Увеличить |
Последнее дело Холмса
The
Final Problem
First
published in the Strand Magazine, Dec. 1893,
with 9
illustrations by Sidney Paget.
С
тяжелым сердцем приступаю я к последним строкам этих воспоминаний, повествующих
о необыкновенных талантах моего друга Шерлока Холмса. В бессвязной и — я сам
это чувствую — в совершенно неподходящей манере я пытался рассказать об
удивительных приключениях, которые мне довелось пережить бок о бок с ним,
начиная с того случая, который я в своих записках назвал «Этюд в багровых
тонах», и вплоть до истории с «Морским договором», когда вмешательство моего
друга, безусловно, предотвратило серьезные международные осложнения.
Признаться, я хотел поставить здесь точку и умолчать о событии, оставившем
такую пустоту в моей жизни, что даже двухлетний промежуток оказался бессильным
ее заполнить. Однако недавно опубликованные письма полковника Джеймса Мориарти,
в которых он защищает память своего покойного брата, вынуждают меня взяться за
перо, и теперь я считаю своим долгом открыть людям глаза на то, что произошло.
Ведь одному мне известна вся правда, и я рад, что настало время, когда уже нет
причин ее скрывать.
Насколько
мне известно, в газеты попали только три сообщения: заметка в «Журналь де Женев»
от 6 мая 1891 года, телеграмма агентства Рейтер в английской прессе от 7 мая и,
наконец, недавние письма, о которых упомянуто выше. Из этих писем первое и
второе чрезвычайно сокращены, а последнее, как я сейчас докажу, совершенно
искажает факты. Моя обязанность — поведать наконец миру о том, что на самом
деле произошло между профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.
Читатель,
может быть, помнит, что после моей женитьбы тесная дружба, связывавшая меня и
Холмса, приобрела несколько иной характер. Я занялся частной врачебной
практикой. Он продолжал время от времени заходить ко мне, когда нуждался в
спутнике для своих расследований, но это случалось все реже и реже, а в 1890
году было только три случая, о которых у меня сохранились какие-то записи.
Зимой
этого года и в начале весны 1891-го газеты писали о том, что Холмс приглашен
французским правительством по чрезвычайно важному делу, и из полученных от него
двух писем — из Нарбонна и Нима — я заключил, что, по-видимому, его пребывание
во Франции сильно затянется. Поэтому я был несколько удивлен, когда вечером 24
апреля он внезапно появился у меня в кабинете. Мне сразу бросилось в глаза, что
он еще более бледен и худ, чем обычно.
— Да,
я порядком истощил свои силы, — сказал он, отвечая скорее на мой взгляд,
чем на слова. — В последнее время мне приходилось трудновато… Что, если я
закрою ставни?
Комната
была освещена только настольной лампой, при которой я обычно читал. Осторожно
двигаясь вдоль стены, Холмс обошел всю комнату, захлопывая ставни и тщательно
замыкая их засовами.
— Вы
чего-нибудь боитесь? — спросил я.
— Да,
боюсь.
— Чего
же?
— Духового
ружья.
— Дорогой
мой Холмс, что вы хотите этим сказать?
— Мне
кажется, Уотсон, вы достаточно хорошо меня знаете, и вам известно, что я не
робкого десятка. Однако не считаться с угрожающей тебе опасностью — это скорее
глупость, чем храбрость. Дайте мне, пожалуйста, спичку.
Он
закурил папиросу, и, казалось, табачный дым благотворно подействовал на него.
— Во-первых,
я должен извиниться за свой поздний визит, — сказал он. — И,
кроме того, мне придется попросить у вас позволения совершить второй
бесцеремонный поступок — перелезть через заднюю стену вашего сада, ибо я
намерен уйти от вас именно таким путем.
— Но
что все это значит? — спросил я.
Two
of his knuckles were burst and bleeding.
Он
протянул руку ближе к лампе, и я увидел, что суставы двух его пальцев изранены
и в крови.
— Как
видите, это не совсем пустяки, — сказал он с улыбкой. — Пожалуй, этак
можно потерять и всю руку. А где миссис Уотсон? Дома?
— Нет,
она уехала погостить к знакомым.
— Ага!
Так, значит, вы один?
— Совершенно
один.
— Если
так, мне легче будет предложить вам поехать со мной на недельку на континент.
— Куда
именно?
— Куда
угодно. Мне решительно все равно.
Все это
показалось мне как нельзя более странным. Холмс не имел обыкновения праздно проводить
время, и что-то в его бледном, изнуренном лице говорило о дошедшем до предела
нервном напряжении. Он заметил недоумение в моем взгляде и, опершись локтями о
колени и сомкнув кончики пальцев, стал объяснять мне положение дел.
— Вы,
я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти? — спросил он.
— Нет.
— Гениально
и непостижимо. Человек опутал своими сетями весь Лондон, и никто даже не слышал
о нем. Это-то и поднимает его на недосягаемую высоту в уголовном мире. Уверяю
вас, Уотсон, что если бы мне удалось победить этого человека, если бы я мог
избавить от него общество, это было бы венцом моей деятельности, я считал бы свою
карьеру законченной и готов был бы перейти к более спокойным занятиям. Между
нами говоря, Уотсон, благодаря последним двум делам, которые позволили мне
оказать кое-какие услуги королевскому дому Скандинавии и республике Франции, я
имею возможность вести образ жизни, более соответствующий моим наклонностям, и
серьезно заняться химией. Но я еще не могу спокойно сидеть в своем кресле, пока
такой человек, как профессор Мориарти, свободно разгуливает по улицам Лондона.
— Что
же он сделал?
— О,
у него необычная биография! Он происходит из хорошей семьи, получил блестящее образование
и от природы наделен феноменальными математическими способностями. Когда ему исполнился
двадцать один год, он написал трактат о биноме Ньютона, завоевавший ему
европейскую известность. После этого он получил кафедру математики в одном из
наших провинциальных университетов, и, по всей вероятности, его ожидала
блестящая будущность. Но в его жилах течет кровь преступника. У него
наследственная склонность к жестокости. И его необыкновенный ум не только не
умеряет, но даже усиливает эту склонность и делает ее еще более опасной. Темные
слухи поползли о нем в том университетском городке, где он преподавал, и в
конце концов он был вынужден оставить кафедру и перебраться в Лондон, где стал
готовить молодых людей к экзамену на офицерский чин… Вот то, что знают о нем
все, а вот что узнал о нем я.
Мне не
надо вам говорить, Уотсон, что никто не знает лондонского уголовного мира лучше
меня. И вот уже несколько лет, как я чувствую, что за спиною у многих
преступников существует неизвестная мне сила — могучая организующая сила,
действующая наперекор закону и прикрывающая злодея своим щитом. Сколько раз в
самых разнообразных случаях, будь то подлог, ограбление или убийство, я ощущал
присутствие этой силы и логическим путем обнаруживал ее следы также и в тех еще
не распутанных преступлениях, к расследованию которых я не был непосредственно
привлечен. В течение нескольких лет пытался я прорваться сквозь скрывавшую ее
завесу, и вот пришло время, когда я нашел конец нити и начал распутывать узел,
пока эта нить не привела меня после тысячи хитрых петель к бывшему профессору
Мориарти, знаменитому математику.
Он —
Наполеон преступного мира, Уотсон. Он — организатор половины всех злодеяний и почти
всех нераскрытых преступлений в нашем городе. Это гений, философ, это человек,
умеющий мыслить абстрактно. У него первоклассный ум. Он сидит неподвижно,
словно паук в центре своей паутины, но у этой паутины тысячи нитей, и он
улавливает вибрацию каждой из них. Сам он действует редко. Он только составляет
план. Но его агенты многочисленны и великолепно организованы. Если кому-нибудь
понадобится выкрасть документ, ограбить дом, убрать с дороги человека, —
стоит только довести об этом до сведения профессора, и преступление будет
подготовлено, а затем и выполнено. Агент может быть пойман. В таких случаях
всегда находятся деньги, чтобы взять его на поруки или пригласить защитника. Но
главный руководитель, тот, кто послал этого агента, никогда не попадется: он
вне подозрений. Такова организация, Уотсон, существование которой я установил
путем логических умозаключений, и всю свою энергию я отдал на то, чтобы
обнаружить ее и сломить.
Но
профессор хитро замаскирован и так великолепно защищен, что, несмотря на все
мои старания, раздобыть улики, достаточные для судебного приговора, невозможно.
Вы знаете, на что я способен, милый Уотсон, и все же спустя три месяца я
вынужден был признать, что наконец-то встретил достойного противника. Ужас и
негодование, которые внушали мне его преступления, почти уступили место
восхищению перед его мастерством. Однако в конце концов он сделал промах,
маленький, совсем маленький промах, но ему нельзя было допускать и такого,
поскольку за ним неотступно следил я. Разумеется, я воспользовался этим промахом
и, взяв его за исходную точку, начал плести вокруг Мориарти свою сеть. Сейчас
она почти готова, и через три дня, то есть в ближайший понедельник, все будет
кончено, — профессор вместе с главными членами своей шайки окажется в
руках правосудия. А потом начнется самый крупный уголовный процесс нашего века.
Разъяснится тайна более чем сорока загадочных преступлений, и все виновные понесут
наказание. Но стоит поторопиться; сделать один неверный шаг, и они могут
ускользнуть от нас даже в самый последний момент.
Все было
бы хорошо, если бы я мог действовать так, чтобы профессор Мориарти не знал об
этом. Но он слишком коварен. Ему становился известен каждый шаг, который я
предпринимал для того, чтобы поймать его в свои сети. Много раз пытался он
вырваться из них, но я каждый раз преграждал ему путь. Право же, друг мой, если
бы подробное описание этой безмолвной борьбы могло появиться в печати, оно
заняло бы свое место среди самых блестящих и волнующих книг в истории
детектива. Никогда еще я не поднимался до такой высоты, и никогда еще не
приходилось мне так туго от действий противника. Его удары были сильны, но я
отражал их с еще большей силой. Сегодня утром я предпринял последние шаги, и
мне нужны были еще три дня, только три дня, чтобы завершить дело. Я сидел дома,
обдумывая все это, как вдруг дверь отворилась — передо мной стоял профессор
Мориарти.
«Professor
Moriarty stood before me.»
У меня
крепкие нервы, Уотсон, но, признаюсь, я не мог не вздрогнуть, увидев, что
человек, занимавший все мои мысли, стоит на пороге моей комнаты. Его наружность
была хорошо знакома мне и прежде. Он очень тощ и высок. Лоб у него большой,
выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо гладко выбритое, бледное,
аскетическое, — что-то еще осталось в нем от профессора Мориарти. Плечи
сутулые — должно быть, от постоянного сидения за письменным столом, а голова
выдается вперед и медленно — по-змеиному, раскачивается из стороны в сторону.
Его колючие глаза так и впились в меня.
«У вас
не так развиты лобные кости, как я ожидал, — сказал он наконец. —
Опасная это привычка, мистер Холмс, держать заряженный револьвер в кармане
собственного халата».
Действительно,
когда он вошел, я сразу понял, какая огромная опасность мне угрожает: ведь единственная
возможность спасения заключалась для него в том, чтобы заставить мой язык замолчать
навсегда. Поэтому я молниеносно переложил револьвер из ящика стола в карман и в
этот момент нащупывал его через сукно. После его замечания я вынул револьвер из
кармана и, взведя курок, положил на стол перед собой. Мориарти продолжал
улыбаться и щуриться, но что-то в выражении его глаз заставляло меня радоваться
близости моего оружия.
«Вы,
очевидно, не знаете меня», — сказал он.
«Напротив, —
возразил я, — мне кажется, вам нетрудно было понять, что я вас знаю.
Присядьте, пожалуйста. Если вам угодно что-нибудь сказать, я могу уделить вам
пять минут».
«Все,
что я хотел вам сказать, вы уже угадали», — ответил он.
«В таком
случае, вы, вероятно, угадали мой ответ».
«Вы
твердо стоите на своем?»
«Совершенно
твердо».
Он сунул
руку в карман, а я взял со стола револьвер. Но он вынул из кармана только
записную книжку, где были нацарапаны какие-то даты.
«Вы
встали на моем пути четвертого января, — сказал он. — Двадцать
третьего вы снова причинили мне беспокойство. В середине февраля вы уже
серьезно потревожили меня. В конце марта вы совершенно расстроили мои планы, а
сейчас из-за вашей непрерывной слежки я оказался в таком положении, что передо
мной стоит реальная опасность потерять свободу. Так продолжаться не может».
«Что вы
предлагаете?» — спросил я.
«Бросьте
это дело, мистер Холмс, — сказал он, покачивая головой. — Право же,
бросьте».
«После
понедельника», — ответил я.
«Полноте,
мистер Холмс. Вы слишком умны и, конечно, поймете меня: вам необходимо устраниться.
Вы сами повели дело так, что другого исхода нет. Я испытал интеллектуальное
наслаждение, наблюдая за вашими методами борьбы, и, поверьте, был бы огорчен,
если бы вы заставили меня прибегнуть к крайним мерам… Вы улыбаетесь, сэр, но
уверяю вас, я говорю искренне».
«Опасность
— неизбежный спутник моей профессии», — заметил я.
«Это не
опасность, а неминуемое уничтожение, — возразил он. — Вы встали
поперек дороги не одному человеку, а огромной организации, всю мощь которой
даже вы, при всем вашем уме, не в состоянии постигнуть. Вы должны отойти в
сторону, мистер Холмс, или вас растопчут».
«Боюсь, —
сказал я, вставая, — что из-за вашей приятной беседы я могу пропустить
одно важное дело, призывающее меня в другое место».
Он тоже
встал и молча смотрел на меня, с грустью покачивая головой.
«Ну что
ж! — сказал он наконец. — Мне очень жаль, но я сделал все, что мог. Я
знаю каждый ход вашей игры. До понедельника вы бессильны. Это поединок между
нами, мистер Холмс. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых — заявляю
вам, что этого никогда не будет. Вы надеетесь победить меня — заявляю вам, что
это вам никогда не удастся. Если у вас хватит умения погубить меня, то, уверяю
вас, вы и сами погибните вместе со мной».
«Вы
наговорили мне столько комплиментов, мистер Мориарти, что я хочу ответить вам
тем же и потому скажу, что во имя общественного блага я с радостью согласился
бы на второе, будь я уверен в первом».
«Первого
обещать не могу, зато охотно обещаю второе», — отозвался он со злобной
усмешкой и, повернувшись ко мне сутулой спиной, вышел, оглядываясь и щурясь.
«He
turned his rounded back upon me.»
Такова
была моя своеобразная встреча с профессором Мориарти, а, говоря по правде, она
оставила во мне неприятное чувство. Его спокойная и точная манера выражаться
заставляет вас верить в его искренность, несвойственную заурядным преступникам.
Вы, конечно, скажете мне: «Почему же не прибегнуть к помощи полиции?» Но ведь
дело в том, что удар будет нанесен не им самим, а его агентами — в этом я
убежден. И у меня уже есть веские доказательства.
— Значит,
на вас уже было совершено нападение?
— Милый
мой Уотсон, профессор Мориарти не из тех, кто любит откладывать дело в долгий
ящик. После его ухода, часов около двенадцати, мне понадобилось пойти на
Оксфорд-стрит. Переходя улицу на углу Бентинк-стрит и Уэлбек-стрит, я увидел
парный фургон, мчавшийся со страшной быстротой прямо на меня. Я едва успел
отскочить на тротуар. Какая-то доля секунды — и я был бы раздавлен насмерть.
Фургон завернул за угол и мгновенно исчез. Теперь уж я решил не сходить с тротуара,
но на Вир-стрит с крыши одного из домов упал кирпич и рассыпался на мелкие
куски у моих ног. Я подозвал полицейского и приказал осмотреть место
происшествия. На крыше были сложены кирпичи и шиферные плиты, приготовленные
для ремонта, и меня хотели убедить в том, что кирпич сбросило ветром.
Разумеется, я лучше знал, в чем дело, но у меня не было доказательств. Я взял
кэб и доехал до квартиры моего брата на Пэл-Мэл, где и провел весь день. Оттуда
я отправился прямо к вам. По дороге на меня напал какой-то негодяй с дубинкой.
Я сбил его с ног, и полиция задержала его, но даю вам слово, что никому не
удастся обнаружить связь между джентльменом, о чьи передние зубы я разбил
сегодня руку, и тем скромным учителем математики, который, вероятно, решает
сейчас задачи на грифельной доске за десять миль отсюда. Теперь вы поймете,
Уотсон, почему, придя к вам, я прежде всего закрыл ставни и зачем мне
понадобилось просить вашего разрешения уйти из дома не через парадную дверь, а
каким-нибудь другим, менее заметным ходом.
Я не раз
восхищался смелостью моего друга, но сегодня меня особенно поразило его
спокойное перечисление далеко не случайных происшествий этого ужасного дня.
— Надеюсь,
вы переночуете у меня? — спросил я.
— Нет,
друг мой, я могу оказаться опасным гостем. Я уже обдумал план действий, и все
кончится хорошо. Сейчас дело находится в такой стадии, что арест могут
произвести и без меня. Моя помощь понадобится только во время следствия. Таким
образом, на те несколько дней, которые еще остаются до решительных действий
полиции, мне лучше всего уехать. И я был бы очень рад, если бы вы могли,
поехать со мной на континент.
— Сейчас
у меня мало больных, — сказал я, — а мой коллега, живущий по
соседству, охотно согласится заменить меня. Так что я с удовольствием поеду с
вами.
— И
можете выехать завтра же утром?
— Если
это необходимо.
— О
да, совершенно необходимо. Теперь выслушайте мои инструкции, и я попрошу вас,
Уотсон, следовать им буквально, так как нам предстоит вдвоем вести борьбу
против самого талантливого мошенника и самого мощного объединения преступников
во всей Европе. Итак, слушайте. Свой багаж, не указывая на нем станции
назначения, вы должны сегодня же вечером отослать с надежным человеком на
вокзал Виктория. Утром вы пошлете слугу за кэбом, но скажете ему, чтобы он не
брал ни первый, ни второй экипаж, которые попадутся ему навстречу. Вы сядете в
кэб и поедете на Стрэнд, к Лоусерскому пассажу, причем адрес вы дадите кучеру
на листке бумаги и скажите, чтобы он ни в коем случае не выбрасывал его.
Расплатитесь с ним заранее и, как только кэб остановится, моментально нырните в
пассаж с тем расчетом, чтобы ровно в четверть десятого оказаться на другом его
конце. Там, у самого края тротуара, вы увидите небольшой экипаж. Править им
будет человек в плотном черном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Вы сядете
в этот экипаж и прибудете на вокзал как раз вовремя, чтобы попасть на экспресс,
отправляющийся на континент.
— А
где я должен встретиться с вами?
— На
станции. Нам будет оставлено второе от начала купе первого класса.
— Так,
значит, мы встретимся уже в вагоне?
— Да.
Тщетно я
упрашивал Холмса остаться у меня ночевать. Мне было ясно, что он боится навлечь
неприятности на приютивший его дом и что это единственная причина, которая
гонит его прочь. Сделав еще несколько торопливых указаний по поводу наших
завтрашних дел, он встал, вышел вместе со мной в сад, перелез через стенку
прямо на Мортимер-стрит, свистком подозвал кэб, и я услышал удаляющийся стук
колес.
На
следующее утро я в точности выполнил указания Холмса. Кэб был взят со всеми
необходимыми предосторожностями — он никак не мог оказаться ловушкой, — и
сразу после завтрака я поехал в условленное место. Подъехав к Лоусерскому
пассажу, я пробежал через него со всей быстротой, на какую был способен, и увидел
карету, которая ждала меня, как было условленно. Как только я сел в нее,
огромного роста кучер, закутанный в темный плащ, стегнул лошадь и мигом довез
меня до вокзала Виктория. Едва я успел сойти, он повернул экипаж и снова
умчался, даже не взглянув в мою сторону.
Пока все
шло прекрасно. Мой багаж уже ждал меня на вокзале, и я без труда нашел купе, указанное
Холмсом, хотя бы потому, что оно было единственное с надписью «занято». Теперь
меня тревожило только одно — отсутствие Холмса. Я посмотрел на вокзальные часы:
до отхода поезда оставалось всего семь минут. Напрасно искал я в толпе
отъезжающих и провожающих худощавую фигуру моего друга — его не было. Несколько
минут я убил, помогая почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся на ломаном
английском языке объяснить носильщику, что его багаж должен быть отправлен
прямо в Париж. Потом я еще раз обошел платформу и вернулся в свое купе, где
застал уже знакомого мне дряхлого итальянца. Оказалось, что, хотя у него не
было билета в это купе, носильщик все-таки усадил его ко мне. Бесполезно было
объяснять моему непрошеному дорожному спутнику, что его вторжение мне
неприятно: я владел итальянским еще менее, чем он английским. Поэтому я только
пожимал плечами и продолжал тревожно смотреть в окно, ожидая моего друга. Мною
начал овладевать страх: а вдруг его отсутствие означало, что за ночь с ним произошло
какое-нибудь несчастье! Уже все двери были закрыты, раздался свисток, как
вдруг…
My
decrepit Italian friend.
— Милый
Уотсон, вы даже не соблаговолите поздороваться со мной! — произнес возле
меня чей-то голос.
Я
оглянулся, пораженный. Пожилой священник стоял теперь ко мне лицом. На секунду
его морщины разгладились, нос отодвинулся от подбородка, нижняя губа перестала
выдвигаться вперед, а рот — шамкать, тусклые глаза заблистали прежним огоньком,
сутулая спина выпрямилась. Но все это длилось одно мгновение, и Холмс исчез
также быстро, как появился.
— Боже
милостивый! — вскричал я. — Ну и удивили же вы меня!
— Нам
все еще необходимо соблюдать максимальную осторожность, — прошептал он. У
меня есть основания думать, что они напали на наш след. А, вот и сам Мориарти!
Поезд
как раз тронулся, когда Холмс произносил эти слова. Выглянув из окна и посморев
назад, я увидел высокого человека, который яростно расталкивал толпу и махал
рукой, словно желая остановить поезд. Однако было уже поздно: скорость движения
все увеличивалась, и очень быстро станция осталась позади.
— Вот
видите, — сказал Холмс со смехом, — несмотря на все наши
предосторожности, нам еле-еле удалось отделаться от этого человека. Он встал,
снял с себя черную сутану и шляпу — принадлежности своего маскарада — и спрятал
их в саквояж.
— Читали
вы утренние газеты, Уотсон?
— Нет.
— Значит,
вы еще не знаете о том, что случилось на Бейкер-стрит?
— Бейкер-стрит?
— Сегодня
ночью они подожгли нашу квартиру, но большого ущерба не причинили.
— Как
же быть. Холмс? Это становится невыносимым.
— По-видимому,
после того как их агент с дубинкой был арестован, они окончательно потеряли мой
след. Иначе они не могли бы предположить, что я вернулся домой. Но потом они,
как видно, стали следить за вами — вот что привело Мориарти на вокзал Виктория.
Вы не могли сделать какой-нибудь промах по пути к вокзалу?
— Я
в точности выполнил все ваши указания.
— Нашли
экипаж на месте?
— Да,
он ожидал меня.
— А
кучера вы узнали?
— Нет.
— Это
был мой брат, Майкрофт. В таких делах лучше не посвящать в свои секреты
наемного человека. Ну, а теперь мы должны подумать, как нам быть с Мориарти.
— Поскольку
мы едем экспрессом, а пароход отойдет, как только придет наш поезд, мне кажется,
теперь уже им не за что не угнаться за нами.
— Милый
мой Уотсон, ведь я говорил вам, что, когда речь идет об интеллекте, к этому
человеку надо подходить точно с той же меркой, что и ко мне. Неужели вы
думаете, что если бы на месте преследователя был я, такое ничтожное
происшествие могло бы меня остановить? Ну, а если нет, то почему же вы так плохо
думаете о нем?
— Но
что он может сделать?
— То
же, что сделал бы я.
— Тогда
скажите мне, как поступили бы вы.
— Заказал
бы экстренный поезд.
— Но
ведь он все равно опоздает.
— Никоим
образом. Наш поезд останавливается в Кентербери, а там всегда приходится по
крайней мере четверть часа ждать парохода. Вот там-то он нас и настигнет.
— Можно
подумать, что преступники мы, а не он. Прикажите арестовать его, как только он
приедет.
— Это
уничтожило бы плоды трехмесячной работы. Мы поймали крупную рыбку, а мелкая
уплыла бы из сетей в разные стороны. В понедельник все они будут в наших руках.
Нет, сейчас арест недопустим.
— Что
же нам делать?
— Мы
должны выйти в Кентербери.
— А
потом?
— А
потом нам придется проехать в Ньюхейвен и оттуда — в Дьепп. Мориарти снова
сделает тоже, что сделал бы я: он приедет в Париж, пойдет в камеру хранения
багажа, определит, какие чемоданы наши, и будет там два дня ждать. Мы же тем
временем купим себе пару ковровых дорожных мешков, поощряя таким образом
промышленность и торговлю тех мест, по которым будем путешествовать, и спокойно
направимся в Швейцарию через Люксембург и Базель.
Я
слишком опытный путешественник и потому не позволил себе огорчаться из-за
потери багажа, но, признаюсь, мне была неприятна мысль, что мы должны
увертываться и прятаться от преступника, на счету которого столько гнусных
злодеяний. Однако Холмс, конечно, лучше понимал положение вещей. Поэтому в
Кентербери мы вышли. Здесь мы узнали, что поезд в Ньюхейвен отходит только
через час.
Я все
еще уныло смотрел на исчезавший вдали багажный вагон, быстро уносивший весь мой
гардероб, когда Холмс дернул меня за рукав и показал на железнодорожные пути.
— Видите,
как быстро! — сказал он.
Вдалеке,
среди Кентских лесов, вилась тонкая струйка дыма. Через минуту другой поезд, состоявший
из локомотива с одним вагоном, показался на изогнутой линии рельсов, ведущей к
станции. Мы едва успели спрятаться за какими-то тюками, как он со стуком и
грохотом пронесся мимо нас, дохнув нам в лицо струей горячего пара.
It
passed with a rattle and roar.
— Проехал! —
сказал Холмс, следя взглядом за вагоном, подскакивавшим и слегка покачивавшимся
на рельсах. — Как видите, проницательность нашего друга тоже имеет
границы. Было бы поистине чудом, если бы он сделал точно те же выводы, какие
сделал я, и действовал бы в соответствии с ними.
— А
что бы он сделал, если бы догнал нас?
— Без
сомнения, попытался бы меня убить. Ну, да ведь и я не стал бы дожидаться его
сложа руки. Теперь вопрос в том, позавтракать ли нам здесь или рискнуть умереть
с голоду и подождать до Ньюхейвена.
В ту же
ночь мы приехали в Брюссель и провели там два дня, а на третий двинулись в Страсбург.
В понедельник утром Холмс послал телеграмму лондонской полиции, и вечером,
придя в нашу гостиницу, мы нашли там ответ. Холмс распечатал телеграмму и с
проклятием швырнул ее в камин.
— Я
должен был это предвидеть! — простонал он. — Бежал!
— Мориарти?
— Они
накрыли всю шайку, кроме него! Он один ускользнул! Ну, конечно, я уехал, и этим
людям было не справиться с ним. Хотя я был уверен, что дал им в руки все нити.
Знаете, Уотсон, вам лучше поскорее вернуться в Англию.
— Почему
это?
— Я
теперь опасный спутник. Этот человек потерял все. Если он вернется в Лондон, он
погиб. Насколько я понимаю его характер, он направит теперь все силы на то,
чтобы отомстить мне. Он очень ясно высказался во время нашего короткого
свидания, и я уверен, что это не пустая угроза. Право же, я советую вам
вернуться в Лондон, к вашим пациентам.
Но я,
старый солдат и старинный друг Холмса, конечно, не счел возможным покинуть его
в такую минуту. Более получаса мы спорили об этом, сидя в ресторане
страсбургской гостиницы, и в ту же ночь двинулись дальше, в Женеву.
Целую
неделю мы с наслаждением бродили по долине Роны, а потом, миновав Лейк, направились
через перевал Гемми, еще покрытый глубоким снегом, и дальше — через Интерлакен
— к деревушке Мейринген. Это была чудесная прогулка — нежная весенняя зелень
внизу и белизна девственных снегов наверху, над нами, — но мне было ясно,
что ни на одну минуту Холмс не забывал о нависшей над ним угрозе. В уютных
альпийских деревушках, на уединенных горных тропах — всюду я видел по его быстрому,
пристальному взгляду, внимательно изучающему лицо каждого встречного путника,
что он твердо убежден в неотвратимой опасности, идущей за нами по пятам.
Помню
такой случай: мы проходили через Гемми и шли берегом задумчивого Даубена, как
вдруг большая каменная глыба сорвалась со скалы, возвышавшейся справа,
скатилась вниз и с грохотом погрузилась в озеро позади нас. Холмс вбежал на
скалу и, вытянув шею, начал осматриваться по сторонам. Тщетно уверял его
проводник, что весною обвалы каменных глыб — самое обычное явление в здешних краях.
Холмс ничего не ответил, но улыбнулся мне с видом человека, который давно уже
предугадывал эти события.
A
large rock clattered down.
И все же
при всей своей настороженности он не предавался унынию. Напротив, я не помню,
чтобы мне когда-либо приходилось видеть его в таком жизнерадостном настроении.
Он снова и снова повторял, что, если бы общества было избавлено от профессора
Мориарти, он с радостью прекратил бы свою деятельность.
— Мне
кажется, я имею право сказать, Уотсон, что не совсем бесполезно прожил свою
жизнь, — говорил он, — и даже если бы мой жизненный путь должен был
оборваться сегодня, я все-таки мог бы оглянуться на него с чувством душевного
удовлетворения. Благодаря мне воздух Лондона стал чище. Я принимал участие в
тысяче с лишним дел и убежден, что никогда не злоупотреблял своим влиянием,
помогая неправой стороне. В последнее время меня, правда, больше привлекало
изучение загадок, поставленных перед нами природой, нежели те поверхностные
проблемы, ответственность за которые несет несовершенное устройство нашего
общества. В тот день, Уотсон, когда я увенчаю свою карьеру поимкой или уничтожением
самого опасного и самого талантливого преступника в Европе, вашим мемуарам
придет конец.
Теперь я
постараюсь коротко, но точно изложить то немногое, что еще осталось недосказанным.
Мне нелегко задерживаться на этих подробностях, но я считаю своим долгом не
пропустить ни одной из них.
3 мая мы
пришли в местечко Мейринген и остановились в гостинице «Англия», которую в то
время содержал Петер Штайлер-старший. Наш хозяин был человек смышленый и
превосходно говорил по-английски, так как около трех лет прослужил кельнером в
гостинице «Гровнер» в Лондоне. 4 мая, во второй половине дня, мы по его совету
отправились вдвоем в горы с намерением провести ночь в деревушке Розенлау.
Хозяин особенно рекомендовал нам осмотреть Рейхенбахский водопад, который
находится примерно на половине подъема, но несколько в стороне.
Это —
поистине страшное место. Вздувшийся от тающих снегов горный поток низвергается
в бездонную пропасть, и брызги взлетают из нее, словно дым из горящего здания.
Ущелье, куда устремляется поток, окружено блестящими скалами, черными, как
уголь. Внизу, на неизмеримой глубине, оно суживается, превращаясь в пенящийся,
кипящий колодец, который все время переполняется и со страшной силой
выбрасывает воду обратно, на зубчатые скалы вокруг. Непрерывное движение
зеленых струй, с беспрестанным грохотом падающих вниз, плотная, волнующаяся
завеса водяной пыли, в безостановочном вихре взлетающей вверх, — все это
доводит человека до головокружения и оглушает его своим несмолкаемым ревом.
Мы
стояли у края, глядя в пропасть, где блестела вода, разбивавшаяся далеко внизу
о черные камни, и слушали доносившееся из бездны бормотание, похожее на
человеческие голоса.
Дорожка,
по которой мы поднялись, проложена полукругом, чтобы дать туристам возможность
лучше видеть водопад, но она кончается обрывом, и путнику приходится
возвращаться той же дорогой, какой он пришел. Мы как раз повернули, собираясь
уходить, как вдруг увидели мальчика-швейцарца, который бежал к нам навстречу с
письмом в руке. На конверте стоял штамп той гостиницы, где мы остановились.
Оказалось, это письмо от хозяина и адресовано мне. Он писал, что буквально
через несколько минут после нашего ухода в гостиницу прибыла англичанка,
находящаяся в последней стадии чахотки. Она провела зиму в Давосе, а теперь
ехала к своим друзьям в Люцерн, но по дороге у нее внезапно пошла горлом кровь.
По-видимому, ей осталось жить не более нескольких часов, но для нее было бы большим
утешением видеть около себя доктора англичанина, и если бы я приехал, то… и
т.д. и т.д. В постскриптуме добряк Штайлер добавлял, что он и сам будет мне
крайне обязан, если я соглашусь приехать, так как приезжая дама категорически
отказывается от услуг врача-швейцарца, и что на нем лежит огромная
ответственность.
Я не мог
не откликнуться на это призыв, не мог отказать в просьбе соотечественнице,
умиравшей на чужбине. Но вместе с тем я опасался оставить Холмса одного. Однако
мы решили, что с ним в качестве проводника и спутника останется юный швейцарец,
а я вернусь в Мейринген. Мой друг намеревался еще немного побыть у водопада, а
затем потихоньку отправиться через холмы в Розенлау, где вечером я должен был к
нему присоединиться. Отойдя немного, я оглянулся: Холмс стоял, прислонясь к
скале, и, скрестив руки, смотрел вниз, на дно стремнины. Я не знал тогда, что
больше мне не суждено было видеть моего друга.
I saw
Holmes gazing at the rush of the waters.
Спустившись
вниз, я еще раз оглянутся. С этого места водопад уже не был виден, но я разглядел
ведущую к нему дорожку, которая вилась вдоль уступа горы. По этой дорожке
быстро шагал какой-то человек. Его черный силуэт отчетливо выделялся на зеленом
фоне. Я заметил его, заметил необыкновенную быстроту, с какой он поднимался, но
я и сам очень спешил к моей больной, а потому вскоре забыл о нем.
Примерно
через час я добрался до нашей гостиницы в Мейрингене. Старик Штайлер стоял на
дороге.
— Ну
что? — спросил я, подбегая к нему. — Надеюсь, ей не хуже?
На лице
у него выразилось удивление, брови поднялись. Сердце у меня так и оборвалось.
— Значит,
не вы писали это? — спросил я, вынув из кармана письмо. — В гостинице
нет больной англичанки?
— Ну,
конечно, нет! — вскричал он. — Но что это? На конверте стоит штамп моей
гостиницы?.. А, понимаю! Должно быть, письмо написал высокий англичанин,
который приехал вскоре после вашего ухода. Он сказал, что…
Но я не
стал ждать дальнейших объяснений хозяина. Охваченный ужасом, я уже бежал по деревенской
улице к той самой горной дорожке, с которой только что спустился.
Спуск к
гостинице занял у меня час, и, несмотря на то, что я бежал изо всех сил, прошло
еще два, прежде чем я снова достиг Рейхенбахского водопада. Альпеншток Холмса
все еще стоял у скалы, возле которой я его оставил, но самого Холмса не было, и
я тщетно звал его. Единственным ответом было эхо, гулко повторявшее мой голос
среди окружавших меня отвесных скал.
При виде
этого альпенштока я похолодел. Значит, Холмс не ушел на Розенлау. Он оставался
здесь, на этой дорожке шириной в три фута, окаймленной отвесной стеной с одной
стороны и заканчивающейся отвесным обрывом с другой. И здесь его настиг враг.
Юного швейцарца тоже не было. По-видимому, он был подкуплен Мориарти и оставил
противников с глазу на глаз. А что случилось потом? Кто мог сказать мне, что
случилось потом?
Минуты
две я стоял неподвижно, скованный ужасом, силясь прийти в себя. Потом я
вспомнил о методе самого Холмса и сделал попытку применить его, чтобы объяснить
себе разыгравшуюся трагедию. Увы, это было нетрудно! Во время нашего разговора
мы с Холмсом не дошли до конца тропинки, и альпеншток указывал на то место, где
мы остановились. Черноватая почва не просыхает здесь изза постоянных брызг
потока, так что птица — и та оставила бы на ней свой след. Два ряда шагов четко
отпечатывались почти у самого конца тропинки. Они удалялись от меня. Обратных
следов не было. За несколько шагов от края земля была вся истоптана и разрыта,
а терновник и папоротник вырваны и забрызганы грязью. Я лег лицом вниз и стал
всматриваться в несущийся поток. Стемнело, и теперь я мог видеть только
блестевшие от сырости черные каменные стены да где-то далеко в глубине
сверканье бесчисленных водяных брызг. Я крикнул, но лишь гул водопада, чем-то
похожий на человеческие голоса, донесся до моего слуха.
Однако
судьбе было угодно, чтобы последний привет моего друга и товарища все-таки
дошел до меня. Как я уже сказал, его альпеншток остался прислоненным к
невысокой скале, нависшей над тропинкой. И вдруг на верхушке этого выступа
что-то блеснуло. Я поднял руку, то был серебряный портсигар, который Холмс
всегда носил с собой. Когда я взял его, несколько листочков бумаги, лежавших
под ним, рассыпались и упали на землю. Это были три листика, вырванные из
блокнота и адресованные мне. Характерно, что адрес был написан так же четко,
почерк был так же уверен и разборчив, как если бы Холмс писал у себя в
кабинете.
A
small square of paper fluttered down.
« Дорогой мой Уотсон, —
говорилось в записке. — Я пишу Вам эти строки благодаря любезности
мистера Мориарти, который ждет меня для окончательного разрешения вопросов, касающихся
нас обоих. Он бегло обрисовал мне способы, с помощью которых ему удалось ускользнуть
от английской полиции, и узнать о нашем маршруте. Они только подтверждают мое
высокое мнение о его выдающихся способностях. Мне приятно думать, что я могу
избавить общество от дальнейших неудобств, связанных с его существованием, но
боюсь, что это будет достигнуто ценой, которая огорчит моих друзей, и особенно
Вас, дорогой Уотсон. Впрочем, я уже говорил Вам, что мой жизненный путь дошел
до своей высшей точки, и я не мог бы желать для себя лучшего конца. Между
прочим, если говорить откровенно, я нимало не сомневался в том, что письмо из
Мейрингена западня, и, отпуская Вас, был твердо убежден, что последует нечто в
этом роде. Передайте инспектору Петерсону, что бумаги, необходимые для
разоблачения шайки, лежат у меня в столе, в ящике под литерой «М» — синий
конверт с надписью «Мориарти». Перед отъездом из Англии я сделал все
необходимые распоряжения относительно моего имущества и оставил их у моего
брата Майкрофта.
Прошу
Вас передать мой сердечный привет миссис Уотсон.
Искренне
преданный Вам Шерлок Холмс».
The
death of Sherlock Holmes.
Остальное
можно рассказать в двух словах. Осмотр места происшествия, произведенный экспертами,
не оставил никаких сомнений в том, что схватка между противниками кончилась
так, как она неизбежно должна была кончиться при данных обстоятельствах:
видимо, они вместе упали в пропасть, так и не разжав смертельных объятий.
Попытки отыскать трупы были тотчас же признаны безнадежными, и там, в глубине
этого страшного котла кипящей воды и бурлящей пены, навеки остались лежать тела
опаснейшего преступника и искуснейшего поборника правосудия своего времени.
Мальчика-швейцарца так и не нашли — разумеется, это был один из многочисленных
агентов, находившихся в распоряжении Мориарти. Что касается шайки, то,
вероятно, все в Лондоне помнят, с какой полнотой улики, собранные Холмсом,
разоблачили всю организацию и обнаружили, в каких железных тисках держал ее
покойный Мориарти. На процессе страшная личность ее главы и вдохновителя
осталась почти не освещенной, и если мне пришлось раскрыть здесь всю правду о
его преступной деятельности, это вызвано теми недобросовестными защитниками, которые
пытались обелить его память нападками на человека, которого я всегда буду
считать самым благородным и самым мудрым из всех известных мне людей.
Sidney Paget
1860
— 1908
[1]
1Кокни (англ.) — пренебрежительно насмешливое прозвище лондонского обывателя.
[2]
2V. R. — Victoria Regina — королева Виктория (лат.)
[3]
3Карл I (1600-1685) — английский король (1625-1649). Казнен 30 января 1649 года
во время Английской буржуазной революции.
[4]
4Карл II (1630-1685) — английский король (1660-1685), сын Карла 1.
[5]
5В битве при Мальплаке (11 сентября 1709 года), во время войны за испанское
наследство, англичане и их союзники одержали победу над французами.
[6]
6Согласно библейской легенде, израильско-иудейский царь Давид, чтобы взять себе
в жены Вирсавию — жену военачальника Урии, послал его на верную смерть при
осаде города Раввы.
[8]
8Лига — мера длины. Морская лига равна 5,56 км.
[9]
9Верне — семья французских художников. Холмс, очевидно, имеет в виду Ораса
Верне (1789 — 1863) — баталиста и автора ряда картин из восточной жизни.
[10]
10Здесь: настоящий (лат.)
|