 Увеличить |
Письмо 17
От кавалера Дансени к Сесили Воланж
Прежде чем предаться, мадемуазель, — не знаю уж как
сказать: радости или необходимости писать вам, — я хочу умолять вас
выслушать меня. Я сознаю, что нуждаюсь в снисхождении, раз осмеливаюсь открыть
вам свои чувства. Если бы я стремился лишь оправдать их, снисхождение было бы
мне не нужно. Что же я, в сущности, собираюсь сделать, как не показать вам
деяние ваших же рук? И что еще могу я сказать вам, кроме того, что уже сказали
мои взгляды, мое смущение, все мое поведение и даже молчание? И почему бы стали
вы на меня гневаться из-за чувства, вами же самою внушенного? Истоки его в вас,
и, значит, оно достойно быть вам открытым. И если оно пламенно, как моя душа,
то и чисто, как ваша. Разве совершает преступление тот, кто сумел оценить вашу
прелестную наружность, ваши обольстительные дарования, ваше покоряющее
изящество и, наконец, трогательную невинность, делающую ни с чем не сравнимыми
качества, и без того столь драгоценные? Нет, конечно. Но, даже не зная за собой
вины, можно быть несчастным, и такова участь, ожидающая меня, если вы
отвергнете мое признание. Оно — первое, на которое решилось мое сердце. Не будь
вас, я был бы если не счастлив, то спокоен. Но я вас увидел. Покой оставил
меня, а в счастье я не уверен. Вас, однако, удивляет моя грусть; вы спрашиваете
меня о причине ее, и порою даже мне казалось, что она вас огорчает. Ах, скажите
одно только слово, и вы станете творцом моего счастья. Но прежде чем произнести
что бы то ни было, подумайте, что и сделать меня окончательно несчастным тоже
может одно лишь слово. Так будьте же судьей моей судьбы. От вас зависит, стану
ли я навеки счастлив или несчастлив. Каким более дорогим для меня рукам мог бы
я вручить дело, столь важное?
Кончаю тем, с чего начал: умоляю о снисхождении. Я просил
вас выслушать меня. Осмелюсь на большее: прошу об ответе. Отказать в этом
значило бы внушить мне мысль, что вы оскорблены, а сердце мое порука в том, что
уважение к вам так же сильно во мне, как и любовь.
Р.S. Для ответа вы можете воспользоваться тем же
способом, которым я направил вам это письмо: он представляется мне и верным и
удобным.
Из ***, 18 августа 17...
Письмо 18
От Сесили Воланж к Софи Карне
Как, Софи, ты заранее осуждаешь то, что я собираюсь сделать?
У меня и без того было довольно волнений — ты их еще умножаешь! Очевидно,
говоришь ты, что я не должна отвечать. Легко тебе говорить, особенно когда ты
не знаешь, что сейчас происходит: тебя здесь нет, и видеть ты ничего не можешь.
Я уверена, что на моем месте ты поступила бы так же, как я. Конечно, вообще-то
отвечать в таких случаях не следует, и по моему вчерашнему письму ты могла
убедиться, что я и не хотела этого делать. Но вся суть в том, что, по-видимому,
никто еще никогда не находился в таком положении, как я.
И ко всему я еще вынуждена одна принимать решение! Госпожа
де Мертей, которую я рассчитывала увидеть, вчера вечером не приехала. Все идет
как-то наперекор мне; ведь это благодаря ей я с ним познакомилась. Почти всегда
мы с ним виделись и разговаривали при ней. Не то чтобы я на это сетовала, но
вот теперь, в трудный момент, она оставляет меня одну. О, меня и впрямь можно
пожалеть!
Представь себе, что вчера он явился, как обычно. Я была в
таком смятении, что не решалась на него взглянуть. Он не мог заговорить со мной
об этом, так как мама находилась тут же. Я так и думала, что он будет огорчен,
когда увидит, что я ему не написала. Я просто не знала, как мне себя вести.
Через минуту он спросил, не пойти ли ему за арфой. Сердце у меня так
колотилось, что единственное, на что я оказалась способной, это вымолвить:
«Да!» Когда он вернулся, стало еще хуже. Я лишь мельком взглянула на него, он
же на меня не смотрел, но вид у него был такой, что можно было подумать — он
заболел. Я ужасно страдала. Он принялся настраивать арфу, а потом, передавая
мне ее, сказал: «Ах, мадемуазель!..» Он произнес лишь два эти слова, но таким
тоном, что я была потрясена. Я стала перебирать струны, сама не зная, что
делаю. Мама спросила, будем ли мы петь. Он отказался, объяснив, что неважно
себя чувствует. У меня же никаких извинений не было, и мне пришлось петь. Как
хотела бы я никогда не иметь голоса! Я нарочно выбрала арию, которой еще не разучивала,
так как была уверена, что все равно ничего не спою как следует и сразу станет
видно, что со мной творится неладное. К счастью, приехали гости, и, едва
заслышав, как во двор въезжает карета, я прекратила петь и попросила унести
арфу. Я очень боялась, чтобы он тотчас не ушел, но он возвратился.
Пока мама и ее гостья беседовали, мне захотелось взглянуть
на него еще разок. Глаза наши встретились, и отвести мои у меня не хватило сил.
Через минуту я увидела, как у него полились слезы и он вынужден был отвернуться,
чтобы этого не обнаружить. Тут уж я не смогла выдержать, я почувствовала, что
сама расплачусь. Я вышла и нацарапала карандашом на клочке бумаги: «Не грустите
же так, прошу вас. Обещаю вам ответить». Уж, наверно, ты не сможешь сказать,
что это дурно, и, кроме того, я уж не могла с собой совладать. Я засунула
бумажку между струнами арфы так же, как было засунуто его письмо, и вернулась в
гостиную. Мне сделалось как-то спокойнее, но я дождаться не могла, пока уедет
гостья. К счастью, она явилась к маме с коротким визитом и потому вскоре
уехала. Как только она вышла, я сказала, что хочу поиграть на арфе, и
попросила, чтоб он ее принес. По выражению его лица я поняла, что он ни о чем
не догадывается. Но по возвращении — о, как он был доволен! Ставя напротив меня
арфу, он сделал так, что мама не могла видеть его движений, взял мою руку и
сжал ее... но как! Это длилось лишь одно мгновение, но я не могу тебе передать,
как мне стало приятно. Однако я тотчас же отдернула руку, поэтому мне не в чем
себя упрекнуть! Теперь, милый мой друг, ты сама видишь, что я не могу не
написать ему, раз обещала. И потом, я не стану больше причинять ему огорчений;
я страдаю от них даже сильнее, чем он сам. Если бы из этого могло произойти
что-нибудь дурное, я бы уж ни за что не стала этого делать. Но что тут худого —
написать письмо, особенно для того, чтобы кто-нибудь не страдал? Смущает меня,
правда, что я не сумею хорошо написать, но он почувствует, что вины моей тут
нет, и потом я уверена, что раз оно будет от меня, так он все равно обрадуется.
Прощай, дорогой друг. Если ты найдешь, что я не права, скажи
мне прямо. Но я этого не думаю. Подходит время писать ему, и сердце у меня так
бьется, что трудно представить. Но написать надо, раз я обещала. Прощай.
Из ***, 20 августа 17...
|
