 Увеличить |
ПРЕДИСЛОВИЕ
Будучи
давним, закоренелым странником, издатель дальнейших страниц все же кое-когда
наезжает в город, уроженцем которого он счастлив себя назвать, и мало у него
бывает ощущений более странных, более горестных или же более целительных, чем
во время таких вот наездов. В чужих краях он появляется нежданно-негаданно и
привлекает к себе внимание, совсем не рассчитывая на это; в своем же городе все
выходит наоборот, и ему остается только дивиться, как плохо его здесь помнят. В
других местах на него благотворно действует каждое приятное лицо: вот этот
человек, может быть, станет ему другом; здесь он с болью в сердце бродит по
длинным улицам в поисках лиц и друзей, которых уже не встретит. В других местах
его восторгает все новое; здесь терзает исчезновение старого. В других местах
ему довольно быть теперешним самим собой; здесь его равно гнетут сожаления о
том, каким он был когда-то, и о том, каким надеялся стать.
Вот что
он смутно чувствовал по дороге с вокзала в последний свой приезд на родину; чувствовал
и в ту минуту, когда вышел из кэба у дома своего друга, присяжного стряпчего
мистера Джонстоуна Томсона, у которого должен был погостить это время.
Сердечный прием, лицо, не так уж изменившееся, несколько слов, напомнивших
былые дни, шутка, вызвавшая смех у обоих, увиденное мельком, на ходу:
белоснежная скатерть, отсвечивающие боками графины и офорты Пиранези на стенах
столовой – все это препроводило его в отведенную ему спальню в более легком
расположении духа, и когда, несколько минут спустя, они с мистером Томсоном
сели рядышком за стол и отдали дань былому предварительным бокалом, у него
отлегло от сердца, он уже почти отпустил себе две непростительные погрешности:
то, что покинул когда-то свой родной город, и то, что вернулся сюда.
– Я
приберег кое-что подходящее для вас, – сказал мистер Томсон. – Мне
хотелось отпраздновать ваш приезд, дорогой мой друг, потому что вместе с вами
меня снова посетила моя молодость, правда, в сильно потрепанном и увядшем
обличье, но… ничего иного от нее не осталось.
– И
на том спасибо, – сказал издатель. – Но что вы считаете так уж
подходящим для меня?
– Сейчас
мы к этому приступим, – сказал мистер Томсон. – Судьба дала мне
возможность отпраздновать ваш приезд и подать вам на десерт нечто весьма
своеобычное. Тайну!
– Тайну? –
повторил я.
– Да, –
ответил друг издателя. – Тайну. Она может оказаться пустяком, но может
дать и, очень многое. Впрочем, пока что перед вами нечто действительно
таинственное, ибо вот уже почти сотню лет этого никто не видел; перед вами
нечто весьма высокого порядка, ибо дело касается одного титулованного
семейства, и, по-видимому, вы столкнетесь с мелодрамой, ибо, судя по сопроводительной
записке, речь тут идет о смерти.
– Я,
кажется, никогда не слышал более туманного или более многообещающего вступления, –
проговорил его собеседник. – Но что же это такое?
– Вы
помните контору моего предшественника, старого Питера Мак-Брайера?
– Прекрасно
помню. При встречах со мной он всегда бросал на меня горько-укоризненные взгляды
и скрыть чувство горечи ему не удавалось. Я питал к этому человеку интерес как
к личности исторической, но взаимностью у него не пользовался.
– Нет,
нет, мы на нем не задержимся, – сказал мистер Томсон. – Смею думать,
что старик Питер знал обо всем этом не больше, чем знаю я. Дело обстоит
следующим образом: после него осталась целая кипа старинных документов и
железные шкатулки с бумагами. Часть их была из архива самого Питера, часть
перешла к нему от его отца, Джона, – основателя их юридической династии,
человека в свое время примечательного. И среди прочих бумаг в этом архиве
хранятся документы семейства Дэррисдиров.
– Дэррисдиры! –
воскликнул я. – Друг мой, это же крайне интересно! Один из них уезжал на
север в 45-м году, у другого были какие-то странные дела с дьяволом – об это м,
кажется, есть в «Хрониках» Лоу, – а затем в их семье произошла загадочная
трагедия. Что там случилось, не знаю, но было это много позднее, лет сто назад.
– Больше,
чем сто, – сказал мистер Томсон. – В 1783 году.
– Откуда
вы это знаете? Я говорю о чьей-то смерти.
– Да,
о прискорбной кончине милорда Дэррисдира и его брата, владетеля Баллантрэ,
постигшей их обоих в жестоком междоусобии, – сказал мистер Томсон таким
тоном, будто цитируя по памяти. – Не так ли?
– Я,
признаться, встречал всего лишь невнятные ссылки на это в разных
хрониках, – сказал я, – и слышал еще более невнятные предания от
своего дядюшки (вы его, кажется, знали). Мой дядюшка жил в детстве неподалеку
от Сент-Брайда; в его рассказах было и про тамошнюю аллею, перегороженную и всю
заросшую травой, и про большие ворота, всегда на запоре, и про последнего
хозяина поместья, который жил в задних покоях замка со своей старенькой
незамужней сестрой. Люди они были тишайшие, бедные, но вместе с тем
чувствовалось в этой скромной, ничем не примечательной чете что-то возвышенное:
ведь все же они были последними потомками людей отважных, неуемных. А местные
сельские жители даже питали страх перед ними, издавна наслушавшись разных
кривотолков про этот род.
– Да, –
сказал мистер Томсон. – Последний хозяин поместья, Генри Грэем Дьюри, умер
в 1820 году. Его сестра, достопочтенная мисс Кэтрин Дьюри, – в 1827-м. Это
я давно знаю, а просмотренное мною за последние несколько дней подтверждает,
что были они, как вы говорите, люди порядочные, тихие и небогатые. Сказать
правду, на поиски пакета, который мы с вами сегодня вскроем, меня навело письмо
милорда. У него затерялись какие-то документы, и он написал Джеку Мак-Брайеру,
спрашивая, не обнаружатся ли они среди тех, что опечатал некий мистер Маккеллар.
Мак-Брайер ответил, что все опечатанное Маккелларом написано его собственной
рукой и носит, насколько ему известно, чисто повествовательный характер, а
дальше следовало: «Я не вправе вскрывать пакет до 1889 года». Можете себе
представить, как эти слова взбудоражили меня. Я занялся разбором всего архива
МакБрайера и наконец наткнулся на этот пакет, который (если вы не хотите больше
вина) я не замедлю вам показать.
В
курительной, куда мой хозяин привел меня, лежал пакет, скрепленный печатями и
обернутый листом толстой бумаги со следующей надписью:
"Документы
касательно жизни и прискорбной кончины ныне покойных лорда Дэррисдира и его
старшего брата, Джемса, именуемого владетелем Баллантрэ, постигшей их обоих в
жестоком междоусобии. Документы сии переданы в руки присяжного стряпчего Джона
Мак-Брайера по улице Лонмаркет в городе Эдинбурге сентября 20 в лето от
Рождества Христова 1789, с тем чтобы он держал их в тайне впредь до истечения
ста лет, а именно до сентября 20 1889 года.
Составил
и записал я, Эфраим Маккеллар, без малого сорок лет бывший управителем поместья
Его Светлости".
Так как
мистер Томсон человек женатый, я не стану говорить, сколько пробило на часах, когда
мы с ним перевернули последнюю из следующих далее страниц. Добавлю лишь, какими
словами мы обменялись.
– Вот
вам готовый роман, – сказал мистер Томсон. – Все, что от вас тут
потребуется, – это добавить пейзаж, развить характеры и подправить слог.
– Любезный
друг мой, – сказал я. – Вашим трем советам я как раз и не последую
даже под страхом смерти. Это надо выпустить в свет так, как оно есть.
– Да
эти записки голые, будто лысина! – воскликнул мистер Томсон.
– По-моему,
нет ничего интереснее, чем такой вот голый слог, – отвечал я. – Что
же касается лысин, то, по мне, пусть вся литература облысеет (если вам угодно)
да, пожалуй, и все авторы, кроме одного.
– Ну
что ж, – сказал мистер Томсон. – Поживем, почитаем.
|
