2
Досточтимый Херихор тотчас же поручил своему адъютанту,
несшему секиру, принять командование сторожевым отрядом вместо Эннаны. Затем
приказал, чтобы машины для метания больших камней свернули с тракта по направлению
к ущелью и чтобы греческие солдаты помогали их передвижению в трудных местах.
Колесницы же и носилки офицеров свиты должны были тронуться последними.
Пока Херихор отдавал приказы, адъютант, державший опахало,
подошел к писцу Пентуэру и сказал шепотом:
— Теперь уже, видно, никогда нельзя будет ездить этим
трактом!..
— Почему?.. — возразил молодой жрец. — Но
сейчас, когда два священных жука пересекли нам дорогу, не следует идти по ней
дальше. Может произойти несчастье.
— Оно и так уже произошло! Ты видел, что царевич Рамсес
разгневался на министра? А наш господин не из тех, кто забывает…
— Не царевич рассердился на нашего господина, а наш
господин на царевича и дал ему это понять, — ответил Пентуэр. — И
хорошо сделал. А то молодому наследнику уже кажется, что он будет вторым
Менесом[25].
— Уж не самим ли Рамсесом Великим?.. — вставил
адъютант.
— Рамсес Великий повиновался богам, и за это во всех
храмах ему посвящены хвалебные надписи. Менес же, первый царь Египта,
ниспроверг старые порядки, и лишь отеческой кротости жрецов обязан он тем, что
его имя не предано забвению… Хотя я не дал бы и одного медного дебена[26] за то, что мумия Менеса
еще существует.
— Дорогой Пентуэр, — сказал адъютант, — ты
человек умный и понимаешь, что нам все равно — десять господ у нас или
одиннадцать…
— Но народу не все равно, должен ли он каждый год
добывать одну гору золота — для жрецов, или две горы — для жрецов и для
фараона, — возразил Пентуэр, сверкнув глазами.
— У тебя опасные мысли в голове, — проговорил
шепотом адъютант.
— А сколько раз ты сам возмущался роскошью двора
фараона и номархов?..
— Тише… тише!.. Мы еще поговорим об этом, только не
сейчас.
Несмотря на песок, метательные машины, к которым припрягли
по лишней паре быков, катились быстрее по пустынному ущелью, чем по тракту.
Рядом с первой шел Эннана, озабоченный мыслью о том, почему министр отстранил
его от командования сторожевым отрядом. Уж; не ждет ли его какое-нибудь более
высокое назначение?
И в радостном ожидании, а может быть, чтобы заглушить
тревожившие его опасения, он взял в руки шест и, где попадался более глубокий
песок, подпирал баллисту[27] или
криком подгонял греков. Те, однако, мало обращали на него внимания.
Уже добрых полчаса колонна подвигалась по извилистому ущелью
с голыми отвесными стенами. Вдруг головной отряд остановился. В этом месте
ущелье пересекалось другим, по дну которого проходил довольно широкий канал.
Гонец, посланный к министру с сообщением о неожиданном
препятствии, вернулся с приказом немедленно засыпать канал.
Около сотни греческих воинов с кирками и лопатами принялись
за работу. Одни откалывали каменные глыбы, другие сваливали их в ров и засыпали
песком.
В это время из глубины ущелья вышел человек; в руках его
была мотыга, похожая на шею аиста, с острием в виде клюва. Это был египетский
крестьянин, старик, совершенно голый. С минуту он с величайшим недоумением
смотрел на работу солдат и вдруг бросился к ним с криком:
— Что вы делаете, безбожники? Ведь это же канал!..
— А ты как смеешь оскорблять воинов его
святейшества? — спросил подоспевший Эннана.
— Я вижу, ты как будто египтянин и, должно быть, из
начальников, — ответил крестьянин. — Так вот что я тебе сказку: этот
канал принадлежит могущественному господину. Он служит управляющим у писца при
человеке, который носит опахало над достопочтенным мемфисским номархом.
Смотрите, как бы вы не попали в беду.
— Делайте свое дело, — приказал Эннана греческим
солдатам, не без любопытства поглядывавшим на крестьянина. Они не понимали его
языка, но их удивлял его тон.
— Они продолжают засыпать!.. — воскликнул
крестьянин с растущим возмущением. — Несдобровать вам, собаки! —
вскричал он, бросаясь с мотыгой на одного из солдат.
Грек вырвал мотыгу и так ударил крестьянина в зубы, что у
того кровь брызнула изо рта. Потом снова принялся сыпать песок.
Ошеломленный ударом, крестьянин взмолился:
— Добрый господин! Ведь этот канал я рыл десять лет,
сам, своими руками, все ночи и все праздники! Наш господин обещал, что, если я
проведу воду в эту ложбину, он выделит мне участок у канала, даст пятую часть
урожая и подарит свободу… Вы слышите?.. Свободу мне и троим моим детям!.. О
боги!.. — Он воздел руки и снова обратился к Эннане: — Они не понимают
меня, эти заморские бородачи, собачье племя, братья финикиян и евреев! Но ты,
господин, выслушай меня… Десять лет, — в то время как другие отправлялись
кто на ярмарку, кто на пляски, кто со священными процессиями, — я
пробирался сюда, в это глухое ущелье. Я перестал ходить на могилу матери — и
все рыл да рыл… забыл об умерших, только бы детям своим и себе хоть на один
день перед смертью добыть свободу и землю… О боги, будьте свидетелями, сколько
раз заставала меня тут ночь! Сколько раз я слышал здесь протяжный вой гиены,
видел зеленые глаза волков! Но я не бежал от них: куда мог бежать я,
несчастный, когда на каждой тропинке стерегли меня всякие страхи, а свобода
держала за ноги… Как-то раз из-за этой скалы вышел на меня лев, фараон всех
зверей. Мотыга выпала у меня из рук. Я бросился перед ним на колени и
взмолился: «Господин! Неужели ты не побрезгаешь мною? Ведь я только раб!»
Хищный лев и тот сжалился надо мной. Волки обходили меня. Даже летучие мыши
щадили мою бедную голову. А ты, египтянин…
Крестьянин замолчал, он увидел приближающиеся носилки
Херихора и его свиту. Заметив опахало и перекинутую через плечо шкуру пантеры, крестьянин
понял, что это знатный человек и, по-видимому, жрец. Он подбежал, бросился на
колени и припал к земле.
— Чего тебе, старик? — спросил вельможа.
— «Свет солнца, выслушай меня! — воскликнул
крестьянин. — Да не будет стонов в твоих чертогах и да не постигнет тебя
несчастье. Да не испытаешь ты неудачи в делах своих и не унесет тебя течение,
когда ты будешь переплывать через Нил…»
— Я спрашиваю — чего ты хочешь? — повторил
министр.
— «Добрый господин! — продолжал крестьянин. —
Начальник, не знающий спеси, побеждающий ложь и творящий правду… Отец нищему,
муж вдове, кров не имеющему матери. Дозволь мне возглашать имя твое, как
возглашают закон в стране. Снизойди к словам уст моих… Выслушай и учини
справедливость, благороднейший из благородных…»[28]
— Он просит, чтобы не засыпали этот ров, — пояснил
Эннана.
Министр пожал плечами и двинулся дальше по направлению к
каналу, через который перебросили мостки. Тогда крестьянин в отчаянии обхватил
его ноги.
— Уберите его прочь!.. — крикнул министр,
отпрянув, точно от укуса змеи.
Писец Пентуэр отвернулся; его худое лицо стало серым. Эннана
же набросился на крестьянина, сдавив ему сзади шею, но не мог оторвать его от
ног министра и кликнул солдат. Минуту спустя Херихор переправился на другую
сторону рва, а солдаты почти на руках оттащили крестьянина в самый конец
колонны и дали ему десяток-другой тумаков, а всегда вооруженные прутьями низшие
офицеры отсчитали ему несколько десятков ударов и бросили у входа в ущелье.
Избитый, окровавленный, а главное, перепуганный бедняк с
минуту неподвижно сидел на песке, потом протер глаза и вдруг, вскочив, побежал
по направлению к тракту, оглашая воздух воплями.
— Поглоти меня, земля!.. Проклят тот день, когда я
увидел свет, и ночь, когда сказали: «Родился человек». В плаще справедливости
нет и лоскутка для рабов. Да и боги не взглянут на такую тварь, у которой
только и есть, что руки, чтобы трудиться, глаза, чтобы плакать, спина, чтобы
получать удары. О смерть! Обрати мое тело в прах, дабы мне и там, на полях
Осириса[29], снова не родиться рабом…
|
