Перевод – Ю.М. Антоновского под
редакцией К.А. Свасьяна.
"Так
говорил Заратустра.
Книга для
всех и ни для кого"
Friedrich
Nietzsche
«Also
Sprach Zarathustra»
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
ПРЕДИСЛОВИЕ ЗАРАТУСТРЫ
1
Когда
Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины
и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в
течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его – и в
одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:
«Великое
светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
В
течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом
и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
Но мы
каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли
тебя.
Взгляни!
Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне
нужны руки, простертые ко мне.
Я хотел
бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться
безумству своему, а бедные – богатству своему.
Для
этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и
неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!
Я
должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу
я спуститься.
Так
благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно
большое счастье!
Благослови
чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду
отблеск твоей отрады!
Взгляни,
эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком».
– Так
начался закат Заратустры.
2
Заратустра
спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошел он в лес,
перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы
поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:
«Мне не
чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой
назывался он; но он изменился.
Тогда
нес ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины?
Неужели не боишься ты кары поджигателю?
Да, я
узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и
идет он, точно танцует?
Заратустра
преобразился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты
среди спящих?
Как на
море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! ты хочешь выйти на сушу?
Ты хочешь снова сам таскать свое тело?»
Заратустра
отвечал: «Я люблю людей».
«Разве
не потому, – сказал святой, – ушел и я в лес и пустыню? Разве не
потому, что и я слишком любил людей?
Теперь
люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к
человеку убила бы меня».
Заратустра
отвечал: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар».
«Не
давай им ничего, – сказал святой. – Лучше сними с них что-нибудь и
неси вместе с ними – это будет для них всего лучше, если только это лучше и для
тебя!
И если
ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще заставь их просить ее у тебя!»
«Нет, –
отвечал Заратустра, – я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден».
Святой
стал смеяться над Заратустрой и так говорил: «Тогда постарайся, чтобы они приняли
твои сокровища! Они недоверчивы к отшельникам и не верят, что мы приходим,
чтобы дарить.
Наши
шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих кроватях,
услышат человека, идущего задолго до восхода солнца, они спрашивают себя: куда
крадется этот вор?
Не ходи
же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть,
как я, – медведем среди медведей, птицею среди птиц?»
«А что
делает святой в лесу?» – спросил Заратустра.
Святой
отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу
себе в бороду: так славлю я Бога.
Пением,
плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что несешь ты
нам в дар?»
Услышав
эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать вам! Позвольте
мне скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!» – Так разошлись они в
разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.
Но когда
Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: «Возможно ли это! Этот
святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв».
3
Придя в
ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество народа,
собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище – плясун на
канате. И Заратустра говорил так к народу:
Я учу
вас о сверхчеловеке.
Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
Все
существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом
этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти
человека?
Что
такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же
самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным
позором.
Вы
совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя,
Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная
из обезьян.
Даже
мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я
велю вам стать призраком или растением?
Смотрите,
я учу вас о сверхчеловеке!
Сверхчеловек
– смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом
земли!
Я
заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто
говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это
или нет.
Они
презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля:
пусть же исчезнут они!
Прежде
хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти
хулители. Теперь хулить землю – самое ужасное преступление, так же как чтить
сущность непостижимого выше, чем смысл земли!
Некогда
смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, –
она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать
от тела и от земли.
О, эта
душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением
этой души!
Но и
теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве
ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?
Поистине,
человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток
и не сделаться нечистым.
Смотрите,
я учу вас о сверхчеловеке: он – это море, где может потонуть ваше великое презрение.
В чем то
самое высокое, что можете вы пережить? Это – час великого презрения. Час, когда
ваше счастье становится для вас отвратительным, так же как ваш разум и ваша
добродетель.
Час,
когда вы говорите: «В чем мое счастье! Оно – бедность и грязь и жалкое
довольство собою. Мое счастье должно бы было оправдывать само существование!»
Час,
когда вы говорите: «В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей
пищи? Он – бедность и грязь и жалкое довольство собою!»
Час,
когда вы говорите: «В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать.
Как устал я от добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое
довольство собою!»
Час,
когда вы говорите: «В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и
углем. А справедливый – это пламень и уголь!»
Час,
когда вы говорите: «В чем моя жалость! Разве жалость – не крест, к которому пригвождается
каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие».
Говорили
ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так
восклицающими!
Не ваш
грех – ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к
небу!
Но где
же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить
вам?
Смотрите,
я учу вас о сверхчеловеке: он – эта молния, он – это безумие! –
Пока
Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы слышали уже довольно о канатном
плясуне; пусть нам покажут его!» И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А
канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за свое
дело.
4
Заратустра
же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил:
Человек
– это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью.
Опасно
прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и
остановка.
В
человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то,
что он переход и гибель.
Я люблю
тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.
Я люблю
великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому
берегу.
Я люблю
тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою – а
приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.
Я люблю
того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь
жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.
Я люблю
того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и
приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей
гибели.
Я люблю
того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела
тоски.
Я люблю
того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей
добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.
Я люблю
того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть: ибо так хочет
он ради своей добродетели еще жить и не жить более.
Я люблю
того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть
больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором
держится напасть.
Я люблю
того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он
постоянно дарит и не хочет беречь себя.
Я люблю
того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда
спрашивает: неужели я игрок-обманщик? – ибо он хочет гибели.
Я люблю
того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше,
чем обещает: ибо он хочет своей гибели.
Я люблю
того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет
гибели от людей настоящего.
Я люблю
того, кто карает своего Бога, так как он любит своего Бога: ибо он должен погибнуть
от гнева своего Бога.
Я люблю
того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании:
так охотно идет он по мосту.
Я люблю
того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся
в нем: так становятся все вещи его гибелью.
Я люблю
того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба
сердца его, а сердце его влечет его к гибели.
Я люблю
всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной
тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как
провозвестники.
Смотрите,
я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек.
5
Произнесши
эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. «Вот стоят они, говорил
он в сердце своем, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не
для этих ушей.
Неужели
нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами? Неужели
надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния? Или верят они только
заикающемуся?
У них
есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они то, что делает их гордыми?
Они называют это культурою, она отличает их от козопасов.
Поэтому
не любят они слышать о себе слово «презрение». Буду же говорить я к их гордости.
Буду же
говорить я им о самом презренном существе, а это и есть последний человек».
И так
говорил Заратустра к народу:
Настало
время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы человек посадил
росток высшей надежды своей.
Его
почва еще достаточно богата для этого. Но эта почва будет когда-нибудь бедной и
бесплодной, и ни одно высокое дерево не будет больше расти на ней.
Горе!
Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека
и тетива лука его разучится дрожать!
Я говорю
вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую
звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос.
Горе!
Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается
время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя.
Смотрите!
Я показываю вам последнего человека.
«Что
такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?» – так
вопрошает последний человек и моргает.
Земля
стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким.
Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.
«Счастье
найдено нами», – говорят последние люди, и моргают.
Они
покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также любят
они соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.
Захворать
или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни
безумцы еще спотыкаются о камни или о людей!
От
времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше
яду, чтобы приятно умереть.
Они еще
трудятся, ибо труд – развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло
их.
Не будет
более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще
управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
Нет
пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует
иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
«Прежде
весь мир был сумасшедший», – говорят самые умные из них, и моргают.
Все умны
и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но
скоро мирятся – иначе это расстраивало бы желудок.
У них
есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье –
выше всего.
«Счастье
найдено нами», – говорят последние люди, и моргают.
Здесь
окончилась первая речь Заратустры, называемая также «Предисловием», ибо на этом
месте его прервали крик и радость толпы. «Дай нам этого последнего человека, о
Заратустра, – так восклицали они, – сделай нас похожими на этих
последних людей! И мы подарим тебе сверхчеловека!» И все радовались и щелкали
языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
«Они не
понимают меня: мои речи не для этих ушей.
Очевидно,
я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья: теперь я
говорю им, как козопасам.
Непреклонна
душа моя и светла, как горы в час дополуденный. Но они думают, что холоден я и
что говорю я со смехом ужасные шутки.
И вот
они смотрят на меня и смеются, и, смеясь, они еще ненавидят меня. Лед в смехе
их».
6
Но тут
случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным. Ибо тем временем
канатный плясун начал свое дело: он вышел из маленькой двери и пошел по канату,
протянутому между двумя башнями и висевшему над базарной площадью и народом.
Когда он находился посреди своего пути, маленькая дверь вторично отворилась, и
детина, пестро одетый, как скоморох, выскочил из нее и быстрыми шагами пошел во
след первому. «Вперед, хромоногий, – кричал он своим страшным
голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа!
Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своею пяткою! Что делаешь ты здесь между башнями?
Ты вышел из башни; туда бы и следовало запереть тебя, ты загораживаешь дорогу
тому, кто лучше тебя!» – И с каждым словом он все приближался к нему – и, когда
был уже на расстоянии одного только шага от него, случилось нечто ужасное, что
сделало уста всех немыми и взор неподвижным: он испустил дьявольский крик и
прыгнул через того, кто загородил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник
побеждает его, потерял голову и канат; он бросил свой шест и сам еще быстрее,
чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь из рук и ног. Базарная площадь и
народ походили на море, когда проносится буря: все в смятении бежало в разные
стороны, большею частью там, где должно было упасть тело.
Но
Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изодранное и
разбитое, но еще не мертвое. Немного спустя к раненому вернулось сознание, и он
увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях. «Что ты тут делаешь? –
сказал он наконец. – Я давно знал, что черт подставит мне ногу. Теперь он
тащит меня в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать ему?»
«Клянусь
честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего, о чем ты
говоришь: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое
тело: не бойся же ничего!»
Человек
посмотрел на него с недоверием. «Если ты говоришь правду, – сказал
он, – то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного,
которого ударами и впроголодь научили плясать».
«Не
совсем так, – сказал Заратустра, – ты из опасности сделал себе
ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла; за это
я хочу похоронить тебя своими руками».
На эти
слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы
ища, в благодарность, руки Заратустры. –
7
Тем
временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во мраке; тогда рассеялся
и народ, ибо устают даже любопытство и страх. Но Заратустра продолжал сидеть на
земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени.
Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся
Заратустра и сказал в сердце своем:
«Поистине,
прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп
поймал он.
Жутко
человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох может
стать уделом его.
Я хочу
учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из темной тучи,
называемой человеком.
Но я еще
далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я еще середина между
безумцем и трупом.
Темна
ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный, недвижный товарищ! Я несу тебя
туда, где я похороню тебя своими руками».
8
Сказав
это в сердце своем, Заратустра взял труп себе на спину и пустился в путь. Но не
успел он пройти и ста шагов, как человек подкрался к нему и стал шептать ему на
ухо – и гляди-ка, тот, кто говорил, был скоморох с башни. «Уходи из этого
города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие ненавидят тебя
здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и
ненавистником; ненавидят тебя правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы.
Счастье твое, что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как скоморох.
Счастье твое, что ты пристал к мертвой собаке; унизившись так, ты спас себя на
сегодня. Но уходи прочь из этого города – или завтра я перепрыгну через тебя,
живой через мертвого». И сказав это, человек исчез; а Заратустра продолжал свой
путь по темным улицам.
У ворот
города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в лицо, узнали
Заратустру и много издевались над ним: «Заратустра уносит с собой мертвую
собаку: браво, Заратустра обратился в могильщика! Ибо наши руки слишком чисты
для этой поживы. Не хочет ли Заратустра украсть у черта его кусок? Ну, так и
быть! Желаем хорошо поужинать! Если только черт не более ловкий вор, чем
Заратустра! – Он украдет их обоих, он сожрет их обоих!» И они смеялись и
шушукались между собой.
Заратустра
не сказал на это ни слова и шел своей дорогой. Он шел два часа по лесам и болотам
и очень часто слышал голодный вой волков; наконец и на него напал голод. Он
остановился перед уединенным домом, в котором горел свет.
«Голод
нападает на меня, как разбойник, – сказал Заратустра. – В лесах и
болотах нападает на меня голод мой и в глубокую ночь.
Удивительные
капризы у моего голода. Часто наступает он у меня только после обеда, и сегодня
целый день я не чувствовал его; где же замешкался он?»
И с
этими слонами Заратустра постучался в дверь дома. Появился старик; он нес
фонарь и спросил: «Кто идет ко мне и нарушает мой скверный сон?»
«Живой и
мертвый, – отвечал Заратустра. – Дайте мне поесть и попить; днем я
забыл об этом. Тот, кто кормит голодного, насыщает свою собственную душу: так
говорит мудрость».
Старик
ушел, но тотчас вернулся и предложил Заратустре хлеб и вино. «Здесь плохой край
для голодающих, сказал он, – поэтому я и живу здесь. Зверь и человек
приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего товарища поесть и попить, он
устал еще больше, чем ты». Заратустра отвечал: «Мертв мой товарищ, было бы
трудно уговорить его поесть». «Это меня не касается, – ворча произнес
старик, – кто стучится в мою дверь, должен принимать то, что я ему
предлагаю. Ешьте и будьте здоровы!» –
После
этого Заратустра шел еще два часа, доверяясь дороге и свету звезд: ибо он был
привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо. Но когда стало
светать, Заратустра очутился в глубоком лесу, и дальше уже не было видно
дороги. Тогда он положил мертвого в дупло дерева на высоте своей головы – ибо
он хотел защитить его от волков – и сам лег на землю, на мох. И тотчас уснул
он, усталый телом, но с непреклонной душою.
9
Долго
спал Заратустра, и не только утренняя заря, но и час дополуденный прошли по
лицу его. Но наконец он открыл глаза: с удивлением посмотрел Заратустра на лес
и тишину, с удивлением заглянул он внутрь самого себя. Потом он быстро
поднялся, как мореплаватель, завидевший внезапно землю, и возликовал: ибо он
увидел новую истину. И так говорил он тогда в сердце своем:
«Свет
низошел на меня: мне нужны спутники, и притом живые, – не мертвые спутники
и не трупы, которых ношу я с собою, куда я хочу.
Мне
нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами
за собой – и туда, куда я хочу.
Свет
низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам!
Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!
Сманить
многих из стада – для этого пришел я. Негодовать будет на меня народ и стадо:
разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.
У
пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов,
говорю я, но они называют себя правоверными.
Посмотри
на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их
скрижали ценностей, разрушителя, преступника – но это и есть созидающий.
Посмотри
на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их
скрижали ценностей, разрушителя, преступника – но это и есть созидающий.
Спутников
ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не верующих. Созидающих так же,
как он, ищет созидающий, тех, кто пишут новые ценности на новых скрижалях.
Спутников
ищет созидающий и тех, кто собирал бы жатву вместе с ним: ибо все созрело у
него для жатвы. Но ему недостает сотни серпов; поэтому он вырывает колосья и
негодует.
Спутников
ищет созидающий и тех, кто умеет точить свои серпы. Разрушителями будут
называться они и ненавистниками добрых и злых. Но они соберут жатву и будут
праздновать.
Созидающих
вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву и празднующих вместе с ним ищет
Заратустра: что стал бы он созидать со стадами, пастухами и трупами!
И ты,
мой первый спутник, оставайся с благом! Хорошо схоронил я тебя в дупле дерева,
хорошо спрятал я тебя от волков.
Но я
расстаюсь с тобою, ибо время прошло. От зари до зари осенила меня новая истина.
Ни пастухом,
ни могильщиком не должен я быть. Никогда больше не буду я говорить к народу:
последний раз говорил я к мертвому.
К
созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я присоединиться: радугу хочу я
показать им и все ступени сверхчеловека.
Одиноким
буду я петь свою песню и тем, кто одиночествует вдвоем; и у кого есть еще уши,
чтобы слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем своим.
Я
стремлюсь к своей цели, я иду своей дорогой; через медлительных и нерадивых перепрыгну
я. Пусть будет моя поступь их гибелью!»
10
Так
говорил Заратустра в сердце своем, а солнце стало уже на полдень; тогда он
вопросительно взглянул на небо: ибо услышал над собою резкий крик птицы. И он
увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздух, а с ним – змея, но не
в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его.
«Это мои
звери!» – сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем.
«Самое
гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое есть под
солнцем, – они отправились разведать.
Они
хотят знать, жив ли еще Заратустра. И поистине, жив ли я еще?
Опаснее
оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра.
Пусть же ведут меня мои звери!»
Сказав
это, Заратустра вспомнил слова святого в лесу, вздохнул и говорил так в сердце
своем:
«Если б
я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя!
Но
невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом!
И если
когда-нибудь мой ум покинет меня – ах, он любит улетать! – пусть тогда моя
гордость улетит вместе с моим безумием!» –
– Так
начался закат Заратустры.
|