 Увеличить |
II
Когда мы
быстро шли по Хау-стрит, я оглянулся на только что покинутый нами дом.
В окошке верхнего этажа маячила тень головы — тень женщины, которая
напряженно, затаив дыхание, смотрела в ночь, ожидая возобновления
сигналов.
Перед
зданием на Хау-стрит, склонившись над перилами и уткнув лицо в шарф,
стоял человек в длинном пальто. Он вздрогнул, когда свет фонаря
в подъезде упал на наши лица.
— Холмс! —
вскричал он.
— Да,
это я, Грегсон! — отозвался мой спутник, здороваясь с сыщиком из
Скотленд-Ярда. — Влюбленные встретились вновь. Что вас привело сюда?
— Очевидно,
то же, что и вас, — сказал Грегсон, — но каким образом вы узнали
об этом деле, ума не приложу.
— Меня
и вас привели разные нити одного и того же запутанного клубка.
Я принимал сигналы.
— Сигналы?
— Да,
из этого окна. Они оборвались на середине. Мы пришли выяснить, почему. Но так
как дело сейчас в верных руках, у меня нет оснований заниматься им
дальше.
— Погодите! —
с жаром крикнул Грегсон. — Скажу вам по чести, мистер Холмс,
с вашей поддержкой я в любом деле чувствую себя увереннее. Этот
подъезд единственный в доме. Ему от нас не уйти.
— Кому?
Кто он такой?
— Наконец-то
перевес на нашей стороне, мистер Холмс. Придется вам с этим
согласиться. — Он сильно ударил своей тростью по тротуару, после чего
кучер извозчичьей кареты, стоявшей в конце улицы, не спеша направился
к нам с кнутом в руке. — Позвольте представить вам мистера
Холмса, — сказал ему Грегсон. — А это мистер Ливертон из
американского агентства Пинкертона.
— Герой
тайны Лонг-Айлендской пещеры! — воскликнул Холмс. — Рад познакомиться
с вами, сэр.
Американец,
деловитый молодой человек с острыми чертами продолговатого, гладко выбритого
лица, покраснел, услышав такую похвалу.
— То,
что нам предстоит сейчас, — дело всей моей жизни, мистер Холмс. Если мне
удастся схватить Джорджано…
— Что?
Джорджано из лиги «Алое кольцо»?
— О,
у него уже европейская слава? Что ж, в Америке нам все о нем
известно. Мы знаем, что на его совести пятьдесят убийств, но пока что
у нас нет неопровержимых улик, и мы не можем его арестовать.
Я гнался за ним по пятам из Нью-Йорка и неделю слежу за ним
в Лондоне, выжидая случая схватить его за шиворот. Мы с мистером
Грегсоном выследили его — он в этом большом доме, где только один подъезд,
и ему от нас не скрыться. С тех пор, как он там, вышли трое, но,
клянусь, его в их числе не было.
— Мистер
Холмс говорил о сигналах, — вставил Грегсон. — Я уверен,
ему, как всегда, известны такие подробности, каких мы не знаем.
Холмс
в коротких словах разъяснил, как мы себе представляем положение дел.
Американец с досадой стиснул руки.
— Он
узнал, что мы здесь!
— Почему
вы так думаете?
— А разве
не ясно? Он скрылся в доме и подает знаки соучастнику —
в Лондоне несколько человек из его банды. Потом, как вы изволили заметить,
когда он сообщал о грозящей опасности, сигналы вдруг оборвались. Что же
это означает, если не то, что он увидел нас из окна или почему-то догадался,
насколько близка опасность, и решил действовать немедля, чтобы ее
избежать? Что вы предлагаете, мистер Холмс?
— Подняться
наверх и выяснить на месте, что там произошло.
— Но
у нас нет ордера на его арест.
— Этот
человек находится в пустой квартире при подозрительных
обстоятельствах, — сказал Грегсон. — Для начала достаточно. Когда мы
посадим его за решетку, Нью-Йорк, наверное, поможет нам удержать его там.
Я беру на себя ответственность за арест.
Наши
сыщики-профессионалы, может быть, не всегда быстро шевелят мозгами, но
в храбрости им нельзя отказать. Грегсон поднимался по ступенькам, чтобы
арестовать этого матерого преступника, столь же деловито и спокойно, как
если бы шел по парадной лестнице Скотленд-Ярда. Пинкертоновский агент попытался
было обогнать его, но Грегсон весьма решительно оттеснил его назад. Лондонские
опасности — привилегия лондонской полиции.
Дверь
квартиры слева на четвертом этаже была приоткрыта. Грегсон отворил ее. Внутри
было темно и очень тихо. Я чиркнул спичкой и зажег фонарь
сыщика. Когда огонь разгорелся, все мы ахнули в изумлении. На сосновых
досках голого пола виднелись свежие следы крови. Красные отпечатки сапог вели
в нашу сторону из внутренней комнаты, дверь в которую была закрыта.
Грегсон широко распахнул ее и поднял фонарь, горевший теперь ярким
пламенем, а мы нетерпеливо глядели из-за его спины.
На полу
посредине пустой комнаты распростерся человек геркулесовского сложения. Черты
его смуглого, гладко выбритого лица были страшно искажены, голова с жутким
венчиком алой крови лежала на светлом паркете в растекшейся кровяной луже.
Колени его были подняты, руки раскинуты, а в могучей коричневой шее
торчала рукоятка ножа. Хоть он и был гигантом, сокрушительный удар,
видимо, свалил его, как мясник валит быка. Возле его правой руки на полу лежал
внушительный обоюдоострый кинжал с роговой рукоятью, а рядом черная
лайковая перчатка.
— Боже
мой! Ведь это и есть Черный Джорджано! — вскричал американский
сыщик. — На этот раз кто-то нас опередил.
— А вот
и свеча на окошке, мистер Холмс, — сказал Грегсон. — Но что это
вы делаете?
Холмс
подошел к окну, зажег свечу и принялся размахивать ею перед оконным
переплетом. Потом вгляделся в темноту, погасил свечу и бросил на пол.
— Пожалуй,
это нам поможет.
Он
вернулся к обоим профессионалам, осматривавшим тело,
и в глубокой задумчивости стал рядом.
— Вы
говорите, что пока ждали внизу, из дома вышли трое, — произнес он
наконец. — Вы разглядели их?
— Да,
разглядел.
— Был
ли среди них человек лет тридцати, смуглый, чернобородый, среднего роста?
— Да,
он прошел мимо меня последним.
— Думаю,
что это тот, кто вам нужен. Я могу его описать вам, и у нас есть
великолепный отпечаток его ноги. По-моему, этого вам хватит.
— Не
очень-то много, мистер Холмс, чтобы найти его среди миллионов лондонцев.
— Возможно.
Потому я и подумал, что нелишне призвать на помощь даму.
При этих
словах мы все обернулись. В прямоугольнике двери стояла высокая красивая
женщина — таинственная квартирантка миссис Уоррен. Она медленно приблизилась,
ее бледное лицо было полно тревоги, напряженный, испуганный взгляд прикован
к темной фигуре, лежавшей на полу.
— Вы
убили его! — пробормотала она. — О, Dio mio[8], вы убили его! Потом она
глубоко перевела дыхание и с радостным криком подпрыгнула. Она
кружилась по комнате, хлопала в ладоши, ее карие глаза горели восторгом
и изумлением, с губ срывались тысячи прелестных итальянских возгласов.
Ужасно и удивительно было смотреть на эту женщину, охваченную радостью при
виде такого зрелища. Вдруг она остановилась и вопрошающе взглянула на нас.
— Но
вы! Ведь вы полиция? Вы убили Джузеппе Джорджано? Правда?
— Мы
полиция, сударыня.
Она
вгляделась в темные углы комнаты.
— А где
же Дженнаро? Дженнаро Лукка, мой муж? Я Эмилия Лукка, мы оба из Нью-Йорка.
Где Дженнаро? Он только что позвал меня из этого окна, и я помчалась
со всех ног.
— Это
я позвал, — сказал Холмс.
— Вы!
Но как вы узнали?
— Ваш
шифр несложен, сударыня. Вы нужны нам здесь. Я был уверен, что стоит мне
подать знак Vieni[9],
и вы обязательно придете. Прекрасная итальянка взглянула на Холмса
с благоговейным страхом.
— Не
понимаю, откуда вам все это известно, — сказала она. — Джузеппе
Джорджано… как он… — Она замолчала, и вдруг ее лицо осветилось радостью
и гордостью. — Теперь я поняла! Мой Дженнаро! Это сделал мой
прекрасный, чудесный Дженнаро, который охранял меня от всех бед, он убил
чудовище собственной сильной рукой! О Дженнаро, какой ты замечательный!
Есть ли на свете женщина, достойная такого мужчины!
— Так
вот, миссис Лукка, — сказал прозаичный Грегсон, положив руку на локоть
синьоры так же бесстрастно, как если бы она была хулиганом из
Ноттинг-Хилла. — Пока мне еще не совсем ясно, кто вы такая и зачем вы
здесь, но из того, что вы сказали, мне вполне ясно, что вами заинтересуются в Скотленд-Ярде.
— Одну
минуту, Грегсон, — вмешался Холмс, — я полагаю, эта леди
и сама не прочь дать нам кое-какие сведения. Вам понятно, сударыня, что
вашего мужа арестуют и будут судить за убийство человека, который лежит
перед нами? Ваши слова могут быть использованы как доказательство его
виновности. Но если вы полагаете, что ваш муж действовал не в преступных
целях и желал бы сам, чтобы о них узнали, то, рассказав нам все, вы
очень ему поможете.
— Теперь,
когда Джорджано мертв, нам ничего не страшно, — ответила итальянка. —
Это был дьявол, чудовище, и ни один судья в мире не накажет моего
мужа за то, что он убил его.
— В таком
случае, — сказал Холмс, — я предлагаю запереть дверь, оставив
все, как есть, пойти вместе с этой леди к ней на квартиру
и принять решение после того, как она расскажет нам век историю.
Через
полчаса мы все четверо сидели в маленькой гостиной синьоры Лукки, слушая
ее удивительный рассказ о зловещих событиях, развязки которых нам довелось
быть свидетелями. Она говорила, по-английски быстро и бегло, однако весьма
неправильно, и для большей ясности я несколько упорядочил ее речь.
— Родилась
я в Посилипло, неподалеку от Неаполя, — начала она, —
я дочь Аугусто Барелли, который был там главным юристом, а одно время
и депутатом от этого округа. Дженнаро служил у моего отца,
и я влюбилась в него, ибо в него нельзя не влюбиться. Он
был беден и не имел положения в обществе, не имел ничего, кроме
красоты, силы и энергии, и отец не дал согласия на брак. Мы бежали,
поженились в Бари, продали мои драгоценности, а на вырученные деньги
уехали в Америку. Это случилось четыре года назад, и с тех пор
мы жили в Нью-Йорке.
Сначала
судьба была к нам очень благосклонна. Дженнаро оказал услугу одному
джентльмену-итальянцу — спас его от головорезов в месте, называемом
Бовери, и таким образом приобрел влиятельного друга. Зовут его Тито
Касталотте, он главный компаньон известной фирмы «Касталотте и Замба»,
основного поставщика фруктов в Нью-Йорк. Синьор Замба много болеет,
и все дела фирмы, в которой занято более трехсот человек,
в руках нашего нового друга Касталотте. Он взял моего мужа к себе на
службу, назначил заведующим отделом и проявлял к нему расположение,
как только мог. Синьор Касталотте холост, и, мне кажется, он относился
к Дженнаро, как к родному сыну, а я и мой муж любили
его, словно он был нам отец. Мы сняли и меблировали в Бруклине небольшой
домик, и наше будущее казалось нам обеспеченным, как вдруг появилась
черная туча и вскоре заволокла все небо.
Как-то
вечером Дженнаро возвратился с работы и привел с собой соотечественника.
Звали его Джорджано, и он тоже был из Посилиппо. Это был человек
колоссального роста, в чем вы сами могли убедиться — вы видели его труп.
У него было не только огромное тело, в нем все было фантастично,
чрезмерно и жутко. Голос его звучал в нашем домике, как гром. Когда
он говорил, там едва хватало места для его громадных размахивающих рук. Мысли,
переживания, страсти — все было преувеличенное, чудовищное. Он говорил, вернее,
орал, с таким жаром, что остальные только сидели и слушали, испуганные
могучим потоком слов. Глаза его сверкали, и он держал вас в своей
власти. Это был человек страшный и удивительный. Слава создателю, что он
мертв!
Он стал
приходить все чаще и чаще. Но я знала, что Дженнаро, как и я, не
испытывал радости от его посещений. Мой несчастный муж сидел бледный,
равнодушный, слушая бесконечные разглагольствования насчет политики
и социальных проблем, что являлось темой разговоров нашего гостя. Дженнаро
молчал, но я, хорошо его зная, читала на его лице чувство, какого оно не выражало
никогда раньше. Сперва я подумала, что это неприязнь. Потом поняла, что
это нечто большее. То был страх, едва скрываемый, неодолимый страх. В ту
ночь — в ночь, когда я прочитала на его лице ужас, —
я обняла его и умоляла ради любви ко мне, ради всего, что дорого ему,
ничего не утаивать и рассказать мне, почему этот великан так удручает его.
Муж
рассказал мне, и от его слов сердце мое оледенело. Мой бедный Дженнаро
в дни пылкой, одинокой юности, когда ему казалось, что весь мир против
него, и его сводили с ума несправедливости жизни, вступил
в неаполитанскую лигу «Алое кольцо» — нечто вроде старых карбонариев. Тайны
этой организации, клятвы, которые дают ее члены, ужасны, а выйти из нее,
согласно правилам, невозможно. Мы бежали в Америку, и Дженнаро думал,
что избавился от всего этого навсегда. Представьте себе его ужас, когда однажды
вечером он встретил на улице гиганта Джорджано, того самого человека, который
в Неаполе втянул его в организацию и на юге Италии заработал
себе прозвище «Смерть», ибо руки его по локоть обагрены кровью убитых! Он
приехал в Нью-Йорк, скрываясь от итальянской полиции, и уже успел
создать там отделение этой страшной лиги. Все это Дженнаро рассказал мне
и показал полученную им в тот день бумажку с нарисованным на ней
алым кольцом. Там говорилось, что в такой-то день и час состоится
собрание, на котором он должен присутствовать.
Это
ничего хорошего не сулило, но худшее ждало нас впереди. С некоторого
времени я стала замечать, что Джорджано, придя к нам — а теперь
он приходил чуть ли не каждый вечер, — обращается только ко мне,
а если и говорит что-нибудь моему мужу, то не спускает с меня
страшного, неистового взгляда своих блестящих глаз. Однажды его тайна
обнаружилась. Я пробудила в нем то, что он называл любовью, —
любовь чудовища, дикаря. Дженнаро еще не было дома, когда он пришел. Он
придвинулся ко мне, схватил своими огромными ручищами, сжал в медвежьем
объятии и, осыпая поцелуями, умолял уйти с ним. Я отбивалась,
отчаянно крича, тут вошел Дженнаро и бросился на него. Джорджано ударил
мужа так сильно, что тот упал, потеряв сознание, а сам бежал из дома, куда
вход ему был закрыт навсегда. С того вечера он стал нашим смертельным
врагом.
Через
несколько дней состоялось собрание. По лицу Дженнаро, когда он возвратился,
я поняла, что случилось нечто ужасное. Такой беды нельзя было себе
представить. Общество добывает средства, шантажируя богатых итальянцев
и угрожая им насилием, если они откажутся дать деньги. На этот раз они наметили
своей жертвой Касталотте, нашего друга и благодетеля. Он не испугался
угроз, а записки бандитов передал полиции. И вот решили учинить над
ним такую расправу, которая отбила бы у других охоту противиться. На
собрании постановили взорвать динамитом его дом с ним вместе. Бросили
жребий, кому выполнять это чудовищное дело. Опуская руку в мешок, Дженнаро
увидел улыбку на жестоком лице своего врага. Конечно, все было как-то
подстроено, потому что на ладони мужа оказался роковой кружок с алым
кольцом — приказ совершить убийство. Он должен был лишить жизни самого близкого
друга, — за неповиновение товарищи наказали бы его и меня тоже.
Дьявольская лига мстила отступникам или тем, кого боялась, наказывая не только
их самих, но и близких им людей, и этот ужас навис над головой моего
несчастного Дженнаро и сводил его с ума.
Всю ночь
мы сидели, обнявшись, подбадривая друг друга перед лицом ожидающих нас бед.
Взрыв назначили на следующий вечер. В полдень мы с мужем были уже на
пути в Лондон и, конечно, предупредили нашего благодетеля об опасности
и сообщили полиции все сведения, необходимые для охраны его жизни.
Остальное,
джентльмены, вам известно. Мы не сомневались, что нам не уйти от своих врагов,
как нельзя уйти от собственной тени. У Джорджано были и личные
причины для мести, но мы знали также, какой это неумолимый, коварный
и упорный человек. В Италии и в Америке без конца толкуют
о его страшном могуществе. А сейчас уж он, конечно, использовал бы
свои возможности. Благодаря тому, что мы опередили врагов, у нас оказалось
несколько спокойных дней, и мой любимый обеспечил мне убежище, где
я могла укрыться от опасности. Сам он хотел иметь свободу действий, чтобы
снестись с итальянской и американской полицией. Я не имею
представления, где он живет и как. Я узнавала о нем только из
заметок в газете. Однажды, выглянув в окно, я увидела двух итальянцев,
наблюдавших за домом, и поняла, что каким-то образом Джорджано обнаружил
наше пристанище. Наконец Дженнаро сообщил мне через газету, что будет
сигнализировать из определенного окна, но сигналы говорили только
о необходимости остерегаться и внезапно прервались. Теперь мне ясно:
муж знал, что Джорджано напал на его след, и, слава Богу, подготовился
к встрече с ним. А теперь, джентльмены, скажите: совершили мы
такое, что карается законом, и есть ли на свете суд, который вынес бы
обвинительный приговор Дженнаро за то, что он сделал?
— Что
же, мистер Грегсон, — сказал американец, посмотрев на английского
агента, — не знаю, какова ваша британская точка зрения, но
в Нью-Йорке, я полагаю, подавляющее большинство выразит благодарность
мужу этой дамы.
— Ей
придется поехать со мною к начальнику, — ответил Грегсон — Если ее
слова подтвердятся, не думаю, что ей или ее мужу что-нибудь грозит. Но, чего
я не способен уразуметь, так это каким образом в этом деле оказались
замешаны вы, мистер Холмс.
— Образование,
Грегсон, образование! Все еще обучаюсь в университете. Кстати, сейчас еще
нет восьми часов, а в Ковент-Гардене идет опера Вагнера. Если
поторопиться, мы можем поспеть ко второму действию.[10]
|
