Глава 4
Вечер 24 августа 1572
года
Читатель,
уж верно, помнит, что в предшествующей главе упоминался некий дворянин по имени
Ла Моль, которого с нетерпением поджидал Генрих Наваррский. Как и предсказывал
адмирал, этот молодой человек приехал в Париж вечером 24 августа 1572 года;
въехав через городские ворота Сен-Марсель и, довольно презрительно посматривая
на живописные вывески гостиниц, в большом количестве стоявших и с правой и с
левой стороны, он направил взмыленную лошадь к центру города, проехал площадь
Мобер, Малый мост, мост собора Богоматери, затем по набережной и, наконец,
остановился в начале улицы Бресек, впоследствии переименованной нами в улицу
Арбр-сек – это новое название мы и сохраним ради удобства нашего читателя.
Название
Арбр-сек,[4]
видимо, понравилось Ла Молю, и он поехал по этой улице; на левой стороне его
внимание привлекла великолепная жестяная вывеска, которая со скрипом покачивалась
на кронштейне и позванивала колокольчиками; Ла Моль опять остановился и
прочитал название: «Путеводная звезда» – то была подпись под картиной, наиболее
заманчивой для проголодавшегося путешественника: в темном небе жарится на огне
цыпленок, а человек в красном плаще взывает к этой новоявленной звезде,
воздевая к ней и руки, и кошелек.
«У этой
гостиницы отличная вывеска, – подумал дворянин, – а ее хозяин,
наверно, малый не промах; к тому же я слышал, что улица Арбр-сек находится в
Луврском квартале, и если только заведение соответствует вывеске, я устроюсь
здесь как нельзя лучше».
Пока
новоприбывший мысленно произносил этот монолог, с другого конца улицы, то есть
от улицы Сент-Оноре, подъехал другой всадник и тоже остановился, восхищенный
вывеской «Путеводной звезды».
Всадник,
уже знакомый нам хотя бы по имени, сидел на белой испанской лошади и носил
черный камзол с черными агатовыми пуговицами. На нем был темно-лиловый
бархатный плащ, черные кожаные сапоги, шпага с чеканным стальным эфесом и
парный к ней кинжал. Описав его костюм, перейдем к описанию его наружности: это
был молодой человек лет двадцати четырех – двадцати пяти, загорелый, с голубыми
глазами, тонкими усиками, с ослепительно белыми зубами, которые, казалось,
озаряли его лицо, когда он улыбался своей ласковой, грустной улыбкой, и,
наконец, с безупречно очерченным, на редкость красивым ртом.
Второй
путешественник являл собой полную противоположность первому. Из-под шляпы с
загнутыми вверх полями выбивались густые вьющиеся светло-рыжие волосы и глядели
серые глаза, сверкавшие при малейшем неудовольствии таким ослепительным огнем,
что начинали казаться черными.
У него
был розоватый оттенок белой кожи, тонкие губы, рыжие усы и великолепные зубы.
Высокий, плечистый, он представлял собой довольно распространенный тип
красавца, и пока он ездил по Парижу, оглядывая все окна под тем предлогом, что
ищет вывеску, женщины засматривались на него; что же касается мужчин, то они,
возможно были бы не прочь высмеять и чересчур узкий плащ, и облегающие штаны, и
допотопного фасона сапоги, но смех переходил в любезное пожелание «Да хранит
вас Бог!», как только они замечали, что лицо незнакомца способно в одну минуту
принять самые разные выражения, кроме одного – выражения доброжелательности,
свойственного смущенному провинциалу.
Он
первый и начал разговор, обратившись к другому дворянину, который, как мы
заметили, разглядывал гостиницу «Путеводная звезда»:
– Черт
побери! Скажите, сударь, – произнес он с ужасным горским выговором, по
которому сразу узнаешь уроженца Пьемонта среди сотни других приезжих, –
далеко отсюда до Лувра? Во всяком случае, наши вкусы как будто сходятся, и это
очень лестно для моей особы.
– Сударь, –
отвечал другой дворянин с провансальским выговором, таким же характерным в
своем роде, как и пьемонтский акцент первого собеседника в своем, – мне
кажется, что эта гостиница действительно недалеко от Лувра. Тем не менее я еще
не вполне уверен, буду ли я иметь удовольствие присоединиться к вам. Я пока
раздумываю.
– Так
вы еще не решили? А вид у гостиницы заманчивый! Но, может быть, я соблазнился
тем, что увидал здесь вас. Все-таки согласитесь, что вывеска хороша.
– Так-то
оно так, но она-то и возбуждает мои сомнения относительно самой гостиницы. Меня
предупреждали, что в Париже уйма плутов и что здесь так же ловко обманывают
вывесками, как и другими способами.
– Черт
побери! Плутовство меня не пугает, – объявил пьемонтец. – Если хозяин
подаст мне курицу, изжаренную хуже, чем та, что на вывеске, я его самого посажу
на вертел и буду вертеть, пока он не прожарится. Итак, сударь, войдемте.
– Вы
меня убедили, – со смехом ответил провансалец. – Прошу вас, сударь,
входите первым.
– Нет,
сударь, клянусь душой, я этого не допущу, – я всего-навсего ваш покорный
слуга, граф Аннибал де Коконнас.
– Граф
Жозеф-Иасинт-Бонифас Лерак де Ла Моль к вашим услугам.
– В
таком случае возьмемтесь за руки и войдем вместе.
Во
исполнение этого примирительного предложения оба молодых человека спешились, отдали
поводья конюху, поправили шпаги и, взявшись за руки, пошли к двери гостиницы,
на пороге которой стоял хозяин. Но, вопреки обыкновению людей этой категории,
почтенный домовладелец, как видно, не обратил на них ни малейшего внимания: он
был занят разговором с желтым сухопарым верзилой, покрытым широким плащом цвета
древесного гриба, как сова – перьями.
Дворяне
подошли к хозяину гостиницы и его собеседнику в плаще цвета древесного гриба
так близко, что Коконнас, уязвленный их невнимательностью к себе и своему
спутнику, дернул хозяина за рукав. Хозяин сразу очнулся и отпустил своего
собеседника.
– До
свидания! – сказал он ему. – Приходите поскорее и непременно
расскажите мне обо всем, что происходит.
– Эй,
негодяй, – сказал Коконнас, – ты что же, не видишь, что к тебе пришли
по делу?
– Ах,
простите, господа, – ответил хозяин, – я вас не заметил.
– Черт
побери! Надо замечать! А теперь, когда ты нас заметил, будь любезен обращаться
к нам не просто «сударь», а «граф».
Ла Моль
стоял сзади, предоставив вести переговоры Коконнасу, благо тот все взял на
себя.
Однако
по нахмуренным бровям Ла Моля было ясно, что он в любую минуту готов прийти на
помощь Коконнасу, когда наступит время действовать.
– Ладно!
Так что же вам угодно, граф? – совершенно спокойно спросил хозяин.
– Вот-вот…
Так-то лучше, не правда ли? – спросил Коконнас, оборачиваясь к Ла Молю, который
утвердительно кивнул головой. – Нам с графом угодно получить ужин и ночлег
в вашей гостинице, вывеской коей мы соблазнились.
– Господа,
я в отчаянии, – ответил хозяин, – у меня свободна только одна
комната, и я боюсь, что это вам не подойдет.
– Ну
что ж, – сказал Ла Моль, – мы остановимся в другой гостинице.
– Нет,
нет, – возразил Коконнас, – я останусь здесь; моя лошадь измучена.
Раз вы отказываетесь, я беру комнату один.
– А-а,
это меняет дело, – с тем же наглым равнодушием ответил хозяин. – Если
вы один, так я вас вовсе не пущу.
– Черт
побери! Вот забавная скотина! Только что сказал, что двое – слишком много, а
теперь оказывается, что один – слишком мало! Так ты не хочешь принять нас,
негодяй?
– Что
ж, господа, раз уж вы заговорили таким тоном, я отвечу вам откровенно.
– Отвечай,
да поскорей.
– Ладно!
Я уж лучше откажусь от чести принять вас в моей гостинице.
– Почему?.. –
спросил Коконнас, бледнея от гнева.
– Да
потому, что у вас нет лакеев, значит, господская комната будет занята, а две
лакейские будут пустовать. Ежели я отдам вам господскую комнату, стало быть,
есть риск, что не сдам другие.
– Господин
де Ла Моль, – сказал Коконнас, оборачиваясь, – как вы думаете: не
отколотить ли нам этого прохвоста?
– Согласен, –
ответил Ла Моль, готовясь вместе со своим спутником отхлестать хозяина плетью.
Но,
несмотря на готовность обоих, видимо, очень решительных дворян перейти от слов
к делу, что не предвещало трактирщику ничего хорошего, он нимало не испугался и
только отступил на шаг от двери.
– Сейчас
видно, что вы из провинции, господа, – насмешливо сказал он. – В
Париже прошла мода бить трактирщиков, которые не желают сдавать комнат. Теперь
бьют вельмож, а не горожан, а ежели вы будете на меня орать, я кликну соседей,
и тогда уж исколотят вас, а это отнюдь не почетно для дворян.
– Черт
побери! Да он издевается над нами! – вне себя от гнева вскричал Коконнас.
– Грегуар,
подай мне аркебузу! – приказал хозяин своему слуге таким тоном, каким
сказал бы: «Подай господам стул!».
– Клянусь
кишками папы! – зарычал Коконнас, обнажая шпагу. – Да разгорячитесь
же, господин де Ла Моль!
– Не
надо! Право не стоит: пока мы будем горячиться, остынет ужин.
– Вы
так думаете? – воскликнул Коконнас.
– Я
думаю, что хозяин «Путеводной звезды» прав, но он не умеет принимать гостей,
особенно дворян. Вместо того чтобы грубо говорить нам: «Господа, вы мне не
нужны», лучше было бы сказать нам вежливо: «Пожалуйте, господа», а в счете
поставить: за господскую комнату – столько-то, за лакейскую – столько-то,
приняв в соображение, что, если у нас сейчас нет лакеев, мы их наймем.
С этими
словами Ла Моль мягко отстранил хозяина, Уже протянувшего руку к аркебузе,
пропустил в дом Коконнаса и следом за ним вошел сам.
– Ну
хорошо, – сказал Коконнас, – но все-таки очень досадно вкладывать
шпагу в ножны, не убедившись, что она колет не хуже, чем вертела у этого
малого.
– Потерпите,
дорогой спутник, – ответил Ла Моль. – Теперь все гостиницы
переполнены дворянами, съехавшимися в Париж кто на брачные торжества, кто на
предстоящую войну во Фландрии, поэтому другой квартиры нам не найти; а кроме
того, возможно, что в Париже принято так встречать приезжих.
– Черт
побери! Ну и терпение у вас! – пробурчал пьемонтец, яростно закручивая
рыжий ус и сверкая глазами. – Но берегись, мошенник! Если у тебя готовят
скверно, постели жестки, вино выдержано в бутылках меньше трех лет, а слуга
менее гибок, чем тростник…
– Те-те-те,
дорогой дворянин, можете не сомневаться, что вы будете здесь, как у Христа за
пазухой, – прервал его хозяин, оттачивая на оселке кухонный нож, и
пробормотал, качая головой:
– Это
гугенот; все отступники совершенно обнаглели после свадьбы своего Беарнца с мадмуазель
Марго!
Помолчав,
он добавил с такой усмешкой, что оба постояльца наверно вздрогнули бы, если бы
видели ее:
– Ну,
ну! Забавно, что мне попались гугеноты… и что как раз…
– Эй!
Будем мы ужинать наконец? – прикрикнул Коконнас, прерывая рассуждения
хозяина с самим собой.
– Как
вам будет угодно, сударь, – ответил хозяин, сразу смягчившись, вероятно,
под влиянием какой-то мысли, пришедшей ему в голову.
– Нам
угодно поужинать, да поскорее, – ответил Коконнас и, повернувшись к Ла
Молю, сказал:
– Вот
что, граф: пока нам приготовляют комнату, скажите: как, по-вашему: Париж –
веселый город?
– По
правде говоря – нет, – ответил Ла Моль. – У меня сложилось такое
впечатление, что у всех встречных или встревоженные, или отталкивающие лица.
Может быть, это оттого, что парижане боятся грозы. Видите, какое мрачное небо?
Чувствуете, какая тяжесть в воздухе?
– Скажите,
граф, вы ведь стремитесь попасть в Лувр?
– Да,
и, мне кажется, вы тоже, господин де Коконнас?
– Ну
что ж?! Давайте устремимся вместе.
– Гм!
Пожалуй, поздновато выходить на улицу.
– Поздно
или не поздно, а выйти придется. Мне даны точные приказания: как можно скорее
доехать до Парижа и тотчас по прибытии снестись с герцогом де Гизом.
При
имени герцога де Гиза хозяин насторожился и подошел поближе.
– Мне
сдается, что этот бездельник подслушивает.
– Да! –
сказал Коконнас, который, как все пьемонтцы, был злопамятен и не мог простить хозяину
«Путеводной звезды» не слишком почтительный прием.
– Да,
я прислушиваюсь, господа, – ответил трактирщик, прикасаясь рукою к своему
колпаку, – но только чтобы услужить вам. Я услыхал имя герцога де Гиза и
тотчас подошел. Чем могу быть вам полезен, господа?
– Ха,
ха, ха! Как видно, это имя обладает волшебной силой, судя по тому, что из
наглеца ты превратился в подхалима. Дьявольщина!.. Как тебя зовут?
– Ла
Юрьер, – с поклоном ответил хозяин.
– Отлично;
стало быть, Ла Юрьер, у герцога де Гиза такая тяжелая рука, что может сделать
вежливым даже тебя! Уж не думаешь ли ты, что моя легче?
– Не
легче, граф, а короче, – возразил хозяин. – А кроме того, –
добавил он, – должен вам сказать, что великий Генрих – кумир парижан.
– Какой
Генрих? – спросил Ла Моль.
– По-моему,
есть только один, – ответил трактирщик.
– Прости,
любезный, есть и другой, и я советую не говорить о нем плохо, – это Генрих
Наваррский. А кроме него, есть еще Генрих Конде, человек тоже весьма достойный.
– Этих
я не знаю, – сказал хозяин.
– Зато
их знаю я, – сказал Ла Моль, – а так как я послан к королю Генриху
Наваррскому, то и советую не отзываться о нем плохо в моем присутствии.
Хозяин
молча прикоснулся к своему колпаку и продолжал нежно поглядывать на Коконнаса.
– Стало
быть, сударь, вы будете разговаривать с великим герцогом де Гизом? Какой вы
счастливец, сударь: вы приехали, конечно, ради…
– Ради
чего? – спросил Коконнас.
– Ради
праздника, – ответил хозяин с особенной усмешкой.
– Вернее
– ради праздников, – ведь Париж, как я слышал, захлебывается во всяких
празднествах; только и разговору, что о пирах, балах и каруселях. В Париже
много веселятся, а?
– Не
так уж много, сударь, по крайней мере, до сегодняшнего дня, – ответил
хозяин. – Но я надеюсь, что скоро мы повеселимся.
– Однако
на свадьбу его величества короля Наваррского в Париж съехалось много
народа, – заметил Ла Моль.
– Много
гугенотов, это верно, сударь, – резко ответил Ла Юрьер, но, спохватившись,
добавил:
– Ах,
простите, может быть, господа – тоже протестанты?
– Это
я-то протестант? – воскликнул Коконнас. – Еще чего! Я такой же
католик, как его святейшество.
Ла Юрьер
повернулся в сторону Ла Моля, как бы спрашивая и его, но Ла Моль то ли не понял
его взгляда, то ли счел нужным ответить на этот немой вопрос вопросом же:
– Если
вы, Ла Юрьер, не знаете его величества короля Наваррского, то, быть может,
знаете господина адмирала? Я слышал, что господин адмирал пользуется
благоволением двора, а так как я ему рекомендован, то я и хотел бы знать, где
он живет, если только его адрес не застрянет у вас в горле.
– Он
жил на улице Бетизи, направо отсюда, – ответил хозяин с тайной радостью,
невольно отразившейся на его лице.
– То
есть как – жил? – спросил Ла Моль. – Значит, он переехал?
– Похоже,
что он переехал на тот свет.
– Как
– «переехал на тот свет»? – воскликнули оба дворянина.
– Как,
господин де Коконнас? – продолжал хозяин с хитрой усмешкой. – Вы
сторонник Гиза, и не знаете?
– Чего?
– Да
того, что третьего дня, когда адмирал шел по площади Сен-Жермен-Л'Осеруа мимо дома
каноника Пьера Пиля, в него выстрелили из аркебузы.
– И
он убит? – спросил Ла Моль.
– Нет,
ему только перебило руку и оторвало два пальца, но есть надежда, что пули были
отравлены.
– Как
«есть надежда», негодяй? – воскликнул Ла Моль.
– Я
хотел сказать – ходят слухи; не будем ссориться из-за слов; я просто
оговорился.
Ла
Юрьер, повернувшись спиной к Ла Молю, многозначительно подмигнул Коконнасу и явно
издевательски высунул язык.
– Это
правда? – радостно спросил Коконнас.
– Правда? –
тихо спросил Ла Моль, убитый горестным известием.
– Точно
так, как я имел честь доложить вам, – ответил хозяин.
– В
таком случае я немедленно отправляюсь в Лувр. Найду я там короля Генриха?
– Вероятно:
он там живет.
– Я
тоже пойду в Лувр, – объявил Коконнас. – А найду я там герцога де
Гиза?
– Возможно:
он только что туда проехал, а с ним две сотни дворян.
– Ну
что ж, идемте, господин де Коконнас, – сказал Ла Моль.
– Следую
за вами, – ответил Коконнас.
– А
ваш ужин, господа дворяне? – спросил мэтр Ла Юрьер.
– Ах
да! – спохватился Ла Моль. – Впрочем, я, может быть, поужинаю у
короля Наваррского.
– А
я – у герцога де Гиза, – сказал Коконнас.
– А
я, – сказал хозяин, проводив глазами дворян, зашагавших по дороге к
Лувру, – почищу шлем, вставлю новый фитиль в аркебузу и наточу протазан.
Мало ли что может случиться!
|