Глава 13
Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо
охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую
около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку,
бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением
руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Какой промах дала она, взяв
сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила его и свое положение.
Ненавистная «вторая жена» этим ходатайством поставила себя в такое положение,
что теперь вопрос состоял только в том, когда она возвратится к себе на родину…
При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу.
Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в
которые, в своем заблуждении, сама себя заковала. Она радовалась смелости, с
какою, не стесняясь, высказала свои убеждения: не каждое ли ее слово было
нарушением программы, начертанной Майнау?.. Теперь он не мог, на время своего
отсутствия, поручить ей охранение домашнего спокойствия и воспитание наследника
дома Майнау: гофмаршал не потерпит уже этого ни в каком случае. Майнау нечего
было страшиться теперь огласки – разрыв произошел при посторонних за кофейным
столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком,
виднелся ненавистный ей замок, где она в короткое время столько выстрадала.
Время испытания, прожитое здесь, она будет считать тяжелым, но счастливо
окончившимся сном, о котором она больше не будет и думать… Назад к Магнусу и
Ульрике! Опять жить общею с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в их
уютном зале!.. Как охотно она будет выносить капризы матери и ее гневные
вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со
страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу;
он ведь решительно заявил им, что Рюдисдорф их родина и будет служить для
сестер убежищем во всякое время… О Магнус! И глаза ее наполнились слезами при
мысли о свидании с ним.
В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего
домика; она оглянулась: там шел Майнау, унимая повелительным движением руки
прыгавшую кругом него свору… Не шел ли он в охотничий дом, может быть, за
шалью, которую оставила там герцогиня?.. Как гордо и высоко держал он голову,
будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самый жалкий из
всех! Он говорил против совести и убеждений и обходил молчанием самые грубые
выходки, чтобы только не заступиться за жену, не ответствующую его планам.
Лиана быстро пошла вперед, как будто не видала его, но он был уже около нее.
– Как! Ты плачешь, Юлиана?.. Ты можешь плакать? –
воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла
слезы. – Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от
чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной
гордости…
– И глубочайшего раскаяния, – прервала она его.
– А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве?..
Как жаль!.. А я принимал все сказанное тобою за твое искреннее убеждение и
думал, что ты сумеешь принять мученическую кончину за каждое свое слово… Итак,
ты раскаиваешься?.. Не послать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой
готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя за это… Прислать
тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете, я знаю
это от Валерии!
– Я должна буду принять его, – проговорила Лиана с
раздражением, видя его язвительную усмешку, – для того, чтобы он внушил
мне веру в колдунов и привидения, чтобы и меня… – Тут она вспыхнула и
замолчала, сделав отрицательное движение.
– Чтобы и тебя любили, как я только что
высказал, – докончил он.
– Не здесь! Не здесь! – воскликнула она порывисто,
указывая на Шенвертский замок. – Я раскаиваюсь, – продолжала она
спокойнее, – что своим необдуманным вмешательством ускорила решение судьбы
Габриеля, все же прочее я готова повторить слово в слово, даже если бы от меня
потребовали представить еще новые доказательства пред лицом той
высокопоставленной лживости и твоих язвительных насмешек… Далее я раскаиваюсь…
– Дай мне высказать остальное, Юлиана; я не желал бы
слышать этого из женских уст, – прервал он ее вдруг очень серьезно и
меняясь в лице, что уже раз смутило ее сегодня. – Ты еще раскаиваешься в
том, что так слепо, так неопытно и так простодушно вступила в брак, и горячо
обвиняешь меня, человека опытного, который должен был хорошо знать и понимать,
что делал и чего требовал.
– Да, да!
– А если и он раскаивается?
– Ты согласен, Майнау? Ты позволяешь мне удалиться? Еще
сегодня? – спросила она, затаив дыхание; глаза ее заблистали, и она с
мольбою прижала руки к груди.
– Этого я не думал, Юлиана, – ответил он, видимо
удивленный этим старательно сдерживаемым восторгом. – Ты не так поняла
меня, – произнес он, отчеканивая слова, причем губы его нервно
задрожали. – Оставим это; теперь тут не время и не место для каких‑нибудь
соглашений.
– Соглашений? – повторила она тихо, и ее руки
опустились. – Да они и невозможны! К чему же откладывать? Боже мой, я
потеряла даже охоту, утратила честные намерения, с какими вступила на свое
новое поприще; я измучена и с трудом сохраняю наружное спокойствие; душою и
сердцем я в Рюдисдорфе, а не здесь! Это возможно лишь на короткое время, а не
на всю жизнь!.. Соглашение!.. – Она горько засмеялась. – Четыре
недели тому назад я искала бы его по собственному побуждению, с чистосердечным
желанием исполнить взятые на себя обязанности, теперь же, после всего, что
случилось, я не могу! Я отказываюсь от него!
– Но я… нет, Юлиана! – воскликнул он запальчиво, и
жилы на висках его вздулись.
С минуту она молча стояла перед ним: при таком его
настроении она его боялась; но не лучше ли для обеих сторон, чтобы разрыв
произошел именно теперь?
– Я, кажется, догадываюсь, почему ты желаешь, чтобы я
осталась в твоем доме в эту тяжелую минуту, это для меня большое
утешение, – сказала она кротко. – Ты заметил, что я от всего сердца
полюбила твоего сына; отпусти Лео со мною в Рюдисдорф, Майнау! Клянусь тебе
жить только для него и беречь его как зеницу ока. Я знаю, что Магнус и Ульрика
с радостью примут его; как многому он может научиться от этих высокодаровитых
людей!.. Тогда ты спокойно можешь отправляться путешествовать и быть в
отсутствии хотя бы несколько лет… Отпусти со мною Лео, Майнау!
И она с мольбою протянула ему руку, но он порывистым
движением оттолкнул ее.
– Должно быть, правда, что существует Немизида!.. Я
желал бы слышать, как они все, все хохочут!
Со злобным смехом закинул он голову кверху и устремил взгляд
на синее небо, как будто вдруг увидел там тех, о ком говорил.
– Знаешь ли ты, что значит жестоко уязвленное
тщеславие, Юлиана? Я когда‑нибудь тебе скажу, не теперь, еще не скоро, пока…
Молодая женщина вдруг молча прошла мимо него; он стоял
спиною к охотничьему домику, а потому не мог видеть, как из‑за кленовых
деревьев показалась герцогиня со своею фрейлиной.
Тяжело было Лиане! Огненный любопытный взгляд герцогини
отметил, как резко оттолкнул Майнау ее руку. С яркою краскою в лице пошла она
навстречу дамам; от нее не скрылась злобная улыбка, мелькнувшая на лице
фрейлины, и это увеличило ее смущение.
Герцогиня только что своим появлением прервала тягостную
сцену между супругами. Муж журил свою молодую жену за ее недавнюю бестактность
и с такою суровостью отверг ее просьбу о прощении, какая возможна только при
совершенном отсутствии чувства. Теперь она спокойно сознавала в душе, что этой со
смущением приближавшейся к ней рыжеволосой Трахенберг недоставало бы только
вещей маргаритки в руке, на которой она гадала, чтобы быть олицетворением
гетевской Гретхен, – и отчего бы не сознаться и в том, что эта
преследуемая со всех сторон ненавистная вторая жена обладала необыкновенною
прелестью?.. Фауст не любил ведь ее, он обращался с ней сурово, потому… да
потому, что не мог так же скоро отвязаться от этой девочки с красновато‑золотистыми
волосами, как скоро, из жестокой мести, связал себя с нею.
– Любезная баронесса Майнау, зачем вы
уединяетесь? – воскликнула она благосклонно и искренно, обращаясь к
молодой женщине.
В руках у нее была корзинка с фруктами. Герцогиня
остановилась в такой живописной позе в ожидании приближавшихся, что если бы
держала корзинку повыше, то можно было бы подумать, что она хотела изобразить
«дочь Тициана» в живой картине.
– Вот моя благодарность за ваши прекрасные
цветы, – я сорвала это собственноручно, – сказала она, подавая Лиане
фрукты.
Фрейлина с удивлением смотрела на этот дар. Она не привыкла
к тому, чтобы гордая герцогиня выражала так благосклонно и дружественно свою
благодарность, – может быть, она не знала, что одержимая страстью женщина,
вполне уверенная в своем торжестве, может относиться чрезвычайно ласково и милостиво
к побежденной… Герцогиня зашла еще далее – не видала ли она сейчас, с какой
непреодолимой антипатией оттолкнули эту антично‑прекрасную руку, протянувшуюся
теперь за фруктами?
– А теперь сделаю вам выговор, любезная баронесса!
Зачем вы избегали нас до сих пор? – спросила она. – Я надеюсь увидеть
вас у себя в самом непродолжительном времени.
Лиана бросила на стоявшего возле нее Майнау беглый взгляд…
Ноздри его незаметно дрожали, как будто он удерживался от иронической улыбки; в
общем же, он опять принял свой обычный важно‑равнодушный ко всему окружавшему
вид.
– Ваше высочество, извините меня, если я ослушаюсь
вашего повеления, – решительно сказала молодая женщина. – Через
несколько дней Майнау предпринимает путешествие и отпускает меня в
Рюдисдорф, – проговорила Лиана, насколько могла спокойнее.
Разрыв произошел при совершенно мирных обстоятельствах.
– Как, барон Майнау! Неужели это правда? –
спросила герцогиня слишком торопливо и тревожно…
Она до того забылась, что фрейлина стала покашливать.
– Отчего же нет, ваше высочество? – ответил
Майнау, равнодушно пожимая плечами. – Рюдисдорф чрезвычайно здоровая
местность и представляет невозмутимую тишину для тех, кто любит больше всего
погружаться в самого себя… Хотя я сам и перелетная птица, но зачем же я буду препятствовать
другим вернуться в свое родное гнездо?.. Берегись, Юлиана! Она порвет твое
прелестное платье!
Майнау говорил об огромной леонардской собаке,
принадлежавшей Лео и, вероятно, самовольно вырвавшейся из охотничьего домика и
радостно прыгавшей вокруг молодой женщины.
– Эта сумасшедшая собака страстно привязалась к тебе;
что с ней, бедной, станется, Юлиана?.. Лео не захочет расстаться с ней!
Лиана закусила губу; это был ответ на ее просьбу – и в каком
легкомысленном, холодно‑шутливом тоне!.. Взгляд, которым он сопровождал свои
слова, видела только фрейлина и впоследствии уверяла герцогиню, что он выражал
отвращение и, подобно молнии, сверкнул на «рыжеволосую жену».
|
