Увеличить |
IV. «ГАРНАШ, УЛИЦА
ПЕТУХА»
На берегу, почти у воды, в тени огромного варингинового
дерева, стоит крепкая дубовая бочка, плотно закрытая просмоленным брезентом.
Она не запирается; это международная почтовая станция. Сюда с мимо идущих
кораблей бросаются письма, попадающие во все концы света. Корабль, плывущий в
Австралию, забирает австралийскую корреспонденцию; плывущий в Европу —
европейскую.
Клипер приготовлялся к отплытию. Медленно, упорно трещал
брашпиль, тяжело ворочаясь в железном гнезде. Канат полз из воды, таща за собою
якорь, сплошь облепленный водорослями, тиной и раковинами. Матросы, раскисшие
от жары, вяло бродили по накаленной смоле палубы, закрепляя фалы, или сидели на
реях, распуская ссохшиеся паруса. В это время к берегу причалила шлюпка с
шестью гребцами, и младший лейтенант клипера, выскочив на песок, подошел к
бочке. Откинув брезент, он вынул из нее несколько пакетов и бросил, в свою
очередь, пачку писем.
Потом все уехали и скоро превратились в маленькое, черное
пятно, машущее крошечными веслами. Клипер преображался. От реи до реи, скрывая
стволы мачт, вздулись громоздкие паруса. Корабль стал похожим на птицу с
замершими в воздухе крыльями, весь — напряжение и полет, нетерпение и
сдержанное усилие.
Бушприт клипера медленно чертил полукруг с запада на
юго-восток. Судно тяжело поворачивалось, вспенивая рулем полдневную бледную от
жары синеву рейда. Теперь оно походило на человека, повернувшегося спиной к
случайному, покидаемому ночлегу. Пенистая, ровная линия тянулась за кормой —
клипер взял ход.
Его контуры становились меньше, воздушнее и светлее.
Двигался он, как низко летящий альбатрос, слегка накренив стройную белизну
очертаний. А за ним с берега цветущего острова следил человек — Тарт.
Он равнодушно ждал исчезновения клипера. Корабль увозил с
собой земляков, привычное однообразие дисциплины, грошовое жалованье и более
ничего. Все остальное было при нем. Он мог ходить как угодно, двигаться как
угодно, есть и пить в любое время, делать, что хочется, и не заботиться ни о
чем. Он стряхивал с себя бремя земли, которую называют коротким и страшным
словом «родина», не понимая, что слово это должно означать место, где родился
человек, и более ничего.
Тарт смотрел вслед уходящему клиперу, ни капли не сомневаясь
в том, что именно его считают убийцей Блемера. Почему прекратили поиски? Почему
не более как через шесть дней после ухода Тарта клипер направился в Австралию?
Может быть, решили, что он мертв? Но в глазах экипажа остров был не настолько
велик, чтобы потерять надежду отыскать человека или хотя бы его кости.
Поведение «Авроры» немного раздражало Тарта; он чувствовал себя лично
обиженным. Человек крайне самолюбивый, бесстрашный и стремительный, он привык,
чтобы с ним и его поступками враги считались так же, как с неприятелем на
войне. Но ведь не бежит же от него клипер, в самом деле!
Он вспомнил свое убежище — скалистый овраг, с гладким, как
паркет, дном и кровлей из цветущих кустов. Ничего нет удивительного, что клипер
ушел ни с чем. В глазах их Тарт мог только утонуть; к тому же — кто особенно дорожил
жизнью Блемера? На клипере сто матросов; двумя больше, двумя меньше — не все ли
равно? Время горячее, китайские пираты вьются по архипелагу, как осы. Военное
судно, несущее разведочную службу, не может долго оставаться в бездействии.
Тарт медленно шел вдоль берега, опустив голову. Собственное
его положение казалось ему ясным до чрезвычайности: потянет в другое место — он
будет караулить, высматривая проходящих купцов. И ночной сигнальный костер даст
ему короткий приют на чужой палубе. Куда он поедет, зачем и ради чего?
Но он не думал об этом. Свобода, страшная в своей
безграничности, дышала ему в лицо теплым муссоном и жаркой влагой истомленных
зноем растений. Это был отчаянный экстаз игрока, бросившего на карту все и
получившего больше ставки. Выигравший не думает о том, на что он употребит
деньги, он далек от всяких расчетов, музыка золота наполняет его с ног и до
головы дразнящим вихрем возможностей, прекрасных в неосуществимости своей
желаний и бешеным стуком сердца. Может быть, не дальше, как завтра, судьба
отнимет все, выигранное сегодня, но ведь этого еще нет?
Да здравствует прекрасная неизвестность!
Медленно, повинуясь любопытству, смешанному с предчувствием,
Тарт откинул брезент и, став на камни, положенные под основание бочки, открыл
ее. На дне серели пакеты. Их было много, штук двадцать, и Тарт тщательно
пересмотрел все.
Ему доставляло странное удовольствие держать в руках
вещественные следы ушедших людей, мысленно говорить с ними, в то время, когда
они даже и не подозревают этого. Стоит захотеть, и он узнает их мысли, будет
возражать им, без риска быть пойманным, и они не услышат его. Матросские письма
особенно заинтересовали Тарта. Он пристально рассматривал неуклюжие, косые
буквы, смутно догадываясь, что здесь, может быть, написано и о нем.
Взволнованный этим предположением, Тарт бережно отложил несколько конвертов, на
которых были надписаны имена местностей, близких к месту его рождения. Он искал
самого тесного, кровного земляка, рылся дрожащими от нетерпения пальцами,
раскладывая по песку серые четырехугольники, и вдруг прочел:
«Гарнаш, улица Петуха».
Гарнаш! Не далее как в десяти милях от этого городка родился
Тарт. Он помнит еще возы с зеленью, пыльную дорогу, по которой бегал
мальчишкой, и держит пари, что пишет не кто иной, как толстяк Риль!
Да, вот его имя, написанное маленькими печатными буквами.
Тарт вынул нож и разрезал толстую бумагу пакета. Риль писал много, четыре
больших листа сплошь пестрели каракулями, сообщая подробности плавания,
события, свидетелем которых был Риль, и длинные, неуклюжие нежности,
адресованные жене. Тарт торопливо разбирал строки. Пальцы его дрожали все
сильнее, лицо потускнело; взволнованный, с блестящим остановившимся взглядом,
он бросил бумагу и инстинктивно схватил ружье.
Кругом было по-прежнему пусто, легкий прибой шевелил
маленькие, круглые голыши и тихо шумел засохшими водорослями. В голове, как
отпечатанные, стояли строки письма, скомканного и брошенного рукой Тарта:
»…если бы он провалился, туда ему и дорога. А наши думают, что он жив. Мы
вернемся через четыре дня, за это время должны его поймать непременно, потому
что он будет ходить свободно. Шестерым с одним справиться — что плюнуть.
Толкуют, прости меня, господи, что Тарт сошелся с дьяволом. Это для меня
неизвестно».
— Надо уйти! — сказал Тарт, с трудом возвращая
самообладание. Небывалым, невозможным казалось ему, только что прочитанное. Все
вдруг изменило окраску, притаилось и замерло, как молчаливая, испуганная толпа.
Солнце потеряло свой зной, ноги отяжелели, и Тарт двигался медленно, напряженно,
словно окаменев в припадке безвыходного, глухого гнева. Мысль утратила
гибкость, сосредоточиваясь на пристальном, болезненном ощущении невидимых,
враждебных людей. И немое отвращение к тайной опасности подымалось со дна души,
вместе с нестерпимым желанием открытого, решительного исхода.
— Шесть? — сказал Тарт, останавливаясь. — Так
вас шесть, да?
Кровь бросилась ему в голову и ослепила. Почти не сознавая,
что он делает, он вызывающе поднял штуцер и нажал спуск. Выстрел пронесся в
тишине дробным эхом, и тотчас Тарт зарядил разряженный, еще дымящийся ствол,
быстро, не делая ни одного лишнего движения.
По-прежнему царствовала тишина, жуткая, полуденная тишина
безлюдного острова. Матрос прислушался, молчание раздражало его. Он потряс
кулаком и разразился градом язвительных оскорблений. Обессиленный припадком
тяжелой злобы, он шел вперед, ломая кусты, сбивая ударом приклада плотные,
сочные листья. Сознавая, что все пути отрезаны, что выстрел кем-нибудь да
услышан, Тарт чувствовал злобное, веселое равнодушие и огромную силу дерзости.
Уверенность возвращалась к нему по мере того, как шли минуты, и зеленый хоровод
леса тянулся выше, одевая пахучим сумраком лицо Тарта. Он шел, а сзади, догоняя
его, бежали шестеро, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться к неясному шороху
движений затравленного человека.
— Тарт! — задыхаясь от бега, крикнул на ходу
высокий черноволосый матрос. — Тарт, подожди малость, эй!
И за ним повторяли все жадными, требовательными голосами:
— Тарт!
— Эй, Тарт!
— Тарт! Тарт!
Тарт обернулся почти с облегчением, с радостью воина,
отражающего первый удар. И тотчас остановились все.
— Мы ищем тебя, — сказал черноволосый, — да
это ведь ты и есть, а? Не так ли? Здравствуй, приятель. Может быть, отпуск твой
кончился, и ты пойдешь с нами?
— Завтра, — сказал Тарт, вертя прикладом. —
Вы не нужны мне. И я — зачем я вам? Оставьте меня, гончие. Какая вам польза от
того, что я буду на клипере? Решительно никакой. Я хочу жить здесь, и баста!
Этим сказано все. Мне нечего больше говорить с вами.
— Тарт! — испуганно крикнул худенький,
голубоглазый крестьянин. — Ты погиб. Тебе, я вижу, все равно, ты отчаянный
человек. А мы служим родине! Нам приказано разыскать тебя!
— Какое дело мне до твоей родины, — презрительно
сказал Тарт. — Ты, молокосос, растяпа, может быть, скажешь, что это и моя
родина? Я три года болтался на вашей плавучей скорлупе. Я жить хочу, а не
служить родине! Как? Я должен убивать лучшие годы потому, что есть несколько
миллионов, подобных тебе? Каждый за себя, братец!
— Тарт, — сказал третий матрос, с круглым, тупым
лицом, — дело ясное, не сопротивляйся. Мы можем ведь и убить тебя, если…
Он не договорил. Одновременно с клубком дыма тело его
свалилось в кусты и закачалось на упругих ветвях, разбросав ноги. Тарт снова
прицелился, невольное движение растерянности со стороны матросов обеспечило ему
новый удачный выстрел… Черноволосый матрос опустился на четвереньки и судорожно
открыл рот, глотая воздух.
И все потемнело в глазах Тарта.
Спокойно встретил он ответные выстрелы, пистолет дрогнул в
его руке, пробитый насквозь, и выпал. Другою рукой Тарт поднял его и выстрелил
в чье-то белое, перекошенное страхом лицо.
Падая, он мучительно долго не мог сообразить, почему
сверкают еще красные огоньки выстрелов и новая тупая боль удар за ударом бьет
тело, лежащее навзничь. И все перешло в сон. Сверкнули тонкие водопады; розовый
гранит, блестя влагой, отразил их падение; бархатная прелесть луга протянулась
к черным корням раскаленных, как маленькие горны, деревьев — и стремительная
тишина закрыла глаза того, кто был — Тарт.
|