоже учит бедность; но Джордж О'Келли впервые ощутил, что он беден, и
очень удивился бы, если бы кто-нибудь стал отрицать исключительность его
положения.
Не
прошло и двух лет с тех пор, как он с отличием окончил Массачусетский
технологический институт и получил место в строительной фирме на юге Теннесси.
Он с детства бредил туннелями и небоскребами, и огромными приземистыми
плотинами, и высокими трехпилонными мостами, похожими на взявшихся за руки
балерин - балерин ростом с дом, в пачках из тросовых стренг. Ему казалось очень
романтичным изменять течение рек и очертания гор и дарить жизнь бесплодным и
мертвым уголкам земли. Он любил сталь, она виделась ему во сне и наяву - расплавленная
сталь, сталь в брусках и болванках, стальные балки и сталь бесформенной
податливой массой; она ждала его, как холст и краски ждут художника.
Неистощимая сталь, он переплавлял ее в огне своего воображения в прекрасные
строгие формы.
А
теперь он за сорок долларов в неделю служит в страховой компании, повернувшись
спиной к быстро ускользающей мечте. Маленькая темноволосая девушка - причина
этого несчастья, этого страшного, непереносимого несчастья - живет в Теннесси и
ждет, когда он вызовет ее к себе.
Через
четверть часа к нему постучалась женщина, которая от себя сдавала ему комнату в
квартире; она довела его до белого каления заботливым вопросом, не подать ли
ему закусить, раз уж он дома. Он мотнул головой, но это вывело его из
оцепенения, он встал с кровати и написал текст телеграммы:
"Огорчен
письмом ты потеряла мужество как ты можешь думать разрыве глупенькая успокойся
поженимся немедленно уверен проживем..."
После
минутного колебания он принял отчаянное решение и дописал дрожащей рукой:
"...приеду завтра шестичасовым".
Закончив,
он побежал на телеграф у станции подземки. Его достояние не составляло и сотни
долларов, но ведь она пишет, что "издергалась", и ничего не поделаешь
- надо ехать. Он понимал, что означает это "издергалась": она пала
духом, перспектива семейной жизни в бедности и постоянной борьбе за
существование оказалась непосильной для ее любви.
Джордж
О'Келли бегом вернулся в страховую контору - бег вошел у него в привычку, выражая,
по-видимому, то нервное напряжение, в котором он непрерывно находился. Он сразу
постучал в кабинет к управляющему.
-
Мистер Чамберс, я к вам, - объявил он, не успев отдышаться.
- Я вас
слушаю. - Глаза, холодные и непроницаемые, как зимние окна, глянули на него.
- Мне
нужен отпуск на четыре дня.
- Вы же
брали отпуск ровно две недели назад, - сказал изумленный мистер Чамберс.
-
Совершенно верно, - смущенно подтвердил молодой человек, - но сейчас мне
необходим еще один отпуск.
- Куда
вы ездили в прошлый раз? Домой?
- Нет,
я ездил... к одним знакомым в Теннесси.
- Ну, а
куда вам нужно сейчас?
-
Сейчас мне нужно... к одним знакомым в Теннесси.
- Вам
нельзя отказать в постоянстве, - сухо сказал управляющий. Однако, насколько мне
известно, вы у нас работаете не на должности коммивояжера.
- И
все-таки, - в отчаянии произнес Джордж, - мне обязательно нужно туда съездить.
-
Пожалуйста, - согласился мистер Чамберс, - но вам совсем не обязательно
возвращаться. Так что не трудитесь.
- И не
вернусь.
Джордж
и сам удивился не меньше мистера Чамберса, почувствовав, что лицо у него розовеет
от радости. Он был счастлив, он ликовал - впервые за эти полгода ничто его не связывает!
Его глаза наполнились слезами благодарности, и он пылко схватил мистера Чамберса
за руку.
-
Спасибо вам, - сказал он с чувством, - я и не хочу возвращаться. Я, наверное,
сошел бы с ума, если бы вы позволили мне вернуться. Но я как-то не мог сам уйти
с работы, и я вам очень благодарен, что вы все решили за меня.
Он
великодушно махнул рукой, пояснив: "Вы должны мне за три дня, но это
неважно", и кинулся прочь из кабинета. Мистер Чамберс звонком вызвал
стенографистку и спросил, не замечала ли она в последнее время за О'Келли
каких-нибудь странностей. Он занимал свой пост много лет, уволил на своем веку
много людей, и принимали они это по-разному, но чтобы его за это благодарили -
такого еще не было никогда.
|
