 Увеличить |
Глава вторая
Систематизация человеческой морали
47. Указание
высших социальных свойств, характеризующих положительное мышление, было бы еще
недостаточно законченным, если бы оно не дополнялось краткой оценкой
естественно ему присущей: способности систематизировать, наконец, человеческую
мораль, что будет составлять всегда главное применение истинной теории о
человечестве.
I. Эволюция
положительной морали
48. В
политеистическом организме древности мораль, коренным образом подчиненная
политике, могла никогда приобрести ни достоинства, ни всеобщности, соответствующих
ее природе Ее основная независимость и даже свойственное ей влияние —
постольку, поскольку это было тогда возможно, — выросли, наконец, на почве
монотеизма в средние века эта громадная социальная услуга, оказанная
человечеству католицизмом, будет всегда служить основанием его главного права
на вечную признательность человеческого рода. Именно, только начиная с момента
этого неизбежного обособления, утвержденного и дополненного необходимым
разделением двух властей, человеческая мораль, огражденная от временных
побуждений, действительно могла принять систематический характер, устанавливая
истинно общие правила для всей совокупности нашего личного, домашнего и
социального существования. Но глубокие несовершенства монотеистической
философии, руководившей тогда этим великим преобразованием, должны были
значительно умалить ее силу и даже серьезно поколебать ее прочность, порождая
вскоре роковое столкновение между ростом идей и моральным развитием. Связанная,
таким образом, с доктриной, которая не могла оставаться долгое время
прогрессивной, мораль должна была затем все более и более страдать от
возрастающего недоверия, неизбежно встречавшего теологию, которая, являясь
отныне реакционной, становилась, наконец, коренным образом противной новому
умственному направлению. Предоставленная с этого момента разрушительному
действию метафизики, теоретическая мораль, в самом деле, понесла в течение
последних пяти веков в каждой из своих трех существенных частей серьезные
потери, и эти потери никогда не могли быть в достаточной степени возмещены на
практике справедливостью и нравственностью, естественно присущими человеку, не
взирая на беспрерывное счастливое развитие последних, обусловленное тогда само
собой слагавшимся ходом нашей цивилизации. Если бы необходимое влияние
положительного мышления не поставило, наконец, предел этим анархическим
течениям, они, наверное, наложили бы печать пагубной нерешительности на все
более или менее утонченные понятия обычной морали, не только социальной, но
также и домашней, и даже личной, и оставили бы всюду в силе только правила,
которые относятся к более простым случаям и которые общепринятая оценка могла
бы подтвердить непосредственно.
49. При
таком положении вещей должно казаться странным, что единственная философия,
которая могла бы действительно укрепить мораль, напротив, считается в этом
отношении совершенно некомпетентной. Таково мнение различных современных школ,
начиная от правоверных католиков до простых деистов, которые, среди своих
бесполезных споров, сходятся, главным образом, в том, что ей нужно существенно
воспретить доступ к этим основным вопросам в силу того единственного мотива,
будто ее дух, отличаясь в своей природе слишком частным характером,
ограничивался до сих пор более простыми предметами. Метафизика, столь часто
стремившаяся активно разрушать нравственность, и теология, уже давно потерявшая
возможность ее охранять, обе, тем не менее, упорствуют в желании сделать из нее
своего рода вечное и исключительно им принадлежащее достояние, не считаясь с
отношением общественного мнения к этим эмпирическим притязаниям. Правда, должно
вообще признать, что всякое моральное правило обязано своим первоначальным
введением теологическому духу, которым тогда была глубоко пропитана вся система
наших идей и который, в то же время, был единственно способен создать
достаточно общие мнения. Но совокупность прошлого равным образом доказывает,
что эта первоначальная общность постоянно убывала — одновременно с уменьшением
значения самой теологии; моральные правила, как и все другие, все более и более
подвергались чисто рационалистической переоценке по мере того, как народная
масса становилась все более способной понимать действительное влияние каждого
поступка на личное или социальное существование человека. Отделив раз и
навсегда мораль от политики, католичество должно было значительно
способствовать развитию этой постоянной тенденции; ибо сверхъестественное
вмешательство было, таким образом, непосредственно сведено к созданию общих
правил, частное применение которых было отныне в существе дела предоставлено
человеческой мудрости. Обращаясь к более передовым народам, оно передало на
усмотрение общественного мнения массу специальных вопросов, относительно
которых древние мудрецы полагали, что они могут разрешаться исключительно
религиозными предписаниями; так думают еще и теперь ученые политеисты Индии,
например, касательно большинства вопросов практической гигиены. Поэтому-то уже
три века спустя после св. Павла раздавались зловещие предсказания нескольким
философов или языческих юристов об угрожающей безнравственности, которую
неминуемо повлечет за собой грядущий религиозный переворот. Современные
разглагольствования различных монотеистических школ так же мало помешают
положительному мышлению закончить теперь при надлежащих условиях практическое и
теоретическое завоевание области морали, — области, уже и того все более и
более переходившей под контроль человеческого разума, частные приобретения
которого нам остается теперь, главным образом только систематизировать.
Человечество, без сомнения, не может быть бесконечно обречено вызывать свои
правила поведения только на химерических мотивах, чтобы таким образом
увековечить временно существовавшее до сих пор гибельное противоречие между
интеллектуальными и моральными потребностями.
II. Необходимость
сделать мораль независимой от теологии и метафизики
50. Не
только присутствие теологического элемента не является необходимым для
моральных заповедей, но, напротив, опыт доказывает, что у современных народов
оно становится для них все более и более вредным, неизбежно заставляя их,
благодаря этой пагубной связи, разделять возрастающее разложение
монотеистического порядка; это, в особенности, наблюдается в течение последних
трех веков.
Прежде
всего, эта роковая солидарность должна была по мере того, как угасала вера,
непосредственно ослаблять единственное основание, служившее таким образом
опорой для этих правил, подвергаясь часто сильным нападениям, нуждались в
заботливом охранении их от всякого колебания. Возрастающее отвращение, которое
справедливо внушал теологический дух, тяжело отразилось на многих важных
понятиях, не только касающихся серьезнейших социальных отношений, но
затрагивающих также и обычную домашнюю жизнь, и даже личное существование;
слепое и пылкое стремление к освобождению мысли влекло за собой, сверх того,
только то, что временное презрение к этим спасительным правилам иногда
превращалось в своего рода сумасшедший протест против реакционной философии,
которая казалась их исключительным источником. Даже у тех, которые сохраняли
догматическую веру, это гибельное влияние давало себя непосредственно
чувствовать, ибо авторитет духовенства, потеряв свою политическую
независимость, также все более и более утрачивал свое социальное значение,
необходимое для его моральной силы. Кроме этого возрастающего бессилия
поддерживать моральное заповеди, теологическое мышление, дезорганизованное
неизбежным подъемом свободного личного исследования и лишенное своей былой
устойчивости, часто также и активно вредило им. Порождая, таким образом,
разброд мнений, теологическая мысль действительно обусловливала или
благоприятствовала многим антисоциальным заблуждениям, которые здравый смысл,
предоставленный самому себе, обошел бы или отбросил своим свободным усилием.
Разрушительные
утопии, как направленные против собственности, так даже касающиеся семьи и
т. д. и приобретающие теперь популярность, почти никогда не сочинялись и
не признавались вполне свободными умами, несмотря на основные недостатки
последних, но гораздо скорее исходили от тех, которые стремились к своего рода
теологической реставрации, основанной на смутном и бесплодном деизме или на
равноценном ему протестантизме. Наконец, с третьей общей точки зрения, эта
старая связь с теологией сделалась гибельной для морали также тем, что она
препятствовала прочному переустройству последней на чисто человеческих
основаниях. Если бы это препятствие заключалось только в непродуманных
протестах различных современных теологических или метафизических школ, часто
вопиявших против мнимой опасности, представляемой таким преобразованием, —
то сторонники положительной философии могли бы ограничиться опровержением
гнусных инсинуаций достаточно убедительным примером их собственной
повседневной, личной, домашней и социальной жизни. Но это противодействие, к
несчастью, коренится гораздо глубже, ибо оно вытекает из неизбежного
противоречия, очевидно существующего между этими способами систематизировать
мораль. Так как теологические мотивы, естественно, должны предоставляться
глазам верующего гораздо более сильными, чем всякие другие, они поэтому никогда
не могут стать просто вспомогательными для мотивов чисто человеческих, коль
скоро они перестают господствовать, они тотчас теряют всякое реальное значение.
Не существует, таким образом, никакой прочной преемственной связи между построением
морали на положительном знании человечества и ее теологическим состоянием,
покоящемся на сверхъестественном велении; рационалистические убеждения могли
благоприятствовать теологическим верованиям, или, скорее, постепенно заменять
их собой по мере того, как угасала вера; но обратное сочетание является только
противоречивой утопией, где главное было бы подчинено второстепенному
51. Тщательное
исследование истинного состояния современного общества всею совокупностью
повседневных фактов непреложно опровергает мнимую невозможность укреплять
отныне нравственность без помощи какой-нибудь теологии; ибо эта ясная связь
должна была, начиная со средних веков, стать втройне гибельной для морали, либо
ослабляя или дискредитируя ее идейные основы, порождая прямые противодействия,
либо, наконец, мешая лучше систематизировать ее. Если, вопреки деятельным
факторам беспорядка, практическая нравственность реально улучшилась, то этот
счастливый результат не может быть приписан теологическому мышлению,
превратившемуся тогда, напротив, в опасную разрушительную силу; мы им обязаны
по существу, возрастающему влиянию положительного мышления, сильного уже в
своей стихийно возникающей форме, в виде всеобщего здравого смысла, мудрые
внушения которого способствовали естественному стремлению нашей прогрессивной
цивилизации целесообразно бороться с различными заблуждениями, преимущественно
же с заблуждениями, вытекавшими из религиозных шатаний. Когда,
например, протестантская теология стремилась коренным образом изменить институт
брака формальным освящением развода, общественный разум значительно обезвредил
пагубные последствия этой реформы, почти всегда предписывая признавать на
практике прежние нравы, единственно соответствующие истинному характеру
новейшей общественности. Неопровержимые опыты, произведенные одновременно в
большом масштабе в недрах народных масс, доказали сверх того, что мнимо
исключительная привилегия религиозных верований побуждать на великие жертвы иди
внушать деятельную преданность может, равным образом, принадлежать прямо
противоположным мнениям и присуща вообще всяким глубоким убеждениям, какова бы
ни была их природа. Многочисленные противники теологического режима[5], которые
полвека назад с таким героизмом отстояли нашу национальную независимость против
реакционной коалиции, без сомнения, проявили не менее полную и не менее
постоянную самоотверженность, чем суеверные толпы, которые внутри Франции
содействовали внешним врагам
52. Чтобы
закончить оценку теперешних притязаний теолого-метафизической философии на
сохранение за нею исключительного права систематизировать обычную мораль,
достаточно непосредственно рассмотреть опасную и противоречивую доктрину,
которую неизбежный прогресс освобождения мысли из-под опеки такой философии
вскоре заставил последнюю установить по этому предмету, освящая всюду, под
более или менее прозрачными формами, своего рода коллективное лицемерие.
Это лицемерие аналогично тому, которое, кстати, совершенно неосновательно предполагается
якобы обычно существовавшим у древних, хотя у них оно всегда могло рассчитывать
лишь на случайный и временный успех. Не будучи в состоянии мешать свободному
развитию современных: идей у людей просвещенных, эта философия предполагает,
таким образом, добиться от них ради общественной пользы внешнего уважения к
древним верованиям, дабы поддерживать среди народа авторитет, который она
считает необходимым. Эта систематическая мировая сделка отнюдь не является
произведением исключительно иезуитов, хотя и составляет существенную основу их
тактики; протестантский дух на свой лад также дал ей еще более глубокое, более
широкое и в особенности более догматическое освящение: метафизики в собственном
смысле допускают его совершенно так же, как сами теологи; величайший их них
(Кант), хотя его высокая нравственность была поистине достойна его возвышенного
ума, дошел до того, что по существу санкционировал этот компромисс,
устанавливая, с одной стороны, что всякие, какие то ни было, теологические
воззрения не доступны никакому действительному доказательству, и другой, —
что социальная необходимость обязывает бесконечно поддерживать их господство.
Не взирая на то, что эта доктрина могла пользоваться уважением в глазах тех, у
кого этот вопрос не связан с интересами личного честолюбия, она, тем не менее,
стремится испортить в корне все источники человеческой нравственности,
неизбежно оскверняя их беспрерывной ложью и даже презрением высших к низшим.
Пока те, кто должны были участвовать в этом систематическом притворстве, были
малочисленны, практическое осуществление его было возможно, хотя носило
чрезвычайно случайный характер; но оно стало еще более бессмысленным и более
отвратительным, когда просвещение распространилось настолько, что этот своего
рода благочестивый заговор должен был охватить, как это имело бы место теперь,
большинство мыслящих умов. Наконец, если предположить возможным такое
фантастическое расширение заговора, эта ложная система совершенно не устраняет
затруднения относительно самих участников последнего, собственная
нравственность которых оказывается таким образом предоставленной их личному
усмотрению, уже справедливо признанному недостаточным для подчиненного класса.
Если же нужно допустить необходимость собственно систематизированной морали для
этих освобожденных умов, то она отныне сможет покоиться только на положительных
основаниях, которые, таким образом, в конце концов будут признаны безусловно
необходимыми. Что касается приурочивания последних исключительно к
просвещенному классу, то помимо того, что такое ограничение не могло бы
изменить природу этого великого философского построения, оно было бы, очевидно,
призрачным в эпоху, когда умственное развитие, предполагаемое этим легким
освобождением, уже стало чрезвычайно общим или вернее почти всеобщим, по
крайней мере, во Франции. Таким образом, эмпирическая уловка, подсказанная
тщетным стремлением поддерживать во что бы то ни стало старый порядок идей,
может, в конечном итоге, привести только к тому, что большинство деятельных
умов останется на неопределенное время лишенным всякой моральной доктрины, как
это очень часто наблюдается теперь.
III. Необходимость
духовного господства положительной философии
53. Итак,
именно во имя нравственности нужно отныне горячо работать для доставления,
наконец, всеобщего преобладания положительному мышлению, дабы заменить
устаревшую систему, которая — то бессильная, то возмущающая — требует все
большего и большего подавления мысли для поддержания неизменного морального
порядка. Новая философия единственно может установить теперь относительно наших
различных потребностей глубокие и деятельные убеждения, действительно способные
сдерживать натиск страстей. Согласно ее воззрениям на человечество,
неопровержимые доказательства, опирающиеся на огромный опыт, которым обладает
теперь наш род, точно определяет прямое или косвенное, частное или общественное
действительное влияние, свойственное каждому поступку, каждой привычке и каждой
наклонности или чувству; отсюда естественно будут вытекать, как неизбежные
следствия, правила поведения, как общие, и специальные, и эти правила будут
наиболее ответствовать всеобщему порядку и, следовательно, необходимо окажутся
наиболее благоприятными для личного счастья. Не взирая на крайнюю трудность
этого великого предмета, я осмеливаюсь утверждать, что, рассматривая его
надлежащим образом, можно прийти в этой области к заключениям столь же
достоверным, как выводы геометрии. Нельзя конечно, надеяться сделать
когда-нибудь доступными всем умам эти положительные доказательства многих
нравственных правил, предназначенных, однако, для обыденной жизни, но так уже
обстоит дело относительно различных математических предписаний; последние, тем
не менее, применяются без колебания в наиболее трудных случаях, когда,
например, наши моряки ежедневно рискуют жизнью, доверяясь астрономическим
теориям, которых они совершенно не понимают; почему с подобным доверием нельзя
было бы относиться и к более нужным понятиям? Не подлежит, сверх того,
сомнению, что нормальное существование такого порядка требует в каждом случае,
помимо могучего побуждения, естественно вытекающего из общественных
предрассудков, — также систематического вмешательства то пассивной, то
активной духовной власти, назначенной энергично напоминать основные правила и
мудро руководить их применением (эту сторону вопроса я специально объяснил в
вышеуказанном сочинении). Выполняя, таким образом, великую социальную функцию,
которою католицизм уже не занимается более, эта новая моральная власть
тщательно использует счастливую способность положительной философии стихийно
впитывать в себя мудрость любого предшествовавшего строя мысли, согласно
обычной тенденции положительного мышления по отношению ко всякому предмету.
Когда новейшая философия безвозвратно изгнала астрологические принципы, она не
менее заботливо сохранила все истинные понятия, полученные при их господстве;
точно то же происходило в химии по отношению к алхимии.
|
